[spoiler]
44. Осколки
Собственно, какое-то время после 25 января 1945 года город ещё оставался немецким. Во-первых, официальная передача бывшей провинции Восточной Пруссии новым владельцам – Советскому Союзу и Польше – состоялась только на Потсдамской конференции летом того же года. Во-вторых, больше года город продолжал называться по-немецки – «Тапиау». В-третьих, в первые послевоенные годы здесь оставалось немецкое население.Кто-то вообще никуда не уезжал, кого-то в горестном пути на Запад обогнали советские танки, и он понял, что бежать уже некуда.
На фото: Рыночная площадь Тапиау после взятия города Красной Армией
Так же, как Вальтер Киттлаус в 1914 году, в 1945-м город не покинул его преемник на посту настоятеля евангелического прихода – Ганс Шнайдер. Через 50 лет сын последнего, Эрнст Шнайдер, сделал заявление, что относительно небольшими разрушениями при взятии город обязан тому, что переговоры пастора «с советским военным командованием о предотвращении предполагавшегося опустошения и разорения нашего прекрасного Тапиау оказались успешными». Происходили эти переговоры якобы 22 и 23 января в доме приходского священника. Вообще подобный сюжет весьма типичен для Восточной Пруссии, но времён именно 1-й мировой войны. Как уже упоминалось, в ратуше Прёйсиш-Эйлау в межвоенный период даже висела картина, на которой местный пастор уговаривает русского офицера кавказской внешности с огромными усами «пощадить город» - в 1914-м. Относительно же Тапиау в 1945-м подобный оборот представляется весьма сомнительным. Во-первых, и советские и германские источники утверждают, что город был занят Красной Армией лишь 25 января – 23-го 17-й гвардейский полк лишь создал плацдарм на левом берегу Дайме, дом же приходского священника находился на Рыночной площади – в самом центре города. Во-вторых, уже после взятия советскому командованию не было никакой нужды разрушать город, а возникни у «большевиков» такое желание – вряд ли мнение пастора Шнайдера имело бы для них какое-нибудь значение. В самом факте переговоров нет ничего невероятного, и они, скорее всего, действительно были – об организации мирной жизни города. Священник в этом смысле – одно из вполне подходящих лиц.
По информации Ганса Шенка «в первое время оккупации на должность «бургомистра» был назначен старый коммунист Эрнст Кюн, однако вскоре он снова был снят. Бывшие тапиауские коммунисты, которые еще оставались в Тапиау и его окрестностях, почувствовали веяние новых времен и основали «Германский клуб». Но он просуществовал только недолгое время».
В июне-июле 1945 года, пешком и на попутных советских грузовиках, в город из эвакуации вернулась одна из горожанок – фройляйн Гертруда Берг. Её воспоминания об увиденном донёс до нас всё тот же Шенк:
«…я увидела Тапиау, выглядящий почти как всегда – колокольня церкви, дымовые трубы, высокие крыши казарм. Вот сейчас на углу должна была появиться мельница Нагеля, но на ее месте я увидела лишь развалины, а слева, на горе, пылали красные памятники на могилах русских. Домик Раймеров стоял на своем месте, но пустой и разоренный, а слева и справа от него было много развалин. Спортивный зал и школа стояли неповрежденными, привычными, как всегда, но какими же чужими! Возле дома Хартманнов (Штёрмеров) машина остановилась, я вышла. Мои глаза снизу вверх блуждали по окнам, которые обычно были ухожены и из которых прежде выглядывали любимые люди. Все было другим, чужим и пустым. Я хотела пойти дальше по городу. Мне навстречу попались два немецких ребенка, это были дети из семьи Фишеров. Они были на скотобойне, где выпрашивали у русских кровь и кишки забитого скота. Дети рассказали мне, что немцы вообще не имеют права жить в Тапиау. Все бывшие жители города находятся в Айзингене, в лагере. И вот я отправилась туда вместе с ними. Там я встретила много старых знакомых, размещенных в лагере в очень суровых условиях; в случае, если они были трудоспособны, они должны были работать в окрестностях, в основном в Хазенберге, на сельскохозяйственных работах. Однако многие лежали, больные, на своих жестких убогих постелях. Все помещения были заставлены дощатыми стеллажами – местами для спанья. Там я нашла госпожу Т. Ей было поручено присматривать за группой детей, матери которых были на работе….»
На следующий день Гертруда Берг всё же сходила в город:
«…Наш старый любимый дом! Я пошла во двор, госпожа Т. со своим мальчиком отправились дальше. В домовой прачечной я застала русских женщин, занимавшихся готовкой пищи. Дверь на лестницу была открыта. Я спросила, можно ли мне подняться наверх. Поняли ли они, что я хочу, я не знаю. Их молчание я приняла за знак согласия и поднялась наверх. Дверь чулана была распахнута, красивый старый дубовый шкаф был разбит. Вокруг валялось немало вещей, бывших мне дорогими, я начала в них копаться. В этот момент из моей комнаты вышел офицер. «Пашли, пашли 1 !» - сказал он. «Да, да, я уже иду», - сказала я, взяла в руки свою корзину и медленно вышла из дома… пришлось пойти вместе с ним в дом столяра Эггерта на Новой улице на допрос в ГПУ 2 … появился майор с переводчицей. Лавка была переоборудована в своего рода служебный кабинет… Данные о моей личности были записаны, мне пришлось предъявить свое удостоверение DRK 3 , которое мне, однако, тут же вернули».
Шенк приводит и содержание допроса – почти стенограмму:
«- Состояли ли Вы в партии?
- Да.
- Являлись ли Вы ортсгруппенляйтером 4 ?
- Нет.
- Являлись ли Вы блокляйтером 5 ?
- Нет.
- Кто являлся ортсгруппенляйтерами?
Я назвала несколько имен. На это прозвучало:
- Загитцки мы уже знаем. Кто был фрауэншафтсляйтерин 6 ?
- Госпожа К.
- Где она сейчас?
- Я не знаю.
- Гитлер перевешал всех коммунистов, мы этого с фашистами делать не будем.
- О, - сказала я, - мы довольно хорошо работали вместе с коммунистами. Я не знаю случая, чтобы кто-либо из них был повешен.
- Хотите ли Вы умереть за Гитлера?
- Если мне придется умереть, я умру за Германию!
- Нет, не за Германию, хотите ли Вы умереть за Гитлера?
- Ну, уж за Сталина точно нет!
- Вы знаете Сталина?
- Нет.
- Вот, посмотрите, его портрет!
- Я знаю этот портрет.
- И все же, Вы хотите умереть за Гитлера?
- Я вообще не хочу умирать, я хотела бы остаться в живых!
Тут русский майор рассмеялся».
Ну, тут нельзя не рассмеяться вместе с ним: тональность, в которой фройляйн Берг якобы общалась с «палачами НКВД» в 1945 году, вызывает уважение, но выглядит не очень убедительно. Впрочем, через тридцать лет, да ещё и в реваншистской печати всё могло видеться по-другому. А вот следующий пассаж из допроса крайне интересен:
«- Знаете ли Вы, где Вагнер закопал свои консервы?
- Нет.
- Знаете ли Вы, где расположен земельный участок Вагнера?
- Нет».
Что за дело было советским карательным органам до «консервной» истории – остаётся загадкой, но, как пишет Шенк, «всё же, несмотря ни на что, бывшей жительнице Тапиау Б. на следующий день пришлось отправиться в Кётен». Чем дело кончилось – неизвестно, во всяком случае, мемуаристка уцелела.
Среди прочих жителей в город вернулся и пятнадцатилетний Мартин Тимм, к воспоминаниям которого о рыбной ловле в этих местах мы уже не раз обращались. Война для них с матерью закончилась 27 марта 1945 года в Данциге, и они пешком побрели домой, чтобы в мае оказаться «в колхозе в Альтенфельде», а к октябрю обосноваться «в Биркенвеге, между Хайнрихсхофом и Гроссхофом» - вероятно, некий запрет на проживание немцев непосредственно в Тапиау действительно существовал. Дедовские и отцовские рыболовные наставления в прямом смысле слова помогли ему и его матери выжить:
На фото А. Адылова: Возможно здесь ловил рыбу Мартин Тимм
«Наступила весна 1946 года. Я вспомнил, что в это время крупная плотва отправляется из залива Куришес Хафф в Дайме на нерест. На косогоре возле Хайнрихсхоффского кирпичного завода я срезал длинную ветку лесного орешника, снял с нее кору, чтобы она высохла, и скрутил себе из конского волоса шнур, длиной около 5 метров. Бутылочная пробка и ствол птичьего пера заменили мне поплавок для моей удочки. Кусочек свинца я вырезал из старого кабеля. Рыболовным крючком мне снова послужила выгнутая булавка. Небольшая жестянка с червями была быстро наполнена. Со старым картофельным мешком и удочкой под мышкой я отдаленными тропами прокрался в Гросс-Шлойзе. Там я на примитивном плоту перебрался на другой берег Дайме. И испытал свою удачу рыболова в месте, показавшемся мне удобным. Все умения, все уловки, которым меня в свое время научил мой отец, я теперь применял. И это было как чудо: я был столь удачлив! Иногда у меня создавалось впечатление, что рыбины в воде стояли в очереди, чтобы попасться на мою удочку. Едва ли за 3 часа я поймал около 40 фунтов 7 прекрасной плотвы. После этого я теми же тайными тропами пробрался в Биркенвег. Когда я показал матери свою добычу, она была вне себя – ей показалось, что у нее галлюцинации» 8.
Это была не только пища, не только спасение от голодной смерти, но и основа для товарно-денежных отношений – в том числе и с пришельцами: «На проволоки, которые я приготовил заранее, мы порциями нанизывали рыбу. Я думаю, у нас получилось приблизительно 20 порций по пять – семь рыбин каждая. С ними мы поспешили в Тапиау. Вблизи Даймского моста был тогда своего рода русский базар. Мы со своей рыбой встали на выгодном месте и стали предлагать их к продаже. В мгновение ока нас окружили русские женщины, которые, конечно же, все хотели знать цену, но при этом не забывали быстренько посмотреть рыбам под жабры, чтобы убедиться, являются ли они красными, то есть, является ли рыба свежей. Результат этого обследования был столь благоприятен, что женщины все нетерпеливее спрашивали о цене. «Сколько, сколько рублей?» - раздавалось у нас в ушах. Мы, конечно же, не имели ни малейшего представления, сколько мы можем попросить за рыбу. Я быстро прошептал своей матери: «Запрашивать мало, затем повышать цену!». При цене в пять рублей рыбу отрывали у нас с руками, при цене в пятнадцать рублей они озлоблялись. Так что мы остановились на уровне десяти – двенадцати рублей, и провернули хорошую сделку. Наконец-то мы смогли купить себе некоторые необходимые вещи, в которых мы уже долгое время себе отказывали. Когда я некоторое время спустя еще добыл примерно пятифунтовую щуку, моя мать смогла выменять на нее один литр пищевого растительного масла, два хлеба и немного сахара. После этого, выловленную впоследствии рыбу мы ели сами, разделяя ее с другими» 9.
В своих воспоминаниях Мартин Тимм с пониманием пишет, что сын его Норберт, родившийся в 1963 году в Западной Германии, о бывшем семейном увлечении, спасшем когда-то его отцу жизнь, говорит так: «Если мне как-нибудь захочется рыбы, я пойду в магазин и куплю её». Тимм-старший не в обиде на сына: «С позиций сегодняшнего дня и с точки зрения охраны природы и окружающей среды, он наверняка прав». Поистине, «сытый голодного не разумеет», и «всё течёт, всё изменяется», а в послевоенные годы жизнь в Тапиау для немцев представляла собой ежедневную борьбу за выживание. Николай Васильевич Сорокин, после войны работавший учителем в единственной на тот момент школе Гвардейска – той самой, бывшей немецкой, краснокирпичной, на улице Калининградской (бывшей Кёнигсбергерштрассе) – рассказывает такую быль:
«У нас в школе, на подсобном хозяйстве, сторожем был немец по фамилии Найман. В то время было очень голодно, и вот стали замечать, что с огорода много чего пропадает. Вызывает Наймана директор, а директором у нас была товарищ Венедиктова. Говорит: уволит. Найман оправдывается, что он тут ни при чём, огород просто ограбили. Огород грабили подряд три раза. И директор школы сторожа уволила. А что значит по тем временам лишиться работы – это лишиться продовольственных карточек. Найман, хотя его жена работала техничкой в школе и получала продовольствие по карточкам, принципиально отказывался есть эти продукты. От голода он стал пухнуть, совсем обессилел. И решил он отомстить. Нашёл немецкий штык. В один из дней занятий в школе не было. Директор жила на первом этаже школы, он постучал к ней в дверь – её дома не оказалось. Тогда он стал ожидать её за дверью. Вскоре она пришла, увидела, что он стоит, и говорит ему: «Заходи, Найман, заходи». Повернулась лицом к двери, чтобы её открыть, а он ударил её штыком по голове. Но силёнок не хватило, удар был слабый. Она повернулась к нему лицом, он ударил ещё раз, уже по лицу – порезал губу. Она закричала – Найман убежал. Директора сразу направили в госпиталь, а его стали искать – и нигде не могли обнаружить. Немцы все переполошились и стали активно помогать, по своему прежнему опыту они догадывались, чем это могло обернуться для них. Поэтому они сами были заинтересованы его найти. И вот совершенно случайно нашли его в уличном туалете – им почти никто не пользовался. Найман залез внутрь и стоял там со своим штыком. Сделали петлю и достали его. На руке у него запеклась кровь, видимо, он хотел покончить с собой, но от слабости не смог этого сделать. При помощи шланга пожарной машины его отмыли. Был затем суд, ему присудили несколько лет. После отсидки он был депортирован в Германию» 10 .
На фото А. Адылова: Городская школа
История из нашего благополучного далёка выглядит, согласитесь, трагикомически: в бывшем немецком городе русские с помощью петли вынимают из туалета типа «скворечник» вооружённого штыком немца, пытавшегося зарезать русскую директрису школы и покончить с собой. Вынимают, чтобы отмыть от фекалий и крови и передать в руки правосудия… А вот Найману, да и другим немцам, оставшимся после 1945 года у своих очагов, было не до смеха.
Конечно, взаимоотношения двух народов в послевоенном бывшем Тапиау не могли быть безоблачными. Слишком уж они были разные – немцы и русские, да и обстоятельства, которые свели их вместе, не могли не отбрасывать свою тень на характер взаимоотношений. Даже простое, человеческое, обыденное казалось во вчерашних смертельных врагах чем-то странным и диковинным, необычным. Вера Власовна Волкова из Гвардейска вспоминает: «Отработают своё, солнце ещё не закатилось, они – свободные, отдыхают: молодёжь на велосипедах катается, дети в мяч играют» 11. Чтобы катание чужаков на велосипедах и игра их детей в мяч не казались особенным, наверное, должны были забыться блокада Ленинграда и «дороги Смоленщины», должно было пройти какое-то время. А пока даже возвращавшиеся в Германию из плена солдаты вермахта показались на железнодорожной станции Гвардейск маленькой Раисе Гаргун какими-то ну уж слишком благополучными и довольными жизнью: «Составы с немцами ставили на запасные пути. А мы, дети переселенцев, ходили туда просить хлеб. Они бросали и смеялись. А рожи у них были красивые, откормленные…» 12 Хотя, возможно, и не всё здесь преувеличение: сами пережившие плен немцы вспоминали, что питались зачастую лучше обычных советских граждан.
Эшелоны с возвращающимися на родину солдатами вермахта потянулись из СССР в 1949 году, когда коренного немецкого населения в Тапиау уже не было. Как известно, в 1947-48 годах подавляющее большинство германских граждан из советской части бывшей Восточной Пруссии были депортированы в Германию.
На фото А. Адылова: Мостовая на улице Горной в Гвардейске
1.Так в тексте.
2.Так в тексте.
3. Германский Красный Крест
4. Руководителями местных партийных групп
5. Руководителем партийной ячейки
6. Руководительницей женской партийной организации.
7. 40 фунтов – 18,14 килограммов
8.
9. Там же.
10. Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах. СПб, 2002, с. 189
11. Там же, с. 213
12. Там же, с. 223