RuGrad.eu

В Калининграде готовится к изданию книга, рассказывающая об истории города Гвардейска (до 1946 года - Тапиау). В основе книги - архивные документы, свидетельства современников, многочисленные переводы немецких источников. Составителем и редактором книги, у которой пока нет рабочего названия, стал своеобразный калининградский историк, журналист и блогер Альберт Адылов. Одна из глав посвящена Первой мировой войне. Тапиау в 1914 был осаждён войсками Российской империи, но немцам удалось его отстоять. «Провинциальные архивы» публикуют главу из труда Альберта Адылова.

1914-й.

Вдаваться в подробные рассуждения, кто в первой мировой бойне был прав, а кто виноват, честно говоря, нет особого желания. «Дорогим россиянам» и без нас на эту тему по ушам поездят вдоволь. Сосредоточимся же на фактах. Поначалу в Тапиау сакраментальную фразу «Убили, значит, Фердинанда-то нашего», прямо скажем, по достоинству не оценили: городок был больше занят событиями региональной политической жизни. Ещё 6 июня скончался Людвиг фон Массоу-Парненен - многолетний депутат рейхстага от 2-го избирательного округа (Лабиау – Велау) административного округа Кёнигсберг, и кто-то должен был занять его место. Довыборы 23 июля принесли победу бургомистру Рихарду Вагнеру – закон позволял такое совмещение постов – вошедшему в парламенте во фракцию леволиберальной Прогрессивной Народной партии. Так что вся предвоенная истерия, месяц сотрясавшая Европу, по сути, прошла мимо тапиаусцев, и когда через неделю началась мировая война, для многих это стало полной неожиданностью.

Германские войска движутся через Тапиау, 1914 год.


Ганс Шенк, у которого в те дни заканчивались летние каникулы, вспоминает, что 1 августа 1914 года выдался «солнечный, довольно теплый день, когда в неурочное время зазвонили колокола церкви. Мобилизация! Официальные объявления на здании магистрата и в общественных местах сообщили о ней. Работа встала. Мужчины, у которых в военные билеты были внесены отметки о немедленной явке в случае мобилизации, поспешили с работы по своим домам. Вскоре Рыночная площадь была похожа на разворошенный муравейник. Военный уполномоченный дал детальные указания, и вот, в вечерние часы, призванные на военную службу в сопровождении своих семей потянулись на вокзал. Последний взмах руки уходящему прочь поезду с тревожным вопросом на сердце: увижу ли я своего мужа, своего отца, своего сына?».
Младшие сыновья служили в полках первой линии, старшие – в резервных, мужей призывали в ландвер (по-русски бы это назвали «второочередными дивизиями»), самые же старшие из способных носить оружие – зачислялись в ландштурм, русским аналогом которого было «ополчение». Они даже похожи были – германские и русские ополченцы: отличительным знаком тех и других являлся крестик на головных уборах и, говорят, немцы переняли это отличие у русских ополченцев 1812 года. Именно тогда, во время общей борьбы с Наполеоном, раньше всех в Европе и мире пруссаки ввели у себя деление военнообязанных на четыре категории, и за сто лет система эта была отработана до автоматизма. Батальоны ландштурма комплектовались по территориальному принципу в административных единицах, и тапиауские «старички», таким образом, составляли роту в велауском батальоне. Если армия мирного времени и ландвер вооружены и обмундированы были относительно унифицировано, то ландштурмистам выдавали устаревшие образцы мундиров, сохранившиеся на складах, и хорошо, если все в подразделении одеты были одинаково. Ведённых для ландштурма в 1813 году чёрных клеёнчатых фуражек на всех не хватало, поэтому многие носили присвоенные полкам первой линии «пикельхаубе» и егерские «шако».

Фуражка ландштурма


На вооружении же их могли быть как новые «маузеры» образца 1898 года, так предыдущая, но тоже магазинная модель – «комиссионгевер»-1888 – а также однозарядные «маузеры» 1871 года устрашающего калибра 11,45 миллиметров – аналог стоявшей на вооружении русских ополченцев «берданки».
О том, как городок пережил военную грозу 1914 года, мы знаем по нескольким свидетельствам очевидцев. Кроме гимназиста Ганса Шенка на первом месте среди них, безусловно, суперинтендант Вильгельм Киттлаус, с 1906 года являвшийся духовным пастырем тапиаусцев и старшим лютеранским священником всего крайса Велау. Необходимо отметить, что представители лютеранского духовенства часто играли особую роль в событиях 1914 года в Восточной Пруссии, явочным порядком принимая на себя функции местной власти. В ратуше Прёйсиш-Эйлау, к примеру, до 1945 года висела большая картина, изображавшая переговоры тамошнего пастора Эбеля с огромного роста русским офицером кавказской (или «казачьей»?) наружности: священнику удалось уговорить завоевателя пощадить будущий Багратионовск. Заслуги же Киттлауса перед Тапиау в те дни оказались таковы, что после войны его именем назвали одну из городских улиц, поэтому его свидетельство особенно ценно.
Как вспоминает пастор, «с первых дней после объявления войны, с их беспокойством и возвышенным воодушевлением, стал ежедневно открываться дом нашей церковной общины, чтобы по вечерам обсуждать положение на фронтах, помогать друг другу советом и укреплять друг друга, молить о божьей помощи. Иногда собиралось до ста человек. Поначалу была, пожалуй, радость от известий о победоносных сражениях на границе, но вскоре эшелоны беженцев и дикие слухи принесли тревогу и беспокойство в наши ряды. Вопрос «должны ли мы бежать?» обуславливал наше настроение».
Сам Киттлаус был принципиальным противником бегства и, объезжая окрестности с выездными богослужениями, отговаривал бежать паству. Однако делать это с каждым днём было всё труднее, поскольку ситуация на глазах менялась к худшему: после проигранного Гумбинненского сражения германская 8-я армия отошла на юго-запад, а та часть Восточной Пруссии, которая сейчас называется Калининградской областью, фактически была предоставлена сама себе. Не встречая почти никакого сопротивления, русские дошли до развилки Прегеля и Дайме, которая, по образному выражению пастора, стала границей «между прусской землёй и завоёванной московитами Новой Русью». Сто лет не видевшие военных действий (бутафорская революция 1848 года – не в счёт) восточные пруссаки были полны самых апокалиптических ожиданий в отношении намерений восточных соседей, в одночасье ставших врагами. На возможные планы завоевателей намекает и журналист газеты «Франкфуртер цайтунг» Ульрих Раушер, побывавший в Восточной Пруссии сразу по окончании боёв: «… в какой бы город русские ни приходили, он приводил их в такой восторг, что они объявляли жителям, будто после аннексии он будет отличён почётным наименованием Кляйн-Петербург».

Русские кирасиры в Восточной Пруссии.


Нескончаемая вереница беженцев и отступающих войск сделала своё дело: мало по малу, паника охватила и тапиаусцев. Организованная в начале войны женская «вокзальная помощь» больше к проходящим поездам с горячей пищей, медикаментами и ободряющими словами не выходила: её участницы попросту разбежались, кто куда. Пастор Киттлаус свидетельствует, как нарастала тревога: «С 22 числа начали лихорадочно выписывать и заверять паспорта для бесчисленных маленьких и знатных людей, которые пешком, на повозках, на судах, по узкоколейке и поездом хотели покинуть город и не могли попасть в магистрат. Среди них попадались и незнакомые личности из приграничных округов, и перед моими глазами до сих пор стоит образ фройляйн Шт. из К. в Рагнитском округе, без шляпки, испуганной и переполненной ужасными рассказами о казачьих ордах, разливающейся огненной стихии, бушующих боях. К счастью, у меня было групповое фото, на котором она смогла опознать своего отца, так что я мог удостоверить и ее личность. Но в связи с этим мне стало ясно, что, пожалуй, и моим четырем дочерям не подобает находиться на театре военных действий».
Сам пастор эвакуироваться не собирался, но семью всё-таки на запад отправил. Картина воинских эшелонов, спешащих в противоположную от противника сторону (в них проследовал и 41-й пехотный полк, под знамёнами которого Киттлаус когда-то отдавал священный долг кайзеру и отечеству), довела обескураженное население до истерики: тапиаусцы начали ловить шпионов, и поймали целых трёх: «Между группами людей стоит группа из трех шпионов и охраняющих их трех ополченцев с примкнутыми штыками: «старший инспектор, директор бродячей труппы и мельник». Последний совершает попытку побега, когда все снова смотрят вслед уходящему поезду… попытка побега могла стоить мельнику жизни, если бы страсти народные не были обузданы».
Об этой же ситуации упоминает и Ганс Шенк: «Мельница Нагеля сгорела. Чрезмерно ретивые, предположившие, что господин Нагель вражеский шпион и с помощью своей мельницы передал противнику какой-то сигнал, подожгли мельницу. Господин Нагель был схвачен. Во время следствия выяснилась его невиновность, и с извинениями он был освобожден».
То есть, случившееся в те дни сожжение мельницы на выезде из города по Кёнигсбергской улице русским оккупантам приписывать не стоит: добрые бюргеры справились сами. Господину Нагелю ещё повезло, а вот о судьбе «старшего инспектора» и бродячего циркача ничего не сообщается. Справедливости ради нужно отметить, что в России в Первую мировую войну происходило ровно тоже самое, но наши прапрадеды, подозревая остзейских баронов и василеостровских ремесленников, по крайней мере руководствовались какой-то зацепкой: «да ведь немцы же!» А вот по какой причине в русские шпионы попал господин Нагель – разумное объяснение придумать сложно. Впрочем, война неразумна по природе своей.

Взорванный мост через Дайме

23-го в городок из Велау переехало управление крайса во главе с ландратом, но уже на следующий день оно проследовало дальше – в Кёнигсберг. За компанию с районными властями город покинул и маститый бургомистр Вагнер (как мы помним, по совместительству новоизбранный депутат рейхстага). Заслуги этого человека перед Тапиау огромны, но приходится констатировать, что в августе 1914-го он попросту дезертировал со своего капитанского мостика, бросив город и многих его жителей на произвол судьбы. Киттлаус же продолжал исполнять свой пастырский долг с упорством обречённого: 23 августа он проводил обряд конфирмации для своих городских прихожан, 25-го – для сельских, подчёркивая в проповеди, что «оставаться страшно, бежать – ужасно». Городской загс закрылся, и выполнять необходимые формальности пастору пришлось самостоятельно: «Утонувший ополченец был первым, кого я, по распоряжению военных властей, отправил в последний путь через несколько часов после его смерти». Некоторые вести с мест, кстати, могли даже укрепить дух пастыря, вселив в него уверенность в конечной победе христианских идеалов над ожесточением войны – например, такая: «Даже случилось так, что в Цофене, в доме призрения, в опасности умереть от голода находилась пожилая пара, уже отметившая золотую свадьбу и не могшая бежать, но вражеские казаки принесли им молоко и яйца, муку и сало».
Вечером 24-го с востока донёсся глухой хлопок: взлетел на воздух мост через Прегель в Таплакене, взорванный отступавшими немцами. Важным вопросом была эвакуация «учреждений», и здесь мы опять обратимся к воспоминаниям пастора:«Перед моими глазами все еще стоит картина, как последние из 800 способных передвигаться душевнобольных с врачами, санитарами и санитарками плетутся пешком вниз по Банхофштрассе (Вокзальной улице), многие – радостные, как на прогулке, некоторые в отупении, иные – с выражением страха на лице, они уходят прочь».

Выгоревшее здание магистрата


Согласно другому свидетельству, «когда было обнаружено, что колонна движется прямиком в руки русским, лихорадочно повернули назад. При этом многие душевнобольные ударились в бега, и их пришлось с большими усилиями ловить. Оставшиеся пациенты по железной дороге отправились из Тапиау в надежный Кенигберг». Необходимо отметить, что речь идёт только о «ходячих» пациентах: около пятисот нетранспортабельных остались в больнице на попечении доктора Питша и нескольких санитаров. Не обошлось без проблем и при эвакуации исправительного дома:«После начала I Мировой войны большая часть служащих исправительного дома по долгу службы или добровольно отправилась на военную службу; заключенные, в возрасте до 45 лет, также должны были явиться на военную службу, в том случае, если они прежде не приговаривались к заключению в каторжной тюрьме. Когда русские продвинулись вперед настолько, что следовало опасаться их вступления в Тапиау, исправительный дом был эвакуирован. Имеющиеся в распоряжении повозки были нагружены провиантом, и обоз из 100 исправительно-заключенных вместе с пациентами психиатрической больницы для неизлечимо больных и служащими учреждения с членами их семей отправился в сторону Кенигсберга. Во время перехода несколько мужчин и все женщины из числа исправительно-заключенных исчезли; части душевнобольных, виновных в насилии, из числа содержащихся в Надзорном доме, также удалось бежать».
Даже журналист Ульрих Раушер в своей переполненной антирусскими выпадами статье вынужден сделать весьма красноречивое признание относительно размещённого в бывшем замке тапиауского «учреждения»:«при эвакуации его недобровольных воспитанников некоторое их число смогло бежать. К сожалению, не представляется возможным установить, какое количество «русских зверств» приходится на их счет, но то, что частью тех, кто грабил и мародерствовал, был местный сброд, вам подтвердит любой помещик, прежде же всего, доказывает это прокламация, вывешенная в Гумбиннене, в которой бургомистр грозит этим дважды негодяям самыми худшими карами».
Судя по всему, именно об этом явлении упоминает и Ганс Шенк: «В городе стали появляться незнакомые лица, и заведения, которые не были закрыты, подвергались ограблению, разбивались витрины, взламывались двери».
Мародёрство не удавалось пресечь, несмотря на то, что небольшой городок был переполнен войсками. Ранним утром 25 августа в город вошла отступавшая ландверная дивизия генерала Бродрюкка – вошла, чтобы остановиться: германское командование решило прекратить «драп», надеясь закрепиться на естественных рубежах, образуемых тапиаускими реками, дополнив их возведёнными на скорую руку оборонительными сооружениями. Военные размещались по всему городу, где попало – и в брошенных домах, и в тех, чьи хозяева остались на месте. В усадьбе самого Киттлауса, к примеру, «расквартировались две роты, батальонная канцелярия и батальонный штаб, одних офицеров 11 человек, из состава 3-го инстербургского батальона ландштурма». Многие солдаты лежали «на улицах перед закрытыми домами, смертельно уставшие и взыскующие хоть какой-либо отрады». Впрочем, долго скучать им не пришлось: в пожарном порядке начались земляные работы и сооружение всевозможных препятствий для противника, рытьё окопов и натягивание проволочных заграждений – это называлось Прегельско-Даймская оборонительная линия. К обороне готовились основательно: для передвижения войск сапёрами были наведены два вспомогательных моста у Паромного трактира и Кляйн-Шлойзе. 25 августа в 9.30 сапёрами был взорван Длинный мост через Прегель в Велау.
В полшестого утра 26 августа суперинтенданта Киттлауса разбудил доктор Питш с сообщением, что генерал Бродрюкк ждёт его предложений по формированию городского управления. Ещё через час в саду приходского дома священнику удалось собрать «несколько дюжин мужчин», которые и выдвинули из своей среды временный городской магистрат. Бродрюкк одобрил его состав с поощрительными словами: «Ну, я всё же не ошибся в том, что когда все безголово бегут прочь, священник всё ещё будет на месте». Старшему лесничему Гизебрехту было поручено привести в порядок городские службы. На тот момент в Тапиау оставалось около четырёхсот горожан, не имевших возможности или не пожелавших покинуть свои дома. Вечером того же дня на восточной окраине города загремели первые выстрелы.


Город в огне

Германские войска в Тапиау располагались следующим образом: южное направление (между городом и деревней Коддин) прикрывал 24-й полк ландвера, кёнигсбергский сапёрный батальон ландвера занимал замок и окрестности, берег Дайме вплоть до Кляйн-Шлойзе контролировал 2-й Кёнигсбергский батальон ландштурма. Остальные части дивизии Бродрюка выдвинулись вдоль Дайме севернее – до Лабиау. Противник же, по словам суперинтенданта Киттлауса, «сидел во Фришингском лесу как в крепости, и его отряды доходили на запад – до укреплений Кенигсберга, на север – до Прегеля, докатывались в южную сторону до Цинтена и Ландсберга. У Биберсвальде русские выкатили тяжелые орудия. 26 августа Даймская линия была в руках русских, и с востока, как прежде с юга, началось наступление на наш добрый город и его обстрел».
Киттлаус, близко общавшийся с руководством обороны города, подчёркивает, что задача непременного удержания Тапиау перед войсками не стояла: «Задержать противника на несколько дней, пока не будет завершено вооружение Кенигсберга – только к этому можно было стремиться, позиции у Тапиау столь слабыми силами на длительное время было не удержать».
Как вспоминает житель Тапиау Курт Краузе, «26 августа, когда первый утренний туман рассеялся, со стороны Зандиттского леса показались русские патрули различных родов войск. Наши войска, занявшие позиции ранним утром, приказа стрелять пока не получили. Комендант Прегельско-Даймского участка обороны Бродрюк не хотел пока что подвергать город опасности обстрела, так как в нем находилось еще слишком много жителей… Наши военные, находившиеся на позициях на Кладбищенской горе, были тем временем обстреляны русской пехотой. Ей отвечала наша артиллерия ландвера, размещенная на позициях в саду училища садоводства и у Помаудена. Когда у «Лесного замка» показались усиленные кавалерийские разъезды, чины ландвера у Кляйн Шлойзе также открыли по ним огонь с прицелом 12-1300. С шумом, галопом конники унеслись обратно в лес. Теперь артиллерия снова возобновила обстрел и выкурила русских из «Лесного замка», который при этом сгорел. До вечера продолжалась потом артиллерийская дуэль переменчивой интенсивности. Город Тапиау к этому моменту пострадал не очень сильно».
Итак, первой жертвой войны в городке стал загородный ресторан «Лесной замок». По воспоминаниям пастора Киттлауса, этот день принёс германцам и первые трофеи – впрочем, случайные: понесшие в испуге русские лошади притащили на позиции ландштурма три передка артиллерийских орудий и два пулемёта. По словам Ганса Шенка, «передки были временно установлены во дворе отеля «Черный Орел».

Отель "Чёрный орёл"


Этот «успех» никак не окрылил жителей: временное городское управление, не просуществовав и одного дня, после обеда 26 августа самоликвидировалось. Произошло это под впечатлением от взрыва Прегельского моста. На последнее совещание с пастором около 21 часа собрались всего четыре человека – как подчёркивает Киттлаус, «при этом среди них ни одного постоянно проживающего в городе жителя». Около 23 часов временный управляющий городским хозяйством старший лесничий Гизебрехт сдал Киттлаусу ключи и кассу, недвусмысленно дав понять, что тоже намерен эвакуироваться.
Интересно, что тапиаусцы в те дни не только бежали из города, но и возвращались в него. Вспоминает Ганс Шенк – тогдашний, как мы помним, кёнигсбергский гимназист: «27 августа в Кенигсберге в связи с опасностью осады снова были закрыты школы. Мне еще удалось попасть на поезд до Тапиау, в Лёвенхагене пересекшийся с поездом, шедшим из Тапиау, который должен был вывезти на запад больных и сотрудников тапиауских учреждений (больницы для хронически больных и исправительного дома). По прибытии в Тапиау я оказался единственным пассажиром, вышедшим из поезда. Служащие железной дороги обращают мое внимание на то, что дальше Тапиау поезд не пойдет и в скором времени отправится обратно. Этот поезд был последним поездом до Кенигсберга».

Позже по железной дороге курсировали только воинские эшелоны. Согласно донесению русского корнета Камеского, со взводом «жёлтых кирасир» осуществлявшего 28 августа разведку в районе станции Левенхаген, последняя была «занята примерно ротой пехоты… Я оставался на месте весь день, наблюдая движение поездов из Кенигсберга на Taпиay и обратно, причем туда шли вагоны, полные войсками и снарядами, а обратно - с ранеными или пустые. Мне удалось по записанным номерам паровозов и вагонов выяснить, что проходили 4-5 пар все тех же составов».
Корнет Каменский оставался лишь безучастным зрителем вражеских перемещений по железной дороге – как он сетует, «впоследствии выяснилось, что по получении моего донесения, ко мне был отправлен корнет Бурский с подрывным вьюком, но с дороги возвращен, так как дивизия переходила на новое место».
А Ганс Шенк, возвратившись в родной город, увидел следующее: «Между рельсами бегали свиньи, которые вырвались из откормочника государственного имения, или же просто были выпущены на волю. Мужчины, несшие нанизанные на шесты сыры, шли вдоль рельсов к вокзалу. Возле сахарного завода я встретил даму с красным зонтиком от солнца, в которой я узнал госпожу Ф., сообщившую мне, что в Тапиау ничто более не в порядке и поэтому она хочет отправиться в Кенигсберг. Сразу же за «Длинным мостом» я с удивлением увидел солдат, лежавших на откосе насыпи и державших ружья изготовленными к стрельбе над пешеходной дорожкой. На мой вопрос, что же случилось, в ответ я услышал предложение посмотреть в сторону леса, там я могу увидеть русских. И действительно, если присмотреться, можно было увидеть какие-то передвижения. По пути к дому родителей на Церковной улице я встретил только одного старика.
Было около часа дня, когда я добрался до родительского дома. Мать налила мне тарелку супа. Едва только я съел несколько ложек супа, как тишину разорвал пушечный выстрел. После длительной паузы последовали следующие выстрелы. Отец пришел с заседания временного городского совета и сообщил, что господам членам городского совета предоставлено на их усмотрение, также оставить город или же нет, и что около четырех часов будут взорваны мосты. У газового завода стоит на якоре буксир, чтобы переправить новых беженцев в Кенигсберг. Жители нашего дома еще оставались в Тапиау, и они стали готовиться отправиться к буксиру. И тут детонировали подрывные заряды на мостах…».
Весь день 27 августа продолжалась артиллерийская дуэль, начатая, по свидетельству Курта Краузе, немцами: «наша артиллерия начала прощупывать одиночными выстрелами местность восточнее Дайме и южнее Прегеля. Противник молчал и начал отвечать только на исходе дня. Он стянул значительное количество артиллерии и концентрировал силы для главного наступления, так как считал Тапиау передовым укреплением Кенигсберга. В темноте небо озарялось кроваво-красным светом от подожженных снарядами крестьянских дворов».


Германская артиллерия обороняет Тапиау


У суперинтенданта Киттлауса – свои воспоминания об этом дне: «27-го числа еще есть мясо и хлеб, еще работает газовый завод, но население настолько поредело, что мясо изымают военные, так как иначе оно пропадет. Начинается артиллерийский обстрел. Бегство становится всеобщим. Только полсотни людей ищут защиты в церкви, доме священника, доме церковной общины. Некоторые подвалы оборудуются для нахождения там людей. Короткий молебен укрепляет нас, следует долгая ночь, за которой последовал ужасный день».
28 августа стало днём попытки решительного штурма города русскими войсками. Как вспоминает Курт Краузе, «после того, как артиллерийские батареи как обычного обменялись выстрелами, наши позиции внезапно подверглись сильному обстрелу шрапнелью. Русские штурмовые части разворачивались от Сандиттского леса для фронтального наступления на Дайме и Тапиау. Наши ландштурмисты открыли убийственный огонь по наступающим массам пехоты и пулеметным подразделениям. Но и те, кто руководил наступлением противника, свое дело знали хорошо. Метко и во всю мощь наши стрелковые окопы были взяты под сильнейший артиллерийский обстрел, делавший оборону для наших бравых ландштурмистов временами невозможной. Вражеская пехота использовала водоотводные канавы вдоль Дайме в качестве укрытий и после многочасовых боев продолжала храбро удерживать свою позицию. Исход борьбы казался неопределенным. Внезапно над русскими позициями появляются белые облачка. Наши батареи, хорошо пристрелянные, умело направленными шрапнелями посылают смерть и гибель в ряды русских. Противник покидает свои позиции и исчезает в лесу, оставив после себя множество раненых, которые позднее, в темноте, были эвакуированы своими товарищами».
И вновь слово берёт Ганс Шенк: «Мы хотели оставить Тапиау на нашем одноконном экипаже и договорились со старшим лесничим Гизебрехтом… у которого была маленькая повозка, запряженная пони, бежать вместе. Когда мы выехали около 6 часов, мы не могли уже проехать мимо «Черного орла» - отель горел, и заряды в передках рвались. По Церковному переулку добрались мы до Кенигсбергской улицы и оставили город».
Киттлаус же начал этот день с пастырского обхода – как немецких позиций, так и жилищ тех тапиаусцев, которые остались в городе несмотря ни на что. По его воспоминаниям «Около полудня артиллерийский огонь усилился. В доме церковной общины военные врачи организовали полевой лазарет, мои подопечные должны были его покинуть. Почтовая служба покинула город на автомобилях. Только что я подкрепил первую дюжину раненых некоторым количеством разбавленного водой сока и иду через рынок, чтобы узнать, выдвинул ли уже неприятель свои штурмовые колонны, и тут над моей головой проносится первый гаубичный снаряд и врезается в третий этаж отеля… стена разламывается и выбрасывается столб пламени. Какой-то рабочий пытается потушить пламя и вскоре сообщает, что хотя огонь и прекратился, но балки тлеют – это станет очагом пожара, от которого позднее загорится целая сторона улицы. Разрыв за разрывом раздаются в направлении колокольни, попадание за попаданием разбивают и поднимают на воздух ряд зданий на Горной улице. Я увожу своих подопечных в подвалы, и мне думается, что я буду в наибольшей безопасности под защитой своего дома, на северной стороне, на веранде, так как снаряды летят с южной стороны. Я вижу, как несколько шрапнелей взрываются в воздухе, как ракеты, одна падает на крышу моего дома и ее содержимое скатывается как град по голландской черепице. Тут снова с визгом рассекает воздух тяжелый снаряд, затем еще один, он попадает в фундамент колокольни, срывает ворота, разносит садовую изгородь, осколки врезаются в землю передо мной, давление воздуха раздавливает оконные стекла веранды, осколки стекла проносятся вокруг меня, я бросаюсь на землю, а затем испуганно бегу к остальным в подвал».

Разрушенный замок Тапиау

В тот день город едва не был сдан – по свидетельству Киттлауса, находившегося подле штаба обороны, «около 16 часов, пришло время нашим отводить войска, еще только час, и я должен буду выйти к противнику, взявшему город штурмом, и просить о пощаде. Было ужасно тяжело, и я хотел еще раз, быть может, в последний раз на долгие месяцы, подать руку немецким мужчинам, попрощаться. С трясущимися коленями, с большим трудом распрямляя спину, я перешел через Рыночную площадь. Прощальное приветствие его превосходительству Бродрюку и его штабу, прощальное слово генералу Е.: «Пусть Господь впредь ставит перед ним благодарные задачи».
Но положение на поле боя меняется быстро и, зачастую, непредсказуемо: русские отказываются от атаки на город, перемещая свои силы севернее по течению Дайме, и бригадный адъютант залихватски бросает пастору: «Ваши речи очень хороши, но на этот раз уходят русские, мы – нет!» Курт Краузе рисует события несколько иначе – более материалистически: «И тут, из наших рядов раздается усиленный винтовочный и артиллерийский огонь! Громкое «ура» встречает подкрепление – это 48-й Маркский полк ландвера, подошедший форсированным маршем. Русские, все-таки поколебленные на своих позициях, постепенно прекращают огонь и отступают обратно в лес».
Правда, бомбардировка не ослабевает. Весь центр города – в огне, всё горит и гибнет, но и в этом аду кто-то помнит о вечном и прекрасном: «Церковь усеяна осколками снарядов, пробиты окна, один осколок задевает «Триптих», есть попадание в «Ангела Матфея». Доктор Питш вспоминает о трехчастном полотне Коринта. Суперинтендант Киттлаус и он спешат в ризницу и вырезают перочинными ножами картины из рам, так как транспортировать их с рамами возможности нет. Скатанными в рулоны, помещает их доктор Питш в один из подвалов психиатрической больницы, в то время как господин Киттлаус спасает церковные (метрические) книги, распятия и подсвечники…»
Творящийся вокруг Армагеддон только укреплял пастора в его вере: «…открывается дверь, и меня зовут к умирающему, вот старуха благодарит Бога за то, что видит меня живым, вот офицер одного из поспешно подошедших к городу ночью полков ландвера просит меня в 10 часов проводить на кладбище в последний путь павшего товарища, и вот Господь лишает меня последних сомнений в том, должен ли я остаться, когда я прихожу в больницу. Там, в спертом воздухе, скорченный от боли лежит поляк16. Смертельный страх пережил он, когда в северную часть здания попал снаряд, когда он напрасно мнил скорое вторжение русских, когда его умирающий товарищ, казак, бежал, чтобы по дороге окончить свою жизнь. «Как дела?» - спрашиваю я. Он плохо понимает по-немецки, но его глаза погружаются в мои, и «совсем один, совсем один!», - вырывается из его уст. Я не мог оставить его совсем одного… Ощущение человеческого бессилия и осознание собственной ничтожности часто возрастали настолько, что молитва часто становилась невыговоренным воздыханием. И конечно не было и дня без опыта спасительного руководства и укрепляющей близости Господа. То это был разговор с офицером или образованным ландштурмистом, которые признавали свое неверие, но все же искали Великого Его, и искали свидетельства о Боге Живом, и просили меня неустанно им проповедовать; то это был полковник, прочитавший мне проповедь на рыночной площади в присутствии всего своего штаба; то это был рыдающий иудей, вымаливавший мое благословление на коленях; то это был трепещущий горожанин, исповедующийся в своих грехах; то это был дом, сохранившийся среди окружавших развалин; то это был ряд стечений обстоятельств, напоминавший мне: Он рядом со мной!»

Как вспоминает Курт Краузе, «на следующий день под грохот орудий на больничном кладбище хоронят первых погибших из состава 2-го Кёнигсбергского батальона ландштурма». Их фамилии известны: Бём, Демке, Кёслинг, Штатс и Тидеман. От обстрелов погибли также 10 женщин из числа пациентов психиатрической больницы, 23 женщины и один мужчина были ранены. 29-го в первой половине дня продолжалась артиллерийская дуэль, инициативу в которой удерживали немцы, а германский лётчик принёс известие об отступлении неприятельских пехотных масс. В обед русские прекратили огонь, а вечером было объявлено о победе Гинденбурга над 2-й русской армией Самсонова под Танненбергом – осаждённые встретили эту новость громовым «ура».
В первой половине дня воскресенья 30 августа, по опубликованному в 1934 году газетой «Тапиауэр анцайгер» свидетельству неизвестного мемуариста, участвовавшего в событиях в рядах 33 полка ландвера «имел место только одиночный артиллерийский огонь. Около 10 часов утра зазвонили к богослужению колокола обстрелянной церквушки. Так как органиста и звонаря на месте не было, суперинтендант Киттлаус сам взошел на колокольню и звонил в колокола. Один лейтенант и один унтер-офицер исполняли службу органиста. Во время песнопения «Не унывай, о, ты, частица малая, когда врагов желанье тебя разрушить совершенно» в Дом Божий тяжелой поступью по одному и небольшими группами стали заходить чины ландвера и ландштурма. После тяжелых боев у них была потребность вознести в святом месте благодарение небесам за милостивое сохранение их жизней и за победу их оружия. Так возрастала мощь литургического песнопения, и вот из многих сотен глоток к Господину небесных воинств вознеслось главное песнопение «Надёжная крепость Бог наш». Во время произнесения слов проповеди о страхе мира сего и утешении, даруемом с небес, у защитников отечества в глазах стояли слезы благодарности и умиления. После богослужения наступила пауза. В это время были собраны вместе спрятанные и закопанные священные предметы, предназначенные для совершения причастия. И теперь многочисленные причастники цвета фельдграу через осколки стекла и кирпичную пыль отправились к пиршественному столу Господа».

Ландштурмисты 2-го Кёнигсбергского батальона

А ведь сам Киттлаус признавался, что ещё утром не помнил, какой сегодня день недели: о воскресном богослужении ему напомнил офицер – до войны советник юстиции в Велау. Во второй половине дня русские предприняли новую атаку: «Едва только люди собрались в спокойствии готовить себе еду, как неожиданно начался жесточайший обстрел из стрелкового оружия и артиллерии. Тотчас же все, кто был отведен на резервные позиции, поспешили в окопы. Русские пули и снаряды подобно граду обрушились на Тапиау. Оставшиеся в городе гражданские бежали прятаться в подвалы. Наша артиллерия отвечала слабо, но у пехоты было много работы. Только небольшим отрядам противника удалось выйти севернее города на берег Дайме. Но и они были отогнаны назад. Таким образом, это нападение было отбито нашими войсками». Это была последняя попытка русской армии взять Тапиау в 1914 году.

Как феникс из пепла

Но ещё до 9 сентября русские стояли на позициях во Фришингском и Зандиттском лесах, охватывая город углом с юго-востока. Работа современного исследователя истории Восточно-Прусской операции 1914 года Алексея Лихотворика позволяет уточнить, о каких именно частях Российской императорской армии идёт речь: во Фришингском лесу находились позиции 27-й (генерал-лейтенанта А.М. Адариди), в Зандиттском – 29-й пехотной дивизии (генерал-лейтенанта А.Н. Розеншильд фон Паулина); севернее города позиции на правом берегу Дайме занимала 28-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Н.А. Лашкевича. Репортёр газеты «Франкфуртер цайтунг» Ульрих Раушер, посетивший Тапиау сразу после боёв, так описывает брошенные русские позиции: «…я переправился через Дайме и отправился сквозь лес близ Грюнхайна к русским позициям. Вот посреди большой, наскоро прорубленной просеки расположились огромные фортификационные сооружения русских, окопы, перекрытые древесными стволами с насыпанной поверху землей, под этими перекрытиями скрывающие настоящие комнаты со столами, стульями и служившими постелью охапками соломы…»

Возвращающиеся домой беженцы


Ещё одним зримым свидетельством противостояния достаточно долгое время оставалась одиночная русская могила – захоронение полковника-сапёра на юго-западной окраине Зандиттского леса. Ко стыду нашему – нынешних жителей этой земли, среди которых, возможно, есть прямые потомки того полковника, место его последнего упокоения, как и большинство русских могил 1914 года в Калининградской области, потеряно. Однако, есть надежда, что ситуация эта изменится: во всяком случае, установить по архивным данным имя офицера столь немалого звания, погибшего в этих местах, представляется вполне возможным.
Кроме русской пехоты, под Тапиау оперировала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия генерал-лейтенанта Г.О. Рауха. Сражавшийся в её рядах двоюродный племянник императора Николая II князь Гавриил Константинович уделил тем боям абзац своих воспоминаний: «Вспоминаю, как мы 13 августа подходили к крепости Тапиау. Мы захватили с налету укрепленный лес и определили, что правый берег Деймы сильно укреплен и занят пехотой противника. Держали позицию до прихода пехоты. С темнотой полк отошел в направлении Велау. Дело было так: 4 эскадрон подходил к лесу по полю, справа от нас шло шоссе, обсаженное деревьями, перед нами — небольшой лес, за лесом — спуск к реке, через нее — мост. Совершенно неожиданно нас стали обстреливать с опушки леса. Мы сразу же повернули и полным ходом стали уходить. Наконец, мы остановились, спешились и рассыпались в цепь. В это время я остался командовать эскадроном, потому что ротмистр Раевский уехал за приказаниями. Мы начали наступать на лес. Не помню, стреляли ли в это время или нет. Брат Игорь был со мной, но затем почему-то надо было отступать. Чтобы гусары не думали, что мы отступаем, брат Игорь и я за ним начали кричать: «Заманивай! Заманивай!» — вспомнив, что так делал Суворов, чтобы подбодрить свои войска. И это подействовало. Мы снова двинулись вперед. На опушке леса оказались свежие окопы, оставленные неприятелем. Видимо противник отступил к Тапиау».
Положение в осаждённом городе стабилизировалось, но не облегчилось. 1 сентября доктору Питшу всё же удалось по железной дороге удалось вывезти «неходячих» пациентов сумасшедшего дома, но остававшиеся в Тапиау несколько сот горожан терпели лишения: заканчивалось продовольствие. Как вспоминает суперинтендант Киттлаус, «хлеб и соль стали редкими товарами. Получатели пенсии по инвалидности, бедняки, подведомственные окружным и городским учреждениям призрения, супруги чиновников требовали выплаты полагающихся к 1 сентября пособий. Но вскоре, 3 сентября, ландрат В. привез в город хлеб, да и мы сами на автомобиле привозили его из Кенигсберга, начали возвращаться жители, некоторые, правда, только на несколько часов, чтобы при первых же выстрелах снова вернуться в Кенигсберг. Но всегда у нас было укрепляющее нас слово или несколько литров керосина». Пастор собирал солдатский хлеб, брошенный на бивуаках, и подкармливал своих прихожан. Неясны были перспективы обороны: «еще в день Седана речь шла о том, чтобы оставить позиции. Правда, наши офицеры полагали, что с «приличной прусской бригадой» они добились бы перелома и поймали бы осаждающий Тапиау отряд в «мышеловку». Осаждённые приободрились, когда 4 сентября, по воспоминаниям неизвестного ландвермана, «33-й пехотный полк ландвера, в котором состояли многие тапиауцы, в том числе и я, из Абшвангена через Кенигсберг прибыл в Вальдау, сменил части ландштурма, занял и расширил позиции».
Южнее города в руках русских все эти дни находились также деревня Имтен и тапиауский железнодорожный вокзал. Железные дороги – и обычная, и узкоколейная – вообще играли очень важную роль в обороне. И Киттлаус, и Ганс Шенк, и безвестный ландверман 33-го полка упоминают о военной хитрости, использованной германским командованием: «наши орудия и войска перемещались по Даймской линии до Лабиау и обратно, чтобы поддерживать противника в уверенности, что ему противостоит «большая армия»; «благодаря движению в обе стороны, шуму, и шлемам солдат, лишенных маскирующих чехлов и сверкающих в лунном свете, удается имитировать прибытие в город новых войск»;
Ганс Шенк убеждён, что «на эту уловку русские действительно попались, так как за все время не было предпринято даже попытки взять Тапиау штурмом». Наивность этого утверждения очевидна: противнику в начале сентября 1914 года было просто не до «Даймской линии», и даже не до находящегося за ней Кёнигсберга - всё внимание занимали события на юго-западе, за Мазурскими озёрами. И именно эти события стали единственной причиной снятия осады города в ночь с 9 на 10 сентября: под давлением войск Гинденбурга 1-я русская армия Павла Ренненкампфа спешно оставляла Восточную Пруссию. Началось преследование, и германские войска потянулись через Тапиау на восток – для этого магдебургские сапёры навели понтонные мосты через Дайме у Кляйн-Шлойзе и через Прегель – возле Паромного трактира.
Шенк рисует впечатляющую картину разрушений: «Здание магистрата выгорело полностью, здания конюшен в Церковном переулке представляли собой развалины. От отеля «Черный орел» остались только руины. Вражеские передки во дворе отеля можно было узнать только по оставшимся от них железным деталям. От «Черного орла» до земельного участка судового плотника Либе Горная улица представляла собой сплошные руины. За Прегелем виднелся лишившийся крыши выгоревший замок. В церкви были повреждены окна и двери. Универсальный магазин Густава Нойманна представлял собой груду щебня, также и правая сторона Старой улицы от Рыночной площади до переулка Кенневег. Пивоварня (мельница Циммерманна) и дом Фенколя (москательная лавка «Флора») уцелели. Дом на земельном участке, принадлежавший впоследствии доктору Кведнау, был разрушен. Начиная от домовладения Кэмпфера, за исключением полученных незначительных повреждений, все дома уцелели. На выезде с Кенигсбергской улицы, напротив городской школы, были развалины. Почтовая сторона рынка выглядела безотрадно. Дом Рогге был единственным зданием, не получившим повреждений, а от дома Фолльманнов оставался только жилой флигель. Почта выгорела полностью. Цела была Новая улица, а также восточная и южная стороны рынка. Водонапорная башня психиатрической больницы и некоторые другие здания из ее комплекса были расстреляны снарядами. Дом заводского мастера рядом с плантацией был сильно поврежден».
Тапиаусцы потихоньку возвращались к оставленным очагам и, по свидетельству пастора Киттлауса «были дни, когда я называл эти времена после обстрелов более страшными, чем ужасные дни осады» - таково было отчаяние беженцев, осознавших, что они лишились благополучия, которое их семьи создавали веками. «Причитая, стояли вернувшиеся жители города вокруг останков своего имущества, и если у кого и оставалась крыша над головой, то внутри под этой крышей находили немногое».
Магистрат временно разместился в построенном перед войной здании напротив дома приходской общины на Церковной улице. На той же улице в дом второго священника временно въехала почта, заработавшая только 21 сентября. Не работало газовое освещение – вновь поднялся спрос на керосиновые и карбидные лампы. Как пишет Ганс Шенк, «обер-президент фон Виндхайм прибыл, чтобы осмотреть разрушения, и вскоре начались работы по расчистке, в которых были задействованы пленные русские. Из обломков зданий они соорудили насыпь между Кенигсбергской улицей и Церковной улицей, которая еще несколько десятилетий спустя обозначалась как Руссендамм (мостовая Русских)»
Естественно, на все лады обсуждались «русские зверства» и «вандализм» - именно этому процентов на 90 посвящена уже упоминавшаяся статья Ульриха Раушера во «Франкфуртер цайтунг»: «На окраине Тапиау расположена земельная психиатрическая лечебница, из отверстия в водонапорной башне которой еще сегодня свисает флаг Красного Креста. С русской позиции я видел этот флаг невооруженным глазом. Но этот предупреждающий знак столь же мало удержал русских от того, чтобы взять лечебницу под обстрел, как и точное знание того, какого назначения этот большой комплекс зданий, а ведь лечебница даже не находилась на линии стрельбы по Тапиау. С учетом уничтоженных русским артобстрелом домов и помещений, одним из самых дурных представлений, полученных от данного театра военных действий, было это – обстрел лечебницы, наполненной душевнобольными. И это даже не говоря уже об уничтожении архитектурного памятника…»
Интересно, что Ганс Шенк, заставший разрушение города юным гимназистом, находит для противника слова оправдания: «Красное здание исправительного дома, как и узнаваемые с возвышенности здания больницы для хронически больных заставили противника думать, что речь здесь идет о казармах. В пользу этого говорит то обстоятельство, что, несмотря на вывешенный флаг Красного Креста, эти здания подвергались обстрелу особенно сильно».
Истина, как обычно, лежит где-то посередине. Вряд ли русские сознательно стремились убивать немецких сумасшедших, что же до «уничтожения архитектурного памятника» - не будем забывать, что у бывшего замка располагались позиции ландштурма.
Кстати, 27 сентября 1914 года и в замок тоже вернулись его жители – из эвакуации в городке Кониц провинции Западная Пруссия возвратились немногочисленные заключённые исправительного дома. Как оказалось, надстроенный над средневековыми стенами в 70-е годы XIX века «церковный этаж» был разрушен русской артиллерией и выгорел. Сложно сказать, был ли способ реставрации сознательным актом «возвращения к истокам», или так поступили просто по бедности, но факт остаётся фактом: новодел восстанавливать не стали, и к 1917 году единственное сохранившееся средневековое здание замка Тапиау получило простую двускатную черепичную крышу, почти в точности (за исключением мансардных окон) копирующую ту, которую имело в орденские времена. Крышу эту можно видеть и поныне.
В пожаре войны пострадало не только чьё-то движимое и недвижимое имущество – вместе со зданием магистрата сгорел городской архив, документы в котором отлагались со средневековья, а также недолго украшавшая это здание картина Коринта «Положение во гроб». Известно, что художник, всегда подчёркивавший национальные истоки своего творчества, принял Первую мировую войну как горячий патриот Германии. Более того, он видел в ней «возможность возрождения немецкого искусства», провозглашая: «Мы хотим доказать, что немецкое искусство выступает сегодня во главе мира. Покончим с галльско-славянской подражательностью нашего творчества последних лет!» В духе времени Коринт пишет «Автопортрет в доспехах» (1914), картину «Под защитой оружия» (1915). Разрушение родного города и гибель «Положения во гроб» потрясли художника – посетив Тапиау в сентябре 1916 года, он пишет для магистрата новое полотно, взамен утраченного, но уже с другим сюжетом: это был групповой портрет самих членов магистрата.

Ловис Коринт

Как вспоминал сам Коринт, «моя слава художника долетела и до этих удаленных мест, и теперь мне разрешалось общаться не с одними только детьми первых людей города, но наоборот, бургомистр и городские советники искали себе чести в том, чтобы быть рядом со мной…» Позировать европейской знаменитости они, разумеется, согласились. По рассказу тапиаусца В. Гудериана, «в ресторане для проведения стрелковых праздников и загородных прогулок Кляйн Шлойзе близ Тапиау в сентябре 1916 года среди собрания столь уважаемых первых лиц города и знаменитого мастера предположительно царили еще исключительно покой и веселье. С готовностью «подопечные» позволили своему «наставнику» направить себя и занять необходимые позы, и они, несомненно, с наслаждением испытывали свое увековечение на полотне... Весь Тапиау был тогда, конечно же, заворожен великим событием, происходящим в Кляйн Шлойзе». Ещё один очевидец творческого процесса, Ганс Шенк, уточняет: «Мастерской художнику служил вестибюль бывшего кегельбана в Кляйн Шлойзе… Тот, кто видел его на пути туда, не узнал бы в мужчине в удобной одежде свободного покроя, с открытым воротом и мешковатой мягкой шляпе с опущенными полями художника, уже достигшего славы».
Неискушённость в течениях современного искусства сыграла с почтенными ратманами злую шутку: Коринт-то был, всё-таки, импрессионистом. Он называл «тихонями» и «бескровными» реалистов, которые «ни за что на свете не хотят причинить кому-либо боль», и которые, по его мнению, «не художники, ибо над художниками властвует темперамент и импульсивная страсть». А о себе он говорил коротко: «Правда была моим принципом!» В итоге, торговец тканями и готовым платьем Герман Роге, каменщик и плотник Готфрид Штёрмер, торговец бельём, галантереей и игрушками Хуго Пауль, торговец скобяными изделиями Эдуард Глаубитц, бургомистр Рихард Вагнер и булочник Фриц Кляйн (именно в таком порядке слева направо они запечатлены на полотне), удостоверившись, как именно их «видит» великий художник, пришли в смущение. В. Гудериан риторически вопрошает: «Был ли нос бургомистра действительно столь подозрительно красным? Какие тяжкие заботы таились за столь изборожденным морщинами лбом члена магистрата Г.? Разве они не надеялись получить из рук столь знаменитого мастера свое самое прекрасное подобие?». Как пишет Ганс Шенк, «со слов супруги художника госпожи Беренд-Коринт известно, что картина не получила одобрения самих членов магистрата, и поступила просьба внести изменения. Коринт отклонил эту просьбу, заявив, что картина хороша». К чести провинциальных немецких лавочников, они оказались умнее Рокфеллера. Молодой миллиардер Нельсон Рокфеллер, внук нефтяного магната Джона Д.Рокфеллера, нанял знаменитого мексиканского художника-коммуниста Диего Риверу для росписи стены в одном из рокфеллеровских зданий. Предложенную нанимателем тему «Человек на распутье» художник раскрыл как сопоставление коммунизма и капитализма. Обнаружив, что одной из фигур композиции является Ленин, Рокфеллер потребовал заменить его лицом «неизвестного человека». После отказа художника, он был уволен, а фреска Риверы, по приказу Рокфеллера, – полностью уничтожена. В декабре 1933 г. Ривера вернется в Мексику, где повторит содранную со стен Рокфеллер–центра фреску для Дворца искусств в Мехико.
Почётные ратманы смирились: групповой портрет, вместе с написанной Коринтом тогда же «Аллегорией Боруссия» (панорамным видом Тапиау), провисел в ратуше вплоть до 1945 года.
Бедствия осады парадоксальным образом поспособствовали не только возвращению первоначального внешнего облика замка и появлению новых шедевров Коринта, но и в целом развитию города: ведь начисто строить всегда проще и удобнее, чем перестраивать. Как отмечает Ганс Шенк, «благодаря разрушениям, городу представилась возможность в процессе изменения транспортных коммуникаций проложить новые улицы. Так появились, например, Киттлаусштрассе (улица Киттлауса), Гинденбургштрассе (улица Гинденбурга) и Людендорффдамм (мостовая Людендорфа)». Из других названий, обязанных своим появлением на карте города боям августа-сентября 1914 года, можно отметить Генерал-Бродрюк-штрассе, Танненберг-штрассе, Ландштурм-вег.
Так Тапиау пережил самый серьёзный материальный катаклизм в своей истории – катастрофа ментальная была ещё впереди...

Газета "Дворник" № 667 (03.03.2009 - 10.03.2009)


КОГДА НАСТАЛО «ПОСЛЕ ВОЙНЫ»



Из рассекреченного: пьяные милиционеры, враги-защитники
и шпион «Вотикона» в бывшей Восточной Пруссии

Пускай террор, но зато порядок? Рассекреченные документы из Государственного архива Калининградской области рассказывают правду о первых послевоенных годах на новой советской территории. Известная и распространённая мысль, что «при Сталине был порядок», не более чем миф, основанный на пропаганде.

С кем воевали
В августе 1946 года первый советский прокурор Калининградской области, старший советник юстиции Захаров докладывал Генеральному прокурору СССР: наиболее распространёнными видами преступлений на территории области являются бандитизм, убийства, разбои, грабежи и хулиганство. При этом прокурор области указывал, что «большая часть этих преступлений даже не подвергается никакому расследованию». Далее Захаров сообщал прокурору Союза: «Нередки случаи, когда среди дня группа вооружённых людей в военной форме нападает на квартиры немцев и производит их ограбление. Немцы не заявляют в органы следствия».



О том, какой «порядок» существовал на территории области, говорят приказы советских военных комендантов. Например, приказ №38 от 25 мая 1945 года. В нём речь идёт о наказании старшего офицера городской комендатуры за «систематическое пьянство, неисполнение приказов и попытку изнасилования». Комендант предупреждал весь офицерский состав гарнизона, что виновных в таких «неединичных преступных проявлениях» впредь будут предавать суду военного трибунала. А пока старшего офицера за преступления отстранили от должности и дали пять суток домашнего ареста.
Комендантский приказ №057 от 5 июня 1945 года категорически запрещал «высылать для задержания военнослужащих и проведения работ в городе, офицеров и солдат в состоянии опьянения».
16 августа 1945 года издаётся приказ военного коменданта №099. В нём критикуется организация караульной службы на одной из водонасосных станций города. На станцию проникают посторонние лица - так говорится в приказе, - а охрана варит пиво из сахарной свеклы.
Здесь же говорится, что состав комендантских патрулей подбирается случайно, в результате чего патрули «бродят по закоулкам в поисках «трофеев».
А работы для патрулей было очень много. В одном из спецсообщений от 1945 года приводится список оружия, изъятого у задержанных ночью на улице пятерых подозрительных граждан: винтовочный обрез, наган, немецкий клинок, финский нож. А вот список изъятого при аресте двух гражданских, которые по подложным ведомостям продали продуктовых карточек на 600 килограммов хлеба: три винтовки, шесть автоматов, один пулемёт.
При аресте директора пивоваренного завода в Тильзите (Советск), смошенничавшего с государственным сахаром, у него были изъяты пистолет и автомат. Не хватало хлеба, но оружие было везде и у всех. Его можно было купить на рынке или найти в городских руинах. В августе 1946 года прокурор области Захаров докладывает в Москву, что город «находится в антисанитарном состоянии, поскольку в ряде мест не убраны трупы умерших и убитых людей». Если не убирали трупы, которые представляли собой опасность для живых, то что говорить об оружии?
В рассекреченном отчёте Областного управления милиции от 21 января 1947 года сообщается, что с 1 июля 1946 года по январь 1947 года удалось ликвидировать 64 бандитско-грабительские и воровские группы в составе 182 человек.
В апреле того же 1947 года была ликвидирована банда из 22 человек, на счету которой ограбления, разбои, кражи и убийства. Все участники – военнослужащие Пролетарской Московско-Минской дивизии. Многие из них имели государственные награды и были членами комсомола и партии. А ещё были интернациональные банды, состоявщие из военнослужащих Красной армии, советских гражданских и немцев.
Немцы сильно голодали, поэтому у них появилась своя криминальная «тема» - мясо. Человеческое мясо. Облпрокурор Захаров в своём отчёте доносил в Москву о двух осужденных немцах, которые выкапывали недавно захороненные трупы, разделывали их и продавали на рынке под видом говядины.
2 апреля 1947 года начальник Управления МВД Калининградской области генерал-майор Трофимов отправил министру внутренних дел СССР совершенно секретное спецсообщение: «Расследованием установлено, что факты людоедства среди немцев имели место на почве голода в Приморском (ныне – Зеленоградский) и Черняховском районах, а также в гор. Калининграде». Далее перечислялись детально расследованные эпизоды, которые редакция не цитирует по соображениям морали.

Использовал жён
По данным авторского коллектива брошюры «50 лет на страже правопорядка», изданной в 1996 году УВД Калининградской области, первые потери областная милиция понесла 1 января 1947 года. Младший лейтенант Григорий Сажин при попытке пресечь хулиганские действия военнослужащих был избит солдатами и застрелен офицером. В этот же день рядовой милиции Фёдор Кольцов был убит выстрелом в голову при попытке проверить документы у военнослужащих. В этот же день младший лейтенант Николай Анохин был убит выстрелом из пистолета при попытке проверить документы у нетрезвого гражданина.
На самом деле гибли милиционеры и раньше. Летом 1946 года на железнодорожной станции Калининград были задержаны три жителя Бобруйска. Их доставили в отделение, где хотели обыскать. Задержанные выхватили пистолеты и открыли огонь на поражение. В результате два милиционера и один красноармеец были убиты, а двое военнослужащих тяжело ранены. Стрелявших задержали. Они признались, что приехали в Калининград заниматься грабежами. В этом же году в Калининграде погиб инспектор ГАИ. Его застрелил пьяный сослуживец, пытавшийся выстрелом из ТТ остановить «попутку». В отчёте местного милицейского начальства от июня 1947 года прямо говорится, «что пьянство являлось основным видом аморальных поступков», совершаемых сотрудниками калининградской милиции. Сохранились документы, рассказывающие о конкретных случаях пьянства среди милиционеров. 28 января в Калининграде, около 17 часов на площади Гвардейской был обворован старший лейтенант милиции. У него украли: чемодан с личными вещами, 700 рублей денег, партийный билет, паспорт, военный билет и служебное удостоверение. Также с него сняли сапоги и головной убор. Старший лейтенант был пьян. Как говорится в отчёте, ранее он неоднократно «предупреждался командованием о его слабости к употреблению спиртных напитков». В этом же отчёте рассказывается и о проступке младшего лейтенанта милиции К. из Славского райотдела. Секретарь парторганизации райотдела К. вместе с переводчиком приехал в посёлок Гросскоснирен расследовать убийство. В 20.00 он отлучился из конторы местного совхоза в чайную перекусить. Появился в конторе секретарь парторганизации уже на следующий день в семь утра. Неизвестными лицами у него были отобраны: милицейская папка со звездой, китель без погон, сапоги, брюки, ремень и пистолет ТТ с семью боевыми патронами. Секретарь парторганизации, ставший жертвой бандитов, был сильно пьян.
Помимо этого пьяные милиционеры также часто устраивали бесцельную стрельбу, теряли оружие, брали взятки, пропивали вещественные доказательства, избивали граждан, хулиганили на рабочем месте, а один раз даже устроили, как сказано в одном из отчётов, «обед с выпивкой водки» для конвоируемых из суда обвиняемых.
Читая отчёты о бытовом положении сотрудников калининградской милиции, начинаешь понимать пьющих милиционеров. В одном из этих отчётов говорится, что личный состав не получает долгое время табак, соль, спички, мыло и другие предметы первой необходимости. Здесь же указывается, что за весь 1946 год милиционеры не получали вообще никаких промышленных товаров. 40% всего личного состава не было обеспечено жильём. Тем не менее, как говорится в отчёте, «политико-моральное состояние работников милиции в основном здоровое».
Картину «в основном здорового состояния» портили милиционеры-дезертиры. В 1947 году в Тильзитский отдел милиции зашла гражданка П. В коридоре она встретила милиционера, которого окликнула по неизвестной фамилии. Сотрудник сделал вид, что не услышал. Он вышел из отдела и... больше его никто не видел. Гражданка П. опознала в нём немецкого полицая, служившего в Великолукской области.
Другой дезертир-милиционер оказался... дезертиром с уральского оборонного предприятия. Сменив старую фамилию и став Иваном Даниловичем Черняховским, он работал в милиции. Узнав, что его рассекретили, он кинулся в бега.
Однако были и те, кто довольно неплохо устраивался. В 1948 году было рассмотрено персональное дело начальника одного из городских отделов, старшего лейтенанта К. Он, как сказано в документах, «использовал жён милиционеров в качестве домработниц». Они «производили уход за его коровой, делали прополку его огорода, помогали в стирке белья и мыли полы». Самих же милиционеров старший лейтенант в служебное время «использовал на заготовке сена для своей коровы». Самое интересное - это наказание, которое понёс милиционер-рабовладелец. Как раскаявшегося коммуниста его перевели на другую работу с понижением в должности.
Вообще у членов партии были привилегии не только первыми подниматься в атаку. В Государственном архиве Калининградской области хранится специальное разъяснение первого прокурора области Захарова о порядке привлечения членов партии к уголовной ответственности. Члена ВКП(б) нельзя было арестовать, не получив на это разрешения у секретаря райкома. Если секретарь райкома разрешения не давал, следователь прокуратуры должен был обращаться к секретарю обкома. И так далее.
7 июля 1946 года партийным активистам Калининграда стало несладко. В буквальном смысле. Неизвестными был ограблен склад столовой партактива областного управления по гражданским делам. Было похищено кондитерских изделий на сумму 10 000 рублей. Для сравнения: месячная зарплата конюха областного суда (конюхи входили в штатное расписание подавляющего количества советских учреждений) составляла 150 рублей. Председателя народного суда – 1300.



Лишение свободы без срока
10 декабря 1946 года председатель областного Народного суда Иван Котивец писал в Москву: «Следует отметить, что квалификация народных судей Калининградской области является низкой. Многие народные судьи такие судебные документы, как приговоры и определения, составляют юридически неграмотно, а некоторые из них и грамматически неграмотно». Процент отмены решений и приговоров в некоторых судах Калининградской области достигал... 80%! О качестве работы судей говорит такой эпизод. Судья осудила гражданина, признала его виновным в уголовном преступлении и приговорила к лишению свободы. Только срок лишения свободы не указала.
Калининградские суды рассматривали и дела по печально известной «политической» статье 58 Уголовного кодекса СССР. В «Обобщении судебной практики по делам о контрреволюционных преступлениях, рассмотренных Судебной коллегией по уголовным делам Калининградского областного суда за второе полугодие 1947 года», приводятся примеры «контрреволюционных преступлений». Директор Калининградской областной больницы, профессор медицины немец Старингер, при фашистском режиме занимал высокие должности «как по специальности, так и по партийной линии». Старингер, «работая в Палате немецких врачей, читал лекции о превосходстве арийской расы». Но посадили доктора не за это. Уже в послевоенное время он «укрыл в вверенной ему больнице уполномоченного, прибывшего в Калининград по поручению Вотикона (так и написано - Вотикона. - Прим. ред.) для сбора шпионских сведений». Профессор получил 10 лет лагерей.
В этом же году суд оправдал семерых немцев, задержанных за контрреволюционную деятельность Калининградским управлением МГБ. Эти немцы распевали контрреволюционную, по мнению МГБ, песню «Бригадная». В песне высмеивался бригадир-немец. Суд в тексте песни ничего антисоветского не нашёл.
Но с песнями немцам в послевоенной Калининградской области не везло. В 1948 году Иван Котивец сообщал в Москву, что судебная коллегия допустила серьёзную ошибку, оправдав троих немцев из 15, входивших в некую контрреволюционную группу. Эти немцы тоже пели, но судебная коллегия «не нашла контрреволюционного содержания в их песнях «Корамба» и «В старом гнезде», несмотря на то, что там всё-таки содержались «клеветнические измышления против советской действительности и советского государства».
К сожалению, к документу не приложены тексты клеветнических антисоветских и контрреволюционных песен, а о судьбе их исполнителей мы можем только догадываться....
Фото: Государственный архив Калининградской области и частный архив Ольги Михайловны Петровой.

"Дворник"  от 11.02. 2014


Эта неизвестная война «началась» в конце июня 1947 года. Турция, Англия и Америка, объединившись, напали на Советский Союз. Англичане бомбили Минск, безнаказанно сбив при этом 15 советских самолётов. Американцы нанесли успешный удар из Европы и вот-вот должны были вступить на территорию Калининградской области. СССР объявил мобилизацию, но тайную, чтобы среди населения страны не было паники. А потом... Потом информация о слухах о якобы вовсю идущей Третьей мировой дошла до Калининградского обкома Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Информация была тревожная. В только что созданных колхозах появились первые «беженцы». Переселенцы, приехавшие мирным трудом осваивать новые советские территории, засобирались обратно. Устно и письменно «трудовые дезертиры» указали причину своего бегства: они бежали от новой войны. Войны, которая шла только в головах советских переселенцев.


Английский фронт
Калининградский обком ВКП(б) объявил этой несуществующей войне войну настоящую. Было проведено целое расследование. В архивных документах Калининградского обкома того времени подробно изложена история рождения и распространения слуха о начавшейся Третьей мировой войне. На всех этих документах долгое время стоял гриф «Совершенно секретно». Некоторые секретные письма, разосланные сотрудниками обкома «на места», после прочтения партийными функционерами в обязательном порядке должны были быть возвращены обратно в обком.
Было установлено, что слух о Третьей мировой родился в совхозе «Победа» бывшего Тапиауского района, не так давно переименованного в Гвардейский. В совхоз слух привезли из Белоруссии две совхозницы, ездившие в Минск за картошкой. Также проверка установила, что во время войны мужья этих двух переселенок служили в полиции на оккупированной немцами территории. Впрочем, слух о войне, привезённый вместе с парой мешков картошки из Минска, мог бы так и не выйти за пределы совхозных полей. Если бы не целая цепочка случайных и неслучайных событий, изложенных в докладной на имя секретаря обкома ВКП(б) товарища Щербакова.
У одной из этих совхозниц «была связь» с рабочим местной машинно-тракторной станции Андреевым (фамилия изменена. - Прим. ред.). Руководство станции уволило Андреева за «недисциплинированность и разложение». Уволившись и обокрав знакомую колхозницу, Андреев исчез из «Победы». Чтобы вскоре появиться в совхозе вновь, уже в форме старшего лейтенанта Советской Армии. Своей знакомой он рассказал, что идёт война с Турцией и Англией, что его мобилизовали и завтра утром он отправляется на фронт. Переночевав, Андреев снова исчез. Но появление «живого свидетеля», уехавшего бить турок и англичан, придало развитию «Третьей мировой» мощный импульс. Три семьи колхозников-переселенцев решили двигать обратно - в Белоруссию.
Партийные активисты начали проводить в совхозе индивидуальные беседы с переселенцами, читки и доклады о текущем моменте. Материалы на распространителей слухов были переданы в Министерство государственной безопасности. Это принесло результаты. Три семьи передумали уезжать в Белоруссию, а все колхозники «дружно вышли на работу».
Вскоре «беженцев» стало больше, а слух о уже идущей войне распространился по всему району, а потом и по области. В этом ему помогли... военнослужащие 17-го полка, расквартированного в Гвардейском районе. Покупая продукты на рынках, солдаты и офицеры этого полка говорили, что «едут на фронт», и просили «уступить им цены». Торговки и торговцы уступали, а заодно разносили «информацию» о войне по всей области. И пошло, поехало.


В ожидании американцев
В секретном письме товарищ Щербаков приводит примеры высказываний установленных и неустановленных граждан о якобы идущей войне с Турцией, Америкой и Англией. Например, одна гражданка утверждала, что 25 июня (1947 года) из Калининградской области будут эвакуированы все колхозы. В Озёрском районе неустановленный майор в беседах с колхозниками «подтвердил» факт бомбёжки врагами Минска. Третья мировая стала для переселенцев реальностью. Когда в Нестеровском районе пограничники при задержании нарушителей госграницы сделали предупредительные выстрелы, несколько семей переселенцев из колхоза «Путь Ленина» погрузили свой скарб на телеги и побежали в Белоруссию. Остановить их удалось только с милицией. Как всегда, появились «знающие люди». Колхозница сельхозартели имени Горького при свидетелях рассказывала, что «Америка оказывает помощь колхозникам, но эта помощь до колхозников не доходит, всё достаётся руководителям».
Другая установленная «кем надо» гражданка, как писали в документах тех лет, «пустила ложные разговоры» о первопричинах идущей войны: Америка предложила Сталину распустить колхозы. Он согласился. А вот его жена – нет... Политическая ситуация в области складывалась напряжённая. Зачем сеять и пахать, зачем строить и обустраивать, если война всё уничтожит? Масла в огонь подлили сталинские соколы – авиаторы. В книге «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев» рассказывается об инциденте, когда авиаторы во время учебного бомбометания что-то перепутали и вместо полигона сбросили бомбу на жилой посёлок возле ЦБК. Авиаторы промахнулись, от взрыва бомбы никто не пострадал. Но разговоров об уже идущей войне стало больше. В письме товарищам по партии секретарь Щербаков приводит высказывание домохозяйки С-ой: «В Калининграде становится страшно жить. В газетах только и пишут о войне, и в случае если она будет, то отсюда едва ли успеем унести ноги. А потому нет желания устраивать здесь свою жизнь». Газеты тогда действительно внесли колоссальный вклад в распространение слухов о войне, бичуя «американских эксплуататоров-империалистов», которые спят и видят новую войну против миролюбивого Советского Союза. «Холодное» военное противостояние, как и угроза мировой войны, были реальностью. С другой стороны, «происки Запада» были удобны и на самом «верху» СССР, и «на местах». Ими населению можно было объяснить всё что угодно. От нехватки иголок до борьбы с инакомыслием.


«Диссиденты», «обратники» и диверсанты
В Калининградской области появился специфический термин «обратничество». Им обозначалась, как сказали бы сегодня, тенденция к возвращению переселенцев обратно, в «большой» СССР. На фоне идущей в головах людей Третьей мировой, начали говорить те, кто до этого предпочитал молчать. Например, рабочий завода №820 заявил: «Если не съездить несколько раз в Литву, то придётся пухнуть с голода. Необходима война. За границей безработные живут лучше, чем рабочие в России». Осведомители также «сигнализировали» о разговоре двух рабочих хлебозавода, во время которого один из них сказал: «Мы как рабы. Зарплата низкая, снабжение плохое». Как всегда, говорить то, что думаешь, «помогал» алкоголь. Например, рабочему–«моляру» (так в документе) Г., который, выпив, «делал выкрики»: «Скоро вы заплачете вместе со Сталиным. Ухожу к бендеровцам, буду бить вас всех. Коммунистическая партия – не партия трудящихся, а партия поработителей и угнетателей».
Секретарь калининградского обкома Щербаков в своём письме «доводил до сведения» товарищей, что «провокационные слухи у некоторой части отсталых колхозников вызывают настроения как бы уехать из области на прежнее место жительства».
На стороне слухов и «нездоровых настроений» выступила сама тяжёлая жизнь первых советских переселенцев. Секретарь Щербаков пишет в своём письме: «В колхозах области виды на урожай пёстрые, у некоторой части колхозников породились настроения неуверенности в получении хорошего урожая».
Далее Щербаков описывает реальную ситуацию, сложившуюся в Калининградской области: «В городах и колхозах области имеют место случаи хулиганства, воровства, что порождает недовольства, говорят так: «что милиция не заботится об охране населения. В область наехало много людей с целью личной наживы, а поэтому часты случаи воровства. Плохо себя ведут некоторые военные и моряки». И далее: «В области имеется немало случаев диверсионных актов - поджог Южного вокзала в городе Калининград, поджог лесов и ограбления».
Обком партии объявил решительную войну «нездоровым настроениям». В колхозы и на городские предприятия зачастили агитаторы, лекторы. Начались индивидуальные беседы, читки, доклады. Третья мировая война областного масштаба была прекращена. На смену ей пришла новая тема - отмена карточной системы и обмен денег.

Панацея от бед и болезней цивилизации

С любезного разрешения автора «Провинциальные архивы» публикуют статью российского  архитектуроведа  Ирины Викторовны Белинцевой «Летние дома для Раушена (Светлогорска)». Ирина Викторовна — кандидат искусствоведения, профессор, работает в Научно-исследовательском институте теории архитектуры и градостроительства Российской академии архитектуры и строительных наук. Статья «Летние дома для Раушена (Светлогорска). К столетию конкурса 1911 года.» была опубликована в конце 2013 года в сборнике «Калининградские архивы» №10.




Летние дома для Раушена (Светлогорска)

К столетию конкурса 1911 года


Исследуемый историко-архитектурный материал конца XIX – начала ХХ в. имеет прямое отношение к современной ситуации, сложившейся на курорте федерального значения в г. Светлогорске, бывшем Раушене. Прибрежные города Балтики стали в начале третьего тысячелетия предметом интереса краеведов, туристов, инвесторов, заказчиков и архитекторов. Особенно популярен в настоя­щее время курорт с давней историей — Светлогорск, где появляется большое количество сооружений, в облике которых стилизуется художественное наследие довоенного прошлого. Научное изучение архитектуры этого региона находится в начальной стадии, несмотря на появление многочисленных энциклопедий, справочников, каталогов памятников города и области, касающихся культуры Кёнигсберга/Калининграда и окрестностей. Архитектура балтийского курорта Светлогорска также остается до настоящего времени практически неизученной.
В конце XIX — начале ХХ в. в Восточной Пруссии состоялись два конкурса на проекты загородных домов, которые свидетельствовали об интересе к проектированию частного жилища для одной- двух или более семей. Конкурсы отражали общие тенденции рубежа веков, когда проживанию в дружественном семейном кругу, в особняке, расположенном в пригороде или в горах, на морском курорте или в лесу, придавалось особое значение. В культуре пропагандировался образ хижины, в которой усталый от цивилизации горожанин мог бы отдохнуть от условностей ритуализованного общества. Идея жизни в хижине культивировалась на побережье Балтийского моря с первой четверти XIX в. — большинство гостей курортов Кранца (Зеленоградска), Раушена, Нойкурена (Пионерского) размещались в обычных домах местных рыбаков, которые во время сезона перебирались в хозяйственные постройки — в хлева и конюшни. Многие отдыхающие привозили с собой специальные палатки-навесы, где проводили время днем и даже принимали посетителей.
Ф. Ницше тонко уловил потребности времени. Проживая в горах Швейцарии, вблизи Сент-Морица и Давоса, философ сформулировал в 1883 г. пожелание: «Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы построить себе подобие собачьей будки: я думаю, деревянный дом с двумя помещениями». Идея Ницше была воплощена в радикальной форме при создании швейцарского поселения Монте Верита, где стояли небольшие деревянные домики с двускатными крышами, с минимумом удобств. Жители поселения ходили большей частью босиком, одетые в простые рубахи, водили хороводы и встречали рассветы в горах. В менее экстремальном варианте предлагалось «слиться с природой» жителям предместий больших городов, гостям горных и морских курортов.
В конце ХIХ — начале ХХ в. идея жизни среди природы получила в Германии особенно широкое распространение. Жилище, выполненное из местных доступных материалов, простое по облику, без исторических архитектурных украшений и орнаментики, мыслилось в гармонии с естественным природным окружением. В Восточной Пруссии, как и по всей стране, проектировались города-сады, а в начале ХХ в. появились колонии вилл — лесные (колония в Метгетене вблизи Кёнигсберга, ныне пос. им. А. Космодемьянского, 1906-1907 гг.) и приморские (колония Георгенсвальде, ныне пос. Отрадное, на берегу Балтийского моря вблизи Раушена, 1908 г.). Особенно быстрыми темпами развивались морские курорты провинции, которые виделись панацеей от бед и болезней городской цивилизации.
Первый конкурс на проекты вилл был объявлен Восточным банком Кёнигсберга в октябре 1896 г. Особняки предназначались для застройки 80 участков в районе аллеи Королевы Луизы, расположенной на окраине столицы Восточной Пруссии. Второй архитектурный конкурс был проведен Обществом благоустройства Раушена спустя ровно 15 лет, и проекты принимались до 15 декабря 1911 г. Этот конкурс должен был решить проблему строительства летних домов для курорта Раушен, которые создали бы неповторимый и привлекательный облик морского поселения. Проведение в 1906 г. железной дороги до вершины дюны и присоединение к Раушену территорий, ранее принадлежавших соседней деревне, ускорили процесс дальнейшей застройки курорта.

Как отмечали современники, конкурс 1911 г. «показал, что строительное искусство стало лучше и особенно то, что выросла новая смена архитекторов», знакомых с архитектурными новинками и зарубежным опытом. Так, в Германии благодаря публицистике архитектора Германа Мутезиуса, исполнявшего обязанности технического атташе при немецком посольстве в Лондоне в 1896-1905 гг., стали популярными образцы английских жилых домов. Г. Мутезиус опубликовал в 1904 г. многотомное исследование «Английский дом», которое неоднократно переиздавалось в последующие годы и имело самый широкий отклик в творчестве немецких архитекторов'. В начале ХХ в. в регионе были популярны английские мастера так называемого «второго поколения», такие как Войси, Эшби и особенно Маккей Хью Байли Скотт, автор интерьера виллы Гренц, построенной архитектором Ф. Хайтманном в 1906 г. в районе Кёнигсберга Амалиенау. Архитекторы и дизайнеры Англии показали остальным европейцам возможности, которые дает изучение и использование национального наследия, включающего сельскую культуру и традиции готического строительства. Как утверждал Г. Мутезиус, люди в английских загородных коттеджах жили более счастливо, чем в городских дворцах. «Английский дом, оформленный такими английскими мастерами, как Уильям Моррис, оказался примером для архитектурных реформ на континенте. Англия стала обозначением феномена Аркадии, мечты».
В состав комиссии, которая оценивала качество представленных проектов конкурса 1911 г., вошли девять известнейших деятелей культуры Восточной Пруссии начала ХХ в., пользовавшихся авторитетом и популярностью у местного населения. Более половины чле­нов жюри (пять человек) имели собственные летние дома в Раушене и были лично заинтересованы в создании современного и привлекательного курорта.
В жюри конкурса вошли четыре профессиональных архитектора — королевский строительный советник Рихард Детлефсен (Кёнигсберг); профессор, правительственный архитектор Фридрих Ларс (Кёнигсберг); инспектор железных дорог, правительственный строительный инспектор Лухт (Кёнигсберг-Раушен); профессор, преподаватель строительно-ремесленного училища, архитектор-инженер Георг Остеррот (Кёнигсберг). Кроме того, в жюри были художник Генрих Грефе, имевший большую виллу в Раушене, а также известный историк искусства, преподаватель строительно-ремесленного училища доктор Антон Ульбрихт (Кёнигсберг). Вошли в комиссию также кёнигсбержец и одновременно житель Раушена, доктор медицины Эбнер; казначей Общества благоустройства Раушена Карл Кюн; директор кёнигсбергского зоопарка, известный восточнопрусский общественный и правительственный деятель и председатель Общества благоустройства Раушена, тайный советник Герман Клаасс (Кёнигсберг-Раушен).

Светлогорск/Раушен. Бывшая вилла К.Кюна. Начало 20 в. Современный вид. Фото автора статьи.



Раушен. Вилла Кунке вблизи пруда. Около 1903 г. Архитектор неизвестен. (Ostseebad Rauschen. Die Perle des Samlandes. Das leibliche Jdyll unter sämtlichen Nord- und Ostseebädern. Prospekt und Führer. Herausgegeben vom Verschönerungsverein Rauschen. 1904).



К числу влиятельных членов комиссии принадлежал главный реставратор провинции Восточная Пруссия Р. Детлефсен. В настоящее время его биография достаточно хорошо известна, но факт участия в жюри этого конкурса до сих пор не фигурировал в научной печати.
К моменту объявления конкурса на проекты домов для Раушена Рихард Йепсен Детлефсен (24.08.1864-24.03.1944) уже имел сложившуюся репутацию. Он получил архитектурное и искусствоведческое образование в Высшей технической школе в Ганновере, после окончания которой работал в качестве правительственного архитектора на восстановлении храмов в Мёлльне (Шлезвиг, 1895-1897 гг.), Штольпе (Померания, 1899 г.) и Бранденбурге (1900 г.). Тогда же он получил государственную стипендию для всестороннего изучения нижненемецкой готики. Знание исторических строительных традиций дало ему возможность получить в 1901 г. заказ на реставрацию собора на острове Кнайпхоф в Кёнигсберге. С этого года начинается карьера Р. Детлефсена в Восточной Пруссии. В 1902 г. он был избран реставратором исторических памятников провинции сроком на три года, что соответствовало законам Восточной Пруссии. Его деятельность оказалась столь результативной, что Р. Детлефсен оставался в этой должности до 1936 г. В 1907 г. он стал работать высшим правительственным строительным советником Управления государственного высотного строительства в центральной части Кёнигсберга. Р. Детлефсен одним из первых начал изучение крестьянских домов и исторической городской жилой застройки и в 1911 г. опубликовал книгу «Крестьянские дома и деревянные церкви в Восточной Пруссии». По его инициативе в 1911 - 1915 гг. на территории зоопарка в Кёнигсберге возник первый в Германии музей на открытом воздухе по скандинавскому образцу, где были не только представлены копии и реконструкции традиционных типов народных сооружений, но и привезены со всей Восточной Пруссии подлинные образцы сельских зданий; были возведены деревенская церковь, ветряная мельница, кузница и разные типы восточнопрусских крестьянских жилых домов.
К началу конкурса на проекты летних домов в Раушене Р. Детлефсен, первый реставратор собора на острове Кнайпхоф (ныне остров Канта), был известным знатоком народной архитектуры и местных строительных традиций, которые повлияли на стилистику представленных работ. Некоторые проекты оказались выполнены в духе исследованных и описанных им крестьянских усадебных домов.
Среди архитекторов, входивших в состав комиссии, одним из наиболее известных в Восточной Пруссии был Ф. Ларс, уроженец Кёнигсберга (1880-1964)11
После окончания реальной гимназии в Кёнигсберге Ф. Ларс отправился в 1898 г. учиться в Высшую техническую школу Берлина-Шарлоттенбурга. В июле 1902 г. в качестве правительственного строительного руководителя был принят в бюро Рейхсбанка. В 1906 г. талантливый архитектор отмечен премией имени Ф. Шинкеля. После экзамена по окончании учебы в марте 1907 г. Ф. Ларс получил статус свободного архитектора и некоторое время оставался в Берлине при Высшем строительном управлении, участвовал в строительстве Судебной палаты и, кроме того, работал ассистентом в Высшей технической школе. С государственной службы он уволился 1 октября 1908 г., вернулся в Кёнигсберг и был приглашен преподавателем в Художественную академию на вновь созданную кафедру архитектуры. Важнейшие работы Ф. Ларса созданы в Кёнигсберге, среди них — могила Канта при соборе на острове Кнайпхоф (1924 г.). Будучи членом «Общества друзей Канта», в 1936 г. он создал папку литографий под названием «Город Канта, 8 изображений Кёнигсберга 18 века». В 1926 г. Ф. Ларс руководил раскопками фундамента Высокого замка Кёнигсберга и обобщил свои наблюдения в книге «Замок в Кёнигсберге», опубликованной в 1956 г. Выход этой книги стал возможным благодаря тому, что дочь Ф. Ларса Сабина (в замужестве — Блюмерс) сумела вывезти во время войны часть рукописи в Южную Германию.
В 1910-1911 гг. Ф. Ларс получил сначала должность, а затем и звание профессора. Во время проведения конкурса в Раушене он работал над строительством Художественной академии (1909 - 1916 гг., по другим данным — 1913-1919 гг.). Ф. Ларс был всесторонне одаренным архитектором, он не только возводил новые здания (например, ему принадлежит пристройка к собору над могилой Канта, 1924 г.), но и восстанавливал исторические сооружения, предварительно исследуя их строительную историю.

В настоящее время практически ничего неизвестно о творческой деятельности члена комиссии, дипломированного инженера и архитектора, профессора Г. Остеррота и совсем ничего не удалось узнать о правительственном строительном инспекторе Лухте.
К известнейшим и уважаемым деятелям Восточной Пруссии относился директор зоопарка, тайный советник Г. Клаасс (1841-1914), организатор и руководитель Немецкой северо-восточной промышленной и ремесленной выставки, проходившей в 1895 г. По инициативе Г. Клаасса на территории выставки был основан зоопарк, открывшийся 21 мая 1896 г. и существующий до сих пор. О популярности Г. Клаасса среди жителей Кёнигсберга свидетельствует тот факт, что в 1901 г., когда город чествовал создателей парка для зверей, улица напротив главного входа была названа в его честь (ныне улица Свободная). В год выхода Г. Клаасса на пенсию (1913) ему был установлен прижизненный памятник на территории зоопарка.
Не менее известным в Восточной Пруссии был историк искусств, художественный критик Антон Ульбрих (1867-1939), автор книги по истории искусства региона.
После завершения высшего образования в Технической школе Дрездена (1890-1891 гг.) и работы в разных городах, А. Ульбрих в 1898 г. появился в Кёнигсберге, где остался до конца жизни. Он преподавал в строительно-ремесленном училище города. В 1901 г. ему была присвоена степень кандидата философских наук. В декабре 1911 г. А. Ульбрих получил звание профессора, а за несколько недель до участия в жюри конкурса был назначен руководителем Художественно-ремесленного музея Кёнигсберга.
Конкурсные проекты направлялись члену комиссии, казначею Общества благоустройства Раушена Карлу Кюну, на адрес его фирмы в Кёнигсберге. Фирма «Бердинг и Кюн» занималась, кроме прочего, созданием плетеных пляжных корзин для защиты от ветра, которые стали приметой курортной жизни на Балтике с начала 1910-х. Именем К. Кюна в Раушене была названа улица, расположенная перпендикулярно бывшей Прибрежной улице (переименованной в 1930-е гг. в Эрих-Кох-штрассе, а после Второй мировой войны — в улицу Ленина). Сейчас это переулок Пушкина, который заканчивается нарядным, как сказочный домик, коттеджем, когда-то принадлежавшим семье К. Кюна.
Конкурсные проекты, отмеченные жюри, оказали влияние на характер последующей застройки Раушена. В работах архитекторов был учтен английский, шведский и норвежский опыт строительства в камне и дереве, сказалось влияние американского «верандного» стиля и т. д.
Одним из главных условий при проектировании новых жилых домов называлась их дешевизна, а также следование принятым 3 апреля 1911 г. новым строительным правилам, обязательным для Кёнигсбергского округа (например, обязательным было наличие специальной комнаты для стирки, покрытием полов и т. д.). В целом рекомендовались сооружения из прочных материалов, но для одноэтажных домов допускалось строительство из деревянных брусьев (со стояками десятисантиметровой толщины). В число запретов входили плоские крыши и покрытия из картона, рубероида, деревянной цементированной крошки и тому подобных непрочных и легковоспламеняющихся материалов. Количество помещений, этажность особняка, членение пространства этажей — это предоставлялось на усмотрение участников конкурса, причем желательны были эркеры и застекленные веранды при доме, а также подвал или полуподвал. Прагматичность конкурсных предписаний не исключала определенного романтизма и эмоциональности в решении образа дома.
Как и было обещано в конкурсной программе, в январе 1912 г. в Кёнигсберге открылась публичная выставка проектов. После тщательного рассмотрения специальным жюри были определены победители конкурса. Всего подано 135 проектов, причем конкурсная комиссия выделила 51 работу, выполненную 36 участниками. Некоторые авторы показали по несколько проектных решений, отмеченных наградами. В конкурсе приняли участие не только профессиональные архитекторы Восточной и Западной Пруссии, но и дилетанты, пожелавшие продемонстрировать свое видение летнего дома для семьи среднего класса. Проекты опубликованы в журнале «Немецкое соревнование, объединенное с архитектурным соревнованием» за 1912 г. и демонстрировали художественные предпочтения компетентного жюри.
Одну из трех первых премий получил правительственный ведущий архитектор из Кёнигсберга Макс Беккер
.
Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. 1 премия. Арх. Макс Беккер, Кёнигсберг.  Из: Ferienhäuser in Ostseebad Rauschen // Deutsche Konkurrenzen. Bd. XVII. Heft 56. S. 5. (Staatsbibliothek zu Berlin. Preussischer Kulturbesitz. Haus Unter den Linden).



Двух других премий были удостоены мастера из столицы Западной Пруссии Данцига (Гданьска, Польша) - Эмиль Штеффка  и Карл Эльсте. Их проекты выглядят современно и спустя сто лет.

Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. 1 премия. Арх. Эмиль Штеффка. Данциг. Из: Ferienhäuser im Ostseebad Rauschen // Neue Kunst in Altpreußen. Königsberg. 1911-1912. Heft 5.  (Herder-Institut, Marburg/Lahn)


Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. 1 премия. Арх. Карл Эльсте. Данциг. Из: Ferienhäuser im Ostseebad Rauschen // Neue Kunst in Altpreußen. Königsberg. 1911-1912.  Heft 5. (Herder-Institut, Marburg/Lahn).




В конкурсе участвовали пять представителей Западной Пруссии - кроме вышеназванных мастеров четыре проекта представил данцигский инженер Г. Корнельсен, по одному проекту выставили архитекторы из Данцига (П. Хофер) и из Мариенбурга (К. Шинц). Присутствие среди награжденных представителей Западной Пруссии не случайно: в Данциге издавна существовала сильная архитектурная школа - архитектурный факультет в составе Политехнического института - в отличие от Кёнигсберга, где не было высшей архитектурной школы (только строительно-ремесленное училище). Эта плохая традиция сохранилась до сих пор - только в Калининграде, большом областном центре России, пока нет собственной высшей архитектурной школы.
Вторую премию получил Фриц Вернер из Инстербурга (Черняховска) за проект под девизом «Морские волны».

Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. 2 премия. Арх. Фриц Вернер. Инстербург.   Из: Ferienhäuser in Ostseebad Rauschen // Deutsche Konkurrenzen. Bd. XVII. Heft 56. S. 8. (Staatsbibliothek zu Berlin. Preussischer Kulturbesitz. Haus Unter den Linden).


Третья премия досталась кёнигсбергскому архитектору Максу Шёнвальду, который представил на конкурс наибольшее количество проектов - пять работ - и занял, помимо третьего призового места, с остальными четырьмя своими работами 50-53-е места в списке награжденных.
В журнале «Новое искусство в Старой Пруссии» за 1911-1912 гг. отмечалось, что конкурс показал высокий уровень мастерства прусских архитекторов. Следует отметить, что среди участников мы не найдем громких имен архитекторов, известных в Германии или только в Восточной Пруссии.

Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. 3 премия. Арх. Макс Щёнвальд. Кёнигсберг. Из: Ferienhäuser in Ostseebad Rauschen // Deutsche Konkurrenzen. Bd. XVII. Heft 56. S. 9. (Staatsbibliothek zu Berlin. Preussischer Kulturbesitz. Haus Unter den Linden).




На страницах этого журнала было представлено несколько проектов, среди них только две работы, получившие первые премии, Э. Штеффки и К. Эльсте. Остальные проекты, выбранные, видимо, издателем журнала О. В. Куккукком, известным патриотом Восточной Пруссии, занимали последние места в списке, опубликованном в общегерманском журнале «Немецкое соревнование, объединенное с архитектурным соревнованием». Среди девяти конкурсных работ, удостоенных в журнале О. В. Куккукка похвальных отзывов, четыре проекта не получили высоких наград от официального жюри, но были одобрены профессионалами за лаконичность внешнего облика, простоту и функциональность планировочного и объемно-пространственного решения. «Какое соответствие Родине может быть достигнуто, если постройки в духе проектов Г. Шмолля, Фр. Вагнера, Р. Шёна, Фр. Вернера и других станут определять образ Раушена», — написал, вероятно, сам редактор. В качестве высшей похвалы было сказано, что представленные проекты при их осуществлении не нарушат красоты прибрежного ландшафта Балтийского моря. В журнале «Новое искусство в Старой Пруссии» высказывалась мысль о том, что Общество благоустройства Раушена выполнило бы свое назначение, если бы были построены дома в соответствии с указанными конкурсными проектами.
Следует отметить, что все здания, предложенные в проектах, имели простые компактные прямоугольные, реже квадратные планы. В наружном облике, помимо застекленных веранд, галерей и эркеров нижних этажей, живописность архитектурным решениям придавали разнообразные черепичные крыши — четырехскатные, полувальмовые, мансардные, крутые двускатные, украшенные чердачными окнами типа «летучая мышь» или выступами фронтонов.
Представленные на конкурс проекты можно разделить на четыре группы в соответствии с разными формами крыш. Образцом первой группы раушенских особняков служат уже упоминавшиеся проекты М. Беккера и Э. Штеффки, в основу которых положен прямоуголь­ный в плане дом с мансардной полувальмовой крышей, со встроенной в основной объем угловой верандой и входом с боковой, длинной стороны. Над входом возвышался выступ крыши с треугольным фронтоном или с приподнятым скатом. В вариантах этого типа вместо фронтона для освещения мансардного этажа на продольной стороне фасада было запроектировано окно типа «летучая мышь», представляющее собой полукруглое отверстие под плавно приподнятой кровлей. В этой группе проектов встречались решения, в которых торцевая сторона здания усложнялась полукруглым или многогранным выступом эркера для освещения общей комнаты на первом этаже, на который опирался верхний этаж или балкон.

Структурные особенности второго типа вилл определялись отмеченным первой премией проектом К. Эльсте, который представил двухэтажный коттедж с крутой двускатной крышей, оштукатуренным нижним этажом с угловой верандой и трехгранным выступом общей комнаты на торце. Вход, как и в первом варианте, расположен с продольной стороны. Верхний этаж и чердачное помещение, выполненные из дерева и обшитые вертикальными досками, опирались на выступ эркера. Как варианты этой группы проектов можно рассматривать предложения, в которых щипец (остроугольный треугольник, образованный крутыми скатами крыши и непосредственно, без карниза, переходящий в поле стены) представлял собой фахверковую конструкцию с контрастной графикой балок. В этой разновидности проектов также присутствовал мотив пятиугольного выступа на торце первого этажа здания, который завершался балконом. На продольной стороне двускатной кровли часто размещался фронтон или окно под приподнятой крышей, служащие для освещения верхнего этажа. К этой группе относились проекты Г. Шмолля, Фр. Вагнера, Р. Шёна ,

Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. Арх. Рудольф Щён. Кёнигсберг. Из: Ferienhäuser im Ostseebad Rauschen // Neue Kunst in Altpreußen. Königsberg. 1911-1912.
Heft 5. (Herder-Institut, Marburg/Lahn).




столь горячо одобренные в журнале «Новое искусство в Старой Пруссии».
Проекты третьей группы отличало использование обычных мансардных крыш. Остальные мотивы - угловые веранды, окна формы «летучая мышь» подприподнятым скатом кровли, многогранные выступы комнат наземного этажа повторялись. Оригинальность отдельным замыслам придавали полуциркульные окна, живописная фахверковая конструкция низа, крыльцо торцевого входа . Все проектные решения отличало полное отсутствие наружной декорации, не обусловленной потребностями конструкции - даже окна, обычно со ставнями, редко выделялись наличниками. Общим было использование частого шага оконных переплетов, особенно характерных для остекления верандных пристроек.


Проект летнего дома для Раушена/Светлогорск. 3 премия. Арх. Г.Фрич. Кёнигсберг. Из: Ferienhäuser in Ostseebad Rauschen // Deutsche Konkurrenzen. Bd. XVII.
Heft 56. S. 27. (Staatsbibliothek zu Berlin. Preussischer Kulturbesitz. Haus Unter den Linden).




В отдельную, четвертую, группу проектов следует выделить одноэтажные деревянные сооружения, как в предложениях М. Шёнвальда или Р. Шинца. Их особенный признак - низкие вальмовые кровли над очень просто решенным срубом (как правило, из бруса), прорезанным горизонтальными окнами с мелкими переплетами. Срубное строительство в Германии носило обиходное название «русского стиля», его популярности способствовало и знакомство с североамериканской архитектурой. Но в моду деревянная архитектура в регионе вошла под влиянием норвежского деревянного «стиля драконов». Кайзер Вильгельм II во время путешествия в Норвегию в 1891 г. был столь восхищен местными сооружениями из дерева, что заказал строительство охотничьего дома в Роминтене (Роминтенская пуща) норвежским архитекторам Хансену Мунте, Сверре и Ольсену.
Из 36 архитекторов, чьи проекты опубликованы в разных изданиях, имена лишь немногих можно с трудом найти в довоенных или современных справочниках. К ним относятся архитекторы из Кёнигсберга Рудольф Шён и Макс Шёнвальд.
Архитектор и художник Р. Шён родился 26 ноября 1889 г. в Кёнигсберге (место и дата смерти не установлены), получил отличное профессиональное образование в строительно-ремесленном училище и Художественной академии Кёнигсберга, дополнительно проходил практику в архитектурном бюро и в Высшей технической школе в Дармштадте. Он специализировался также в оформлении интерьеров общественных и жилых зданий, в том числе украсил кафе «Дюна» в Раушене.
Дом, предложенный Р Шёном на конкурсе, немногим отличался от рыбацких хижин прежнего Раушена. Прямоугольник компактного плана был слегка усложнен боковыми выступами с продольных сторон здания. Выступ входного вестибюля с примыкающими служебными помещениями (гардеробной, туалетом, проходом к лестнице на второй этаж) в мансардном этаже подчеркивался окном в форме «летучая мышь». С противоположной входу стороны дома располагался застекленный эркер, увеличивавший пространство общей столовой. На первом этаже размещались спальня родителей, кухня и лестница, ведущая в подвал и в жилую мансарду. Высокая полувальмовая крыша давала возможность разместить наверху две детские спальни, игровую комнату для детей, уголок для прислуги.

Макс Щёнвальд. Светлогорск. Дом на улице Московской. Фото автора статьи.




Макс Щёнвальд. Светлогорск. Дом на улице Московской. Фото автора статьи.




Фасады нижнего этажа были оштукатурены, выделялись окна с частыми переплетами, простыми цветными наличниками и ставнями. Фронтон предлагалось обшить диагонально расположенными досками. Интересно отметить, что современный исследователь архитектуры Восточной Пруссии Нильс Ашенбек выделил и описал незамысловатый проект Р. Шёна как соответствующий местным строительным традициям.
Архитектор М. Шёнвальд работал в столице провинции Кёнигсберге (краевая больница на Вильгельм-штрассе, 1895-1896 п. и др.), построил летние дома в Раушене, дом отдыха в Нойкурене (Пионерском), вокзал в Георгенсвальде (Отрадном), капеллу в Лабиау (Полесске) и т.д., но его творческая биография практически неизвестна. Лишь по крупицам автору статьи удалось найти некоторые сведения об этом мастере. Он родился в прибрежном селении Гросс - Курен (Приморье) в 1878 г. и получил ремесленное и техническое начальное образование, вероятно, в Кёнигсберге. Дальнейшее обучение проходил в архитектурном ателье, был членом архитектурного объединения «Архэ», членом Союза свободных немецких архитекторов (ОЕА). Макс Шёнвальд предпочитал работать с использованием художественных приемов югендстиля, создавал также стилизации в духе необарокко, в межвоенное время ХХ в. использовал манеру стиля ар-деко, соединившего строгость упрощенных геометрических форм современного стиля с яркой декоративностью деталей.
Значительное место в творчестве М. Шёнвальда занимали приморские виллы и летние дома. Мастер специализировался на строительстве курортных сооружений, о чем свидетельствует не только участие в конкурсе 1911 г., довоенные фотографии построенных вилл и сохранившие здания, но также объявление в «Путеводителе по курорту Раушен (Самландия)», изданном в 1926 г. В краткой рекламе говорилось, что архитектор Макс Шёнвальд проживал по адресу: Кёнигсберг в Пруссии, Фуксбергер-аллея, 19, напротив Самландского вокзала, — а также в Раушене, в доме « Бромбеерсвинкель» и специализировался на строительстве домов отдыха. Далее приводились слова от первого лица: «Выставка проектов и моделей — в моем ателье в Кёнигсберге. Виллы, усадьбы, сельскохозяйственные постройки. Множество рекомендаций».
Большинство работ М. Шёнвальда связано со строительством в дереве, что, по-видимому, объясняется родственны и связями архитектора. Он был братом жены известного на побережье предпринимателя Германа Винклера, владевшего лесопильным заводом в Раушене.
Г. Винклер появился здесь около 1900 г. и основал сначала партнерскую строительную компанию, а затем стал ее единоличным владельцем. «Заказы, которые он выполнял вместе со свояком архитектором Шёнвальдом, давали возможность развития предприятия. Помимо прочего, семейство вело работы по строительству променада в Раушене и кёнигсбергского Северного вокзала. Предпринимателем был построен лесопильный и деревообрабатывающий завод. В 1920 г. Г. Винклер назван в юбилейном сборнике советником общины. Спиленный лес привозился собственным транспортом из лесничества Варникен (пос. Лесное) и после переработки поставлялся по железной дороге на кёнигсбергский большой рынок дерева, принадлежавший Адольфу Шварцу. Семейный подряд существовал до 1945 г.».
М. Шёнвальд построил несколько летних домов в Раушене, фотографии которых опубликованы в журнале «Немецкие строительные мастерские» за 1913 г.34 До настоящего времени сохранился (с незначительными изменениями) летний домик на улице Маяковского (бывшая Кирхенштрассе) в Светлогорске, построенный по его проекту (рис. 8 ). Деревянное здание удалось идентифицировать благодаря фотографии в журнале, что позволяет предположительно датировать его временем между 1911 и 1913. Дом выстроен как пятистенок из бруса, сложенного «с остатком» (так называется соединение бревен или брусьев в углу сруба с выходом концов за плоскость стены), с двумя большими окнами на первом этаже главного фасада, одно из которых сейчас частично заложено. Выступы балок и большие окна — единственное украшение нижнего этажа. Фронтон жилого мансардного этажа обшит досками и сохранил три окна: два маленьких боковых и два сдвоенных окна, установленных очень оригинально — на край далеко выдвинутого подоконника, поддерживаемого деревянными консолями. В интерьере вынесение широкого подоконника наружу позволило несколько расширить внутреннее пространство, а снаружи — использовать залом крутой черепичной крыши, продолжив его скат непосредственно над нависающим окном. Этот интересный прием, обогащающий внешний вид скромных летних домов Раушена, был широко распространен в архитектуре этого курорта.
На конкурс 1911 г. М. Шёнвальд представил пять проектов деревянных домов. Один из них, под девизом «Чертополох на взморье», получил третью премию и отзыв комиссии: «Достоинства: простое одноэтажное бревенчатое здание со спокойной, привлекательной архитектурой, четким планом, хорошим использованием пространства и распределением помещений». Похожий проект деревянного дома, рекомендованный к продаже, представил архитектор Рихард Шульц. Кроме того, архитекторы Рихард и Рейнольд Шульцы сделали проект деревянного одноэтажного дома в форме восьмигранника, похожего на застекленную садовую беседку, но это, как заметила комиссия, «на любителя».


К сожалению, пока не удалось обнаружить ни одной виллы, в точности соответствующей первоначальному проекту, хотя многие исторические здания в современном Светлогорске несут отпечаток влияния конкурсных проектов 1911 г. Построенные перед Первой мировой войной летние дома в Раушене по архитектурному решению даже интереснее предложений конкурса: они представляют собой сложные объемно-пространственных композиции, демонстрируют богатые комбинации форм перекрытий, веранд, эркеров, обрамлений окон верхних и нижних этажей и т. д.
Например, проектам деревянных домов четвертой группы соответствует здание на Аптечной улице в Светлогорске, усложненное окнами жилого чердачного этажа; проекту здания второй группы (с фахверком) - дом на Балтийской улице; проектам Р. Шёна и Г. Шмолля - дом на улице Ленина, 1. Сходство с проектами М. Шёнвальда обнаруживает деревянный дом на улице Пушкина и другие.

Светлогорск/Раушен. Жилой дом. Архитектор М.Щёнвальд. До1913 г. Фото автора.



Подводя итог, следует отметить, что конкурс 1911 г. показал, что архитектура Восточной Пруссии была включена в общегерманские процессы развития зодчества, учитывала новейшие стилевые тенденции и творчески перерабатывала влияния разных европейских художественных школ. В то же время конкурсные проекты восточнопрусских мастеров продемонстрировали знание местных художественных традиций и стремление соответствовать основным прусским ценностям. Экономичность, прагматизм, скромность и простота соседствовали с романтическим восприятием жизни на лоне природы.

А видели ли русские солдаты форты Кенигсберга?
Известно, что в августе 1914 г. в ходе наступления войска генерала П.К. фон Ренненкампфа приблизились к Кенигсбергу и даже стали готовиться к его блокаде. Но в связи с поражением 2-й русской армии под Танненбергом (26-31 августа) и отходом к границе в середине сентября остальных войск угроза столице провинции исчезла. Но до сих пор неясно, насколько близко русские солдаты подошли к Кенигсбергу и на самом ли деле они видели крепостные форты.
В конце августа ближе всего от города оказалась кавалерия генерала Хана Нахичеванского. Имея задачу вести разведку «преимущественно на Кенигсберг», сводный конный корпус 27 августа занял г. Прейсиш-Эйлау (ныне – г. Багратионовск)1 и д. Мюльхаузен (ныне – пос. Гвардейское) и вышел к ручью Фришинг, а 28 августа имел стычку с немецкими войсками у д. Удерванген. С получением известия о тяжелом положении войск Самсонова генерал П.К. фон Ренненкампф выдвинул конницу юго-западнее, пытаясь организовать рейды в тылы 8-й немецкой армии.

Русские кресты на прусской земле....


В районе Мюльхаузена остались части 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Н.Н. Казнакова, которые уже 31 августа чуть ли не попали в окружение. Правда, все обошлось: русские войска смогли отойти к д. Швенау, а под вечер – к Фридланду. Значит, д. Удерванген, ныне – пос. Чехово (примерно 15 км от окраин современного Калининграда)2 – самый близкий населенный пункт от Кенигсберга, который занимали русские войска? А смогли ли разъезды подойти ближе? Рассмотрим действия оставленных здесь частей 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.
29 августа подрывная команда лейб-гвардии Конного полка под прикрытием полуэскадрона Кавалергардов была направлена к д. Тарау (ныне пос. Владимирово, находящийся примерно в 10,5 км от окраин современного Калининграда) для подрыва железнодорожного моста. Как писал кавалергард В.Н. Звегинцов: «Выполнить целиком возложенную на отряд задачу ему не удалось. Пройдя около 10 верст, отряд был остановлен сильным ружейным и пулеметным огнем и не смог продвинуться дальше. Команда взорвала несколько небольших железнодорожных мостов на линии Торау – Мюльхаузен и уничтожила путевые стрелки и водокачку на станции Штромбинен»3. Сейчас это пос. Московское, который располагается примерно в 16 км от окраин Калининграда.
На следующий день русская кавалерия находилась в этом же районе. «В течение всей ночи неприятель освещал местность сильным прожекторами. В сторожевом охранении ясно слышался шум от проходящих многочисленных поездов, – вспоминал В.Н. Звегинцов. - Разъезд №3 эскадрона корнета Оржевского обнаружил ночью передвижение значительных сил неприятельской пехоты в районе деревни Езау»4. Или ныне – пос. Южный Багратионовского района (в 4 км на северо-восток от пос. Московского), находящийся примерно в 13 км от окраин Калининграда.
30 августа эскадрон кирасир Ее Величества (под командованием штабс-ротмистра Лазарева) пытался как можно ближе пробраться к Кенигсбергу и подорвать железную дорогу на Берлин. Кавалеристы смогли войти в г. Крейцбург (ныне – пос. Славское), а затем приблизиться к железнодорожному полотну в районе леса Вильмсдорф – Форст (примерно в 5 км на запад от Крейцбурга), но выполнить задачу не сумели: немцы усиленно охраняли этот район. В итоге кирасиры даже попали в окружении. Только под покровом ночи, продираясь прямо через чащобу, удалось выбраться из него и к вечеру возвратиться к полку, который находился около Домнау (ныне – пос. Домново). Но следует отметить, что еще днем у Крейцбурга эскадрон остановился на высоком холму, откуда «вдали на фоне ясного осеннего неба отчетливо виднелись стрельчатые башни Кенигсбергского собора»5. Вполне возможно, что здесь речь идет об известном Королевском замке.
Но Крейцбург – не самое близкое место от Кенигсберга, где побывали русские войска. Им удалось подойти и ближе. 27 августа разъезд Кирасир Его Величества под командованием корнета А.В. Каменского был направлен в сторону Кенигсберга. Вечером отряд появился у Вайсенштейн (ныне – пос. Марийское). Эта деревня оказалась свободной, равно как и Фухсберг (ныне – пос. Семеново). А 28 августа кавалеристы заняли лес южнее д. Рейхенхаген, пытались подойти к Боршерсдорфу (ныне – пос. Зеленополье), но там противник встретил их огнем. Также удалось пробраться и к ст. Левенхаген (ныне – пос. Комсомольск), но ее занимала немецкая пехота. Все вышеперечисленные пункты сейчас находятся примерно в 7 – 12 км от границ Калининграда6.
Впрочем, в район Левенхагена русские войска проникали и позднее. В донесении командующему Северо-западным фронтом генералу Я.Г. Жилинскому от 3 сентября говорилось, что «партиями 25-й дивизии испорчена железнодорожная станция Левенхаген…»7.

Злые русские казаки в немецком городе. Немецкая карикатура.



Отвечая на поставленный в заглавии вопрос, можно сказать, что русские разведчики все же имели возможность видеть форты города. Ведь в 1914 г. для сбора сведений о противнике применялись самолеты. В одной из телеграмм от 4 сентября генерал П.К. фон Ренненкампф отмечал, что «воздушная разведка района Тапиау, Кенигсберг, Домнау, Гр. Эшенбрух обнаружила лишь обоз на дороге Гауледен, Штаркенберг, заметила вспышки нескольких выстрелов с фортов…»8.
Согласно же донесениям в штаб фронта от 7 сентября к «западу и юго-западу города обнаружено лишь движение небольших групп, дороге на Лабиау – движение обозов, у Девау, что северо-восточнее Кенигсберг, замечены как бы ангары, брошены бомбы, эллинга не обнаружено».9 Сам Девау в наши дни находится в черте г. Калининграда (район ул. Гагарина).
Отдельные попытки выйти к Кенигсбергу, в сторону которого, по сообщениям фронтового командования, противник производил «усиленную переброску войск»10, неоднократно предпринимались в начале сентября. Но как говорилось в одном из донесений (от 6 сентября) генералу Я.Г. Жилинскому: «Первая линия охранения по Фришингу, разъезды, проникшие сквозь эту линию, натыкаются на высоте Берхерсдорф на сплошное пехотное охранение»11.



1 Тот самый город, около которого в феврале 1807 г. произошла известная битва между армиями Л.Л. Беннигсена и Наполеона.


2 Все вычисления делались автором статьи вручную по современной карте Калининградской области от современных границ города по прямой.


3 Звегинцов В.Н. Указ. соч. С. 68.


4 Там же.


5 Звегинцов В.Н. Указ. соч. С. 71.


6 См.: Гоштовт Г. Кирасиры Его Величества в Великую войну. – Париж, 1938. С. 83 – 84.


7 См.: Восточно-Прусская операция: сборник документов. М., 1939. С. 348.


8 Восточно-прусская операция… С. 350.


9 Там же. С. 358.


10 Там же. С. 353.


11 Там же. С. 356.