В Калининграде готовится к изданию книга, рассказывающая об истории города Гвардейска (до 1946 года - Тапиау). В основе книги - архивные документы, свидетельства современников, многочисленные переводы немецких источников. Составителем и редактором книги, у которой пока нет рабочего названия, стал своеобразный калининградский историк, журналист и блогер Альберт Адылов. Одна из глав посвящена Первой мировой войне. Тапиау в 1914 был осаждён войсками Российской империи, но немцам удалось его отстоять. «Провинциальные архивы» публикуют главу из труда Альберта Адылова.
1914-й.
Вдаваться в подробные рассуждения, кто в первой мировой бойне был прав, а кто виноват, честно говоря, нет особого желания. «Дорогим россиянам» и без нас на эту тему по ушам поездят вдоволь. Сосредоточимся же на фактах. Поначалу в Тапиау сакраментальную фразу «Убили, значит, Фердинанда-то нашего», прямо скажем, по достоинству не оценили: городок был больше занят событиями региональной политической жизни. Ещё 6 июня скончался Людвиг фон Массоу-Парненен - многолетний депутат рейхстага от 2-го избирательного округа (Лабиау – Велау) административного округа Кёнигсберг, и кто-то должен был занять его место. Довыборы 23 июля принесли победу бургомистру Рихарду Вагнеру – закон позволял такое совмещение постов – вошедшему в парламенте во фракцию леволиберальной Прогрессивной Народной партии. Так что вся предвоенная истерия, месяц сотрясавшая Европу, по сути, прошла мимо тапиаусцев, и когда через неделю началась мировая война, для многих это стало полной неожиданностью. Германские войска движутся через Тапиау, 1914 год.
Ганс Шенк, у которого в те дни заканчивались летние каникулы, вспоминает, что 1 августа 1914 года выдался «солнечный, довольно теплый день, когда в неурочное время зазвонили колокола церкви. Мобилизация! Официальные объявления на здании магистрата и в общественных местах сообщили о ней. Работа встала. Мужчины, у которых в военные билеты были внесены отметки о немедленной явке в случае мобилизации, поспешили с работы по своим домам. Вскоре Рыночная площадь была похожа на разворошенный муравейник. Военный уполномоченный дал детальные указания, и вот, в вечерние часы, призванные на военную службу в сопровождении своих семей потянулись на вокзал. Последний взмах руки уходящему прочь поезду с тревожным вопросом на сердце: увижу ли я своего мужа, своего отца, своего сына?». Младшие сыновья служили в полках первой линии, старшие – в резервных, мужей призывали в ландвер (по-русски бы это назвали «второочередными дивизиями»), самые же старшие из способных носить оружие – зачислялись в ландштурм, русским аналогом которого было «ополчение». Они даже похожи были – германские и русские ополченцы: отличительным знаком тех и других являлся крестик на головных уборах и, говорят, немцы переняли это отличие у русских ополченцев 1812 года. Именно тогда, во время общей борьбы с Наполеоном, раньше всех в Европе и мире пруссаки ввели у себя деление военнообязанных на четыре категории, и за сто лет система эта была отработана до автоматизма. Батальоны ландштурма комплектовались по территориальному принципу в административных единицах, и тапиауские «старички», таким образом, составляли роту в велауском батальоне. Если армия мирного времени и ландвер вооружены и обмундированы были относительно унифицировано, то ландштурмистам выдавали устаревшие образцы мундиров, сохранившиеся на складах, и хорошо, если все в подразделении одеты были одинаково. Ведённых для ландштурма в 1813 году чёрных клеёнчатых фуражек на всех не хватало, поэтому многие носили присвоенные полкам первой линии «пикельхаубе» и егерские «шако». Фуражка ландштурма
На вооружении же их могли быть как новые «маузеры» образца 1898 года, так предыдущая, но тоже магазинная модель – «комиссионгевер»-1888 – а также однозарядные «маузеры» 1871 года устрашающего калибра 11,45 миллиметров – аналог стоявшей на вооружении русских ополченцев «берданки». О том, как городок пережил военную грозу 1914 года, мы знаем по нескольким свидетельствам очевидцев. Кроме гимназиста Ганса Шенка на первом месте среди них, безусловно, суперинтендант Вильгельм Киттлаус, с 1906 года являвшийся духовным пастырем тапиаусцев и старшим лютеранским священником всего крайса Велау. Необходимо отметить, что представители лютеранского духовенства часто играли особую роль в событиях 1914 года в Восточной Пруссии, явочным порядком принимая на себя функции местной власти. В ратуше Прёйсиш-Эйлау, к примеру, до 1945 года висела большая картина, изображавшая переговоры тамошнего пастора Эбеля с огромного роста русским офицером кавказской (или «казачьей»?) наружности: священнику удалось уговорить завоевателя пощадить будущий Багратионовск. Заслуги же Киттлауса перед Тапиау в те дни оказались таковы, что после войны его именем назвали одну из городских улиц, поэтому его свидетельство особенно ценно. Как вспоминает пастор, «с первых дней после объявления войны, с их беспокойством и возвышенным воодушевлением, стал ежедневно открываться дом нашей церковной общины, чтобы по вечерам обсуждать положение на фронтах, помогать друг другу советом и укреплять друг друга, молить о божьей помощи. Иногда собиралось до ста человек. Поначалу была, пожалуй, радость от известий о победоносных сражениях на границе, но вскоре эшелоны беженцев и дикие слухи принесли тревогу и беспокойство в наши ряды. Вопрос «должны ли мы бежать?» обуславливал наше настроение». Сам Киттлаус был принципиальным противником бегства и, объезжая окрестности с выездными богослужениями, отговаривал бежать паству. Однако делать это с каждым днём было всё труднее, поскольку ситуация на глазах менялась к худшему: после проигранного Гумбинненского сражения германская 8-я армия отошла на юго-запад, а та часть Восточной Пруссии, которая сейчас называется Калининградской областью, фактически была предоставлена сама себе. Не встречая почти никакого сопротивления, русские дошли до развилки Прегеля и Дайме, которая, по образному выражению пастора, стала границей «между прусской землёй и завоёванной московитами Новой Русью». Сто лет не видевшие военных действий (бутафорская революция 1848 года – не в счёт) восточные пруссаки были полны самых апокалиптических ожиданий в отношении намерений восточных соседей, в одночасье ставших врагами. На возможные планы завоевателей намекает и журналист газеты «Франкфуртер цайтунг» Ульрих Раушер, побывавший в Восточной Пруссии сразу по окончании боёв: «… в какой бы город русские ни приходили, он приводил их в такой восторг, что они объявляли жителям, будто после аннексии он будет отличён почётным наименованием Кляйн-Петербург». Русские кирасиры в Восточной Пруссии.
Нескончаемая вереница беженцев и отступающих войск сделала своё дело: мало по малу, паника охватила и тапиаусцев. Организованная в начале войны женская «вокзальная помощь» больше к проходящим поездам с горячей пищей, медикаментами и ободряющими словами не выходила: её участницы попросту разбежались, кто куда. Пастор Киттлаус свидетельствует, как нарастала тревога: «С 22 числа начали лихорадочно выписывать и заверять паспорта для бесчисленных маленьких и знатных людей, которые пешком, на повозках, на судах, по узкоколейке и поездом хотели покинуть город и не могли попасть в магистрат. Среди них попадались и незнакомые личности из приграничных округов, и перед моими глазами до сих пор стоит образ фройляйн Шт. из К. в Рагнитском округе, без шляпки, испуганной и переполненной ужасными рассказами о казачьих ордах, разливающейся огненной стихии, бушующих боях. К счастью, у меня было групповое фото, на котором она смогла опознать своего отца, так что я мог удостоверить и ее личность. Но в связи с этим мне стало ясно, что, пожалуй, и моим четырем дочерям не подобает находиться на театре военных действий». Сам пастор эвакуироваться не собирался, но семью всё-таки на запад отправил. Картина воинских эшелонов, спешащих в противоположную от противника сторону (в них проследовал и 41-й пехотный полк, под знамёнами которого Киттлаус когда-то отдавал священный долг кайзеру и отечеству), довела обескураженное население до истерики: тапиаусцы начали ловить шпионов, и поймали целых трёх: «Между группами людей стоит группа из трех шпионов и охраняющих их трех ополченцев с примкнутыми штыками: «старший инспектор, директор бродячей труппы и мельник». Последний совершает попытку побега, когда все снова смотрят вслед уходящему поезду… попытка побега могла стоить мельнику жизни, если бы страсти народные не были обузданы». Об этой же ситуации упоминает и Ганс Шенк: «Мельница Нагеля сгорела. Чрезмерно ретивые, предположившие, что господин Нагель вражеский шпион и с помощью своей мельницы передал противнику какой-то сигнал, подожгли мельницу. Господин Нагель был схвачен. Во время следствия выяснилась его невиновность, и с извинениями он был освобожден». То есть, случившееся в те дни сожжение мельницы на выезде из города по Кёнигсбергской улице русским оккупантам приписывать не стоит: добрые бюргеры справились сами. Господину Нагелю ещё повезло, а вот о судьбе «старшего инспектора» и бродячего циркача ничего не сообщается. Справедливости ради нужно отметить, что в России в Первую мировую войну происходило ровно тоже самое, но наши прапрадеды, подозревая остзейских баронов и василеостровских ремесленников, по крайней мере руководствовались какой-то зацепкой: «да ведь немцы же!» А вот по какой причине в русские шпионы попал господин Нагель – разумное объяснение придумать сложно. Впрочем, война неразумна по природе своей. Взорванный мост через Дайме
23-го в городок из Велау переехало управление крайса во главе с ландратом, но уже на следующий день оно проследовало дальше – в Кёнигсберг. За компанию с районными властями город покинул и маститый бургомистр Вагнер (как мы помним, по совместительству новоизбранный депутат рейхстага). Заслуги этого человека перед Тапиау огромны, но приходится констатировать, что в августе 1914-го он попросту дезертировал со своего капитанского мостика, бросив город и многих его жителей на произвол судьбы. Киттлаус же продолжал исполнять свой пастырский долг с упорством обречённого: 23 августа он проводил обряд конфирмации для своих городских прихожан, 25-го – для сельских, подчёркивая в проповеди, что «оставаться страшно, бежать – ужасно». Городской загс закрылся, и выполнять необходимые формальности пастору пришлось самостоятельно: «Утонувший ополченец был первым, кого я, по распоряжению военных властей, отправил в последний путь через несколько часов после его смерти». Некоторые вести с мест, кстати, могли даже укрепить дух пастыря, вселив в него уверенность в конечной победе христианских идеалов над ожесточением войны – например, такая: «Даже случилось так, что в Цофене, в доме призрения, в опасности умереть от голода находилась пожилая пара, уже отметившая золотую свадьбу и не могшая бежать, но вражеские казаки принесли им молоко и яйца, муку и сало». Вечером 24-го с востока донёсся глухой хлопок: взлетел на воздух мост через Прегель в Таплакене, взорванный отступавшими немцами. Важным вопросом была эвакуация «учреждений», и здесь мы опять обратимся к воспоминаниям пастора:«Перед моими глазами все еще стоит картина, как последние из 800 способных передвигаться душевнобольных с врачами, санитарами и санитарками плетутся пешком вниз по Банхофштрассе (Вокзальной улице), многие – радостные, как на прогулке, некоторые в отупении, иные – с выражением страха на лице, они уходят прочь». Выгоревшее здание магистрата
Согласно другому свидетельству, «когда было обнаружено, что колонна движется прямиком в руки русским, лихорадочно повернули назад. При этом многие душевнобольные ударились в бега, и их пришлось с большими усилиями ловить. Оставшиеся пациенты по железной дороге отправились из Тапиау в надежный Кенигберг». Необходимо отметить, что речь идёт только о «ходячих» пациентах: около пятисот нетранспортабельных остались в больнице на попечении доктора Питша и нескольких санитаров. Не обошлось без проблем и при эвакуации исправительного дома:«После начала I Мировой войны большая часть служащих исправительного дома по долгу службы или добровольно отправилась на военную службу; заключенные, в возрасте до 45 лет, также должны были явиться на военную службу, в том случае, если они прежде не приговаривались к заключению в каторжной тюрьме. Когда русские продвинулись вперед настолько, что следовало опасаться их вступления в Тапиау, исправительный дом был эвакуирован. Имеющиеся в распоряжении повозки были нагружены провиантом, и обоз из 100 исправительно-заключенных вместе с пациентами психиатрической больницы для неизлечимо больных и служащими учреждения с членами их семей отправился в сторону Кенигсберга. Во время перехода несколько мужчин и все женщины из числа исправительно-заключенных исчезли; части душевнобольных, виновных в насилии, из числа содержащихся в Надзорном доме, также удалось бежать». Даже журналист Ульрих Раушер в своей переполненной антирусскими выпадами статье вынужден сделать весьма красноречивое признание относительно размещённого в бывшем замке тапиауского «учреждения»:«при эвакуации его недобровольных воспитанников некоторое их число смогло бежать. К сожалению, не представляется возможным установить, какое количество «русских зверств» приходится на их счет, но то, что частью тех, кто грабил и мародерствовал, был местный сброд, вам подтвердит любой помещик, прежде же всего, доказывает это прокламация, вывешенная в Гумбиннене, в которой бургомистр грозит этим дважды негодяям самыми худшими карами». Судя по всему, именно об этом явлении упоминает и Ганс Шенк: «В городе стали появляться незнакомые лица, и заведения, которые не были закрыты, подвергались ограблению, разбивались витрины, взламывались двери». Мародёрство не удавалось пресечь, несмотря на то, что небольшой городок был переполнен войсками. Ранним утром 25 августа в город вошла отступавшая ландверная дивизия генерала Бродрюкка – вошла, чтобы остановиться: германское командование решило прекратить «драп», надеясь закрепиться на естественных рубежах, образуемых тапиаускими реками, дополнив их возведёнными на скорую руку оборонительными сооружениями. Военные размещались по всему городу, где попало – и в брошенных домах, и в тех, чьи хозяева остались на месте. В усадьбе самого Киттлауса, к примеру, «расквартировались две роты, батальонная канцелярия и батальонный штаб, одних офицеров 11 человек, из состава 3-го инстербургского батальона ландштурма». Многие солдаты лежали «на улицах перед закрытыми домами, смертельно уставшие и взыскующие хоть какой-либо отрады». Впрочем, долго скучать им не пришлось: в пожарном порядке начались земляные работы и сооружение всевозможных препятствий для противника, рытьё окопов и натягивание проволочных заграждений – это называлось Прегельско-Даймская оборонительная линия. К обороне готовились основательно: для передвижения войск сапёрами были наведены два вспомогательных моста у Паромного трактира и Кляйн-Шлойзе. 25 августа в 9.30 сапёрами был взорван Длинный мост через Прегель в Велау. В полшестого утра 26 августа суперинтенданта Киттлауса разбудил доктор Питш с сообщением, что генерал Бродрюкк ждёт его предложений по формированию городского управления. Ещё через час в саду приходского дома священнику удалось собрать «несколько дюжин мужчин», которые и выдвинули из своей среды временный городской магистрат. Бродрюкк одобрил его состав с поощрительными словами: «Ну, я всё же не ошибся в том, что когда все безголово бегут прочь, священник всё ещё будет на месте». Старшему лесничему Гизебрехту было поручено привести в порядок городские службы. На тот момент в Тапиау оставалось около четырёхсот горожан, не имевших возможности или не пожелавших покинуть свои дома. Вечером того же дня на восточной окраине города загремели первые выстрелы.
Город в огне
Германские войска в Тапиау располагались следующим образом: южное направление (между городом и деревней Коддин) прикрывал 24-й полк ландвера, кёнигсбергский сапёрный батальон ландвера занимал замок и окрестности, берег Дайме вплоть до Кляйн-Шлойзе контролировал 2-й Кёнигсбергский батальон ландштурма. Остальные части дивизии Бродрюка выдвинулись вдоль Дайме севернее – до Лабиау. Противник же, по словам суперинтенданта Киттлауса, «сидел во Фришингском лесу как в крепости, и его отряды доходили на запад – до укреплений Кенигсберга, на север – до Прегеля, докатывались в южную сторону до Цинтена и Ландсберга. У Биберсвальде русские выкатили тяжелые орудия. 26 августа Даймская линия была в руках русских, и с востока, как прежде с юга, началось наступление на наш добрый город и его обстрел». Киттлаус, близко общавшийся с руководством обороны города, подчёркивает, что задача непременного удержания Тапиау перед войсками не стояла: «Задержать противника на несколько дней, пока не будет завершено вооружение Кенигсберга – только к этому можно было стремиться, позиции у Тапиау столь слабыми силами на длительное время было не удержать». Как вспоминает житель Тапиау Курт Краузе, «26 августа, когда первый утренний туман рассеялся, со стороны Зандиттского леса показались русские патрули различных родов войск. Наши войска, занявшие позиции ранним утром, приказа стрелять пока не получили. Комендант Прегельско-Даймского участка обороны Бродрюк не хотел пока что подвергать город опасности обстрела, так как в нем находилось еще слишком много жителей… Наши военные, находившиеся на позициях на Кладбищенской горе, были тем временем обстреляны русской пехотой. Ей отвечала наша артиллерия ландвера, размещенная на позициях в саду училища садоводства и у Помаудена. Когда у «Лесного замка» показались усиленные кавалерийские разъезды, чины ландвера у Кляйн Шлойзе также открыли по ним огонь с прицелом 12-1300. С шумом, галопом конники унеслись обратно в лес. Теперь артиллерия снова возобновила обстрел и выкурила русских из «Лесного замка», который при этом сгорел. До вечера продолжалась потом артиллерийская дуэль переменчивой интенсивности. Город Тапиау к этому моменту пострадал не очень сильно». Итак, первой жертвой войны в городке стал загородный ресторан «Лесной замок». По воспоминаниям пастора Киттлауса, этот день принёс германцам и первые трофеи – впрочем, случайные: понесшие в испуге русские лошади притащили на позиции ландштурма три передка артиллерийских орудий и два пулемёта. По словам Ганса Шенка, «передки были временно установлены во дворе отеля «Черный Орел». Отель "Чёрный орёл"
Этот «успех» никак не окрылил жителей: временное городское управление, не просуществовав и одного дня, после обеда 26 августа самоликвидировалось. Произошло это под впечатлением от взрыва Прегельского моста. На последнее совещание с пастором около 21 часа собрались всего четыре человека – как подчёркивает Киттлаус, «при этом среди них ни одного постоянно проживающего в городе жителя». Около 23 часов временный управляющий городским хозяйством старший лесничий Гизебрехт сдал Киттлаусу ключи и кассу, недвусмысленно дав понять, что тоже намерен эвакуироваться. Интересно, что тапиаусцы в те дни не только бежали из города, но и возвращались в него. Вспоминает Ганс Шенк – тогдашний, как мы помним, кёнигсбергский гимназист: «27 августа в Кенигсберге в связи с опасностью осады снова были закрыты школы. Мне еще удалось попасть на поезд до Тапиау, в Лёвенхагене пересекшийся с поездом, шедшим из Тапиау, который должен был вывезти на запад больных и сотрудников тапиауских учреждений (больницы для хронически больных и исправительного дома). По прибытии в Тапиау я оказался единственным пассажиром, вышедшим из поезда. Служащие железной дороги обращают мое внимание на то, что дальше Тапиау поезд не пойдет и в скором времени отправится обратно. Этот поезд был последним поездом до Кенигсберга».
Позже по железной дороге курсировали только воинские эшелоны. Согласно донесению русского корнета Камеского, со взводом «жёлтых кирасир» осуществлявшего 28 августа разведку в районе станции Левенхаген, последняя была «занята примерно ротой пехоты… Я оставался на месте весь день, наблюдая движение поездов из Кенигсберга на Taпиay и обратно, причем туда шли вагоны, полные войсками и снарядами, а обратно - с ранеными или пустые. Мне удалось по записанным номерам паровозов и вагонов выяснить, что проходили 4-5 пар все тех же составов». Корнет Каменский оставался лишь безучастным зрителем вражеских перемещений по железной дороге – как он сетует, «впоследствии выяснилось, что по получении моего донесения, ко мне был отправлен корнет Бурский с подрывным вьюком, но с дороги возвращен, так как дивизия переходила на новое место». А Ганс Шенк, возвратившись в родной город, увидел следующее: «Между рельсами бегали свиньи, которые вырвались из откормочника государственного имения, или же просто были выпущены на волю. Мужчины, несшие нанизанные на шесты сыры, шли вдоль рельсов к вокзалу. Возле сахарного завода я встретил даму с красным зонтиком от солнца, в которой я узнал госпожу Ф., сообщившую мне, что в Тапиау ничто более не в порядке и поэтому она хочет отправиться в Кенигсберг. Сразу же за «Длинным мостом» я с удивлением увидел солдат, лежавших на откосе насыпи и державших ружья изготовленными к стрельбе над пешеходной дорожкой. На мой вопрос, что же случилось, в ответ я услышал предложение посмотреть в сторону леса, там я могу увидеть русских. И действительно, если присмотреться, можно было увидеть какие-то передвижения. По пути к дому родителей на Церковной улице я встретил только одного старика. Было около часа дня, когда я добрался до родительского дома. Мать налила мне тарелку супа. Едва только я съел несколько ложек супа, как тишину разорвал пушечный выстрел. После длительной паузы последовали следующие выстрелы. Отец пришел с заседания временного городского совета и сообщил, что господам членам городского совета предоставлено на их усмотрение, также оставить город или же нет, и что около четырех часов будут взорваны мосты. У газового завода стоит на якоре буксир, чтобы переправить новых беженцев в Кенигсберг. Жители нашего дома еще оставались в Тапиау, и они стали готовиться отправиться к буксиру. И тут детонировали подрывные заряды на мостах…». Весь день 27 августа продолжалась артиллерийская дуэль, начатая, по свидетельству Курта Краузе, немцами: «наша артиллерия начала прощупывать одиночными выстрелами местность восточнее Дайме и южнее Прегеля. Противник молчал и начал отвечать только на исходе дня. Он стянул значительное количество артиллерии и концентрировал силы для главного наступления, так как считал Тапиау передовым укреплением Кенигсберга. В темноте небо озарялось кроваво-красным светом от подожженных снарядами крестьянских дворов».
Германская артиллерия обороняет Тапиау
У суперинтенданта Киттлауса – свои воспоминания об этом дне: «27-го числа еще есть мясо и хлеб, еще работает газовый завод, но население настолько поредело, что мясо изымают военные, так как иначе оно пропадет. Начинается артиллерийский обстрел. Бегство становится всеобщим. Только полсотни людей ищут защиты в церкви, доме священника, доме церковной общины. Некоторые подвалы оборудуются для нахождения там людей. Короткий молебен укрепляет нас, следует долгая ночь, за которой последовал ужасный день». 28 августа стало днём попытки решительного штурма города русскими войсками. Как вспоминает Курт Краузе, «после того, как артиллерийские батареи как обычного обменялись выстрелами, наши позиции внезапно подверглись сильному обстрелу шрапнелью. Русские штурмовые части разворачивались от Сандиттского леса для фронтального наступления на Дайме и Тапиау. Наши ландштурмисты открыли убийственный огонь по наступающим массам пехоты и пулеметным подразделениям. Но и те, кто руководил наступлением противника, свое дело знали хорошо. Метко и во всю мощь наши стрелковые окопы были взяты под сильнейший артиллерийский обстрел, делавший оборону для наших бравых ландштурмистов временами невозможной. Вражеская пехота использовала водоотводные канавы вдоль Дайме в качестве укрытий и после многочасовых боев продолжала храбро удерживать свою позицию. Исход борьбы казался неопределенным. Внезапно над русскими позициями появляются белые облачка. Наши батареи, хорошо пристрелянные, умело направленными шрапнелями посылают смерть и гибель в ряды русских. Противник покидает свои позиции и исчезает в лесу, оставив после себя множество раненых, которые позднее, в темноте, были эвакуированы своими товарищами». И вновь слово берёт Ганс Шенк: «Мы хотели оставить Тапиау на нашем одноконном экипаже и договорились со старшим лесничим Гизебрехтом… у которого была маленькая повозка, запряженная пони, бежать вместе. Когда мы выехали около 6 часов, мы не могли уже проехать мимо «Черного орла» - отель горел, и заряды в передках рвались. По Церковному переулку добрались мы до Кенигсбергской улицы и оставили город». Киттлаус же начал этот день с пастырского обхода – как немецких позиций, так и жилищ тех тапиаусцев, которые остались в городе несмотря ни на что. По его воспоминаниям «Около полудня артиллерийский огонь усилился. В доме церковной общины военные врачи организовали полевой лазарет, мои подопечные должны были его покинуть. Почтовая служба покинула город на автомобилях. Только что я подкрепил первую дюжину раненых некоторым количеством разбавленного водой сока и иду через рынок, чтобы узнать, выдвинул ли уже неприятель свои штурмовые колонны, и тут над моей головой проносится первый гаубичный снаряд и врезается в третий этаж отеля… стена разламывается и выбрасывается столб пламени. Какой-то рабочий пытается потушить пламя и вскоре сообщает, что хотя огонь и прекратился, но балки тлеют – это станет очагом пожара, от которого позднее загорится целая сторона улицы. Разрыв за разрывом раздаются в направлении колокольни, попадание за попаданием разбивают и поднимают на воздух ряд зданий на Горной улице. Я увожу своих подопечных в подвалы, и мне думается, что я буду в наибольшей безопасности под защитой своего дома, на северной стороне, на веранде, так как снаряды летят с южной стороны. Я вижу, как несколько шрапнелей взрываются в воздухе, как ракеты, одна падает на крышу моего дома и ее содержимое скатывается как град по голландской черепице. Тут снова с визгом рассекает воздух тяжелый снаряд, затем еще один, он попадает в фундамент колокольни, срывает ворота, разносит садовую изгородь, осколки врезаются в землю передо мной, давление воздуха раздавливает оконные стекла веранды, осколки стекла проносятся вокруг меня, я бросаюсь на землю, а затем испуганно бегу к остальным в подвал». Разрушенный замок Тапиау
В тот день город едва не был сдан – по свидетельству Киттлауса, находившегося подле штаба обороны, «около 16 часов, пришло время нашим отводить войска, еще только час, и я должен буду выйти к противнику, взявшему город штурмом, и просить о пощаде. Было ужасно тяжело, и я хотел еще раз, быть может, в последний раз на долгие месяцы, подать руку немецким мужчинам, попрощаться. С трясущимися коленями, с большим трудом распрямляя спину, я перешел через Рыночную площадь. Прощальное приветствие его превосходительству Бродрюку и его штабу, прощальное слово генералу Е.: «Пусть Господь впредь ставит перед ним благодарные задачи». Но положение на поле боя меняется быстро и, зачастую, непредсказуемо: русские отказываются от атаки на город, перемещая свои силы севернее по течению Дайме, и бригадный адъютант залихватски бросает пастору: «Ваши речи очень хороши, но на этот раз уходят русские, мы – нет!» Курт Краузе рисует события несколько иначе – более материалистически: «И тут, из наших рядов раздается усиленный винтовочный и артиллерийский огонь! Громкое «ура» встречает подкрепление – это 48-й Маркский полк ландвера, подошедший форсированным маршем. Русские, все-таки поколебленные на своих позициях, постепенно прекращают огонь и отступают обратно в лес». Правда, бомбардировка не ослабевает. Весь центр города – в огне, всё горит и гибнет, но и в этом аду кто-то помнит о вечном и прекрасном: «Церковь усеяна осколками снарядов, пробиты окна, один осколок задевает «Триптих», есть попадание в «Ангела Матфея». Доктор Питш вспоминает о трехчастном полотне Коринта. Суперинтендант Киттлаус и он спешат в ризницу и вырезают перочинными ножами картины из рам, так как транспортировать их с рамами возможности нет. Скатанными в рулоны, помещает их доктор Питш в один из подвалов психиатрической больницы, в то время как господин Киттлаус спасает церковные (метрические) книги, распятия и подсвечники…» Творящийся вокруг Армагеддон только укреплял пастора в его вере: «…открывается дверь, и меня зовут к умирающему, вот старуха благодарит Бога за то, что видит меня живым, вот офицер одного из поспешно подошедших к городу ночью полков ландвера просит меня в 10 часов проводить на кладбище в последний путь павшего товарища, и вот Господь лишает меня последних сомнений в том, должен ли я остаться, когда я прихожу в больницу. Там, в спертом воздухе, скорченный от боли лежит поляк16. Смертельный страх пережил он, когда в северную часть здания попал снаряд, когда он напрасно мнил скорое вторжение русских, когда его умирающий товарищ, казак, бежал, чтобы по дороге окончить свою жизнь. «Как дела?» - спрашиваю я. Он плохо понимает по-немецки, но его глаза погружаются в мои, и «совсем один, совсем один!», - вырывается из его уст. Я не мог оставить его совсем одного… Ощущение человеческого бессилия и осознание собственной ничтожности часто возрастали настолько, что молитва часто становилась невыговоренным воздыханием. И конечно не было и дня без опыта спасительного руководства и укрепляющей близости Господа. То это был разговор с офицером или образованным ландштурмистом, которые признавали свое неверие, но все же искали Великого Его, и искали свидетельства о Боге Живом, и просили меня неустанно им проповедовать; то это был полковник, прочитавший мне проповедь на рыночной площади в присутствии всего своего штаба; то это был рыдающий иудей, вымаливавший мое благословление на коленях; то это был трепещущий горожанин, исповедующийся в своих грехах; то это был дом, сохранившийся среди окружавших развалин; то это был ряд стечений обстоятельств, напоминавший мне: Он рядом со мной!»
Как вспоминает Курт Краузе, «на следующий день под грохот орудий на больничном кладбище хоронят первых погибших из состава 2-го Кёнигсбергского батальона ландштурма». Их фамилии известны: Бём, Демке, Кёслинг, Штатс и Тидеман. От обстрелов погибли также 10 женщин из числа пациентов психиатрической больницы, 23 женщины и один мужчина были ранены. 29-го в первой половине дня продолжалась артиллерийская дуэль, инициативу в которой удерживали немцы, а германский лётчик принёс известие об отступлении неприятельских пехотных масс. В обед русские прекратили огонь, а вечером было объявлено о победе Гинденбурга над 2-й русской армией Самсонова под Танненбергом – осаждённые встретили эту новость громовым «ура». В первой половине дня воскресенья 30 августа, по опубликованному в 1934 году газетой «Тапиауэр анцайгер» свидетельству неизвестного мемуариста, участвовавшего в событиях в рядах 33 полка ландвера «имел место только одиночный артиллерийский огонь. Около 10 часов утра зазвонили к богослужению колокола обстрелянной церквушки. Так как органиста и звонаря на месте не было, суперинтендант Киттлаус сам взошел на колокольню и звонил в колокола. Один лейтенант и один унтер-офицер исполняли службу органиста. Во время песнопения «Не унывай, о, ты, частица малая, когда врагов желанье тебя разрушить совершенно» в Дом Божий тяжелой поступью по одному и небольшими группами стали заходить чины ландвера и ландштурма. После тяжелых боев у них была потребность вознести в святом месте благодарение небесам за милостивое сохранение их жизней и за победу их оружия. Так возрастала мощь литургического песнопения, и вот из многих сотен глоток к Господину небесных воинств вознеслось главное песнопение «Надёжная крепость Бог наш». Во время произнесения слов проповеди о страхе мира сего и утешении, даруемом с небес, у защитников отечества в глазах стояли слезы благодарности и умиления. После богослужения наступила пауза. В это время были собраны вместе спрятанные и закопанные священные предметы, предназначенные для совершения причастия. И теперь многочисленные причастники цвета фельдграу через осколки стекла и кирпичную пыль отправились к пиршественному столу Господа». Ландштурмисты 2-го Кёнигсбергского батальона
А ведь сам Киттлаус признавался, что ещё утром не помнил, какой сегодня день недели: о воскресном богослужении ему напомнил офицер – до войны советник юстиции в Велау. Во второй половине дня русские предприняли новую атаку: «Едва только люди собрались в спокойствии готовить себе еду, как неожиданно начался жесточайший обстрел из стрелкового оружия и артиллерии. Тотчас же все, кто был отведен на резервные позиции, поспешили в окопы. Русские пули и снаряды подобно граду обрушились на Тапиау. Оставшиеся в городе гражданские бежали прятаться в подвалы. Наша артиллерия отвечала слабо, но у пехоты было много работы. Только небольшим отрядам противника удалось выйти севернее города на берег Дайме. Но и они были отогнаны назад. Таким образом, это нападение было отбито нашими войсками». Это была последняя попытка русской армии взять Тапиау в 1914 году.
Как феникс из пепла
Но ещё до 9 сентября русские стояли на позициях во Фришингском и Зандиттском лесах, охватывая город углом с юго-востока. Работа современного исследователя истории Восточно-Прусской операции 1914 года Алексея Лихотворика позволяет уточнить, о каких именно частях Российской императорской армии идёт речь: во Фришингском лесу находились позиции 27-й (генерал-лейтенанта А.М. Адариди), в Зандиттском – 29-й пехотной дивизии (генерал-лейтенанта А.Н. Розеншильд фон Паулина); севернее города позиции на правом берегу Дайме занимала 28-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Н.А. Лашкевича. Репортёр газеты «Франкфуртер цайтунг» Ульрих Раушер, посетивший Тапиау сразу после боёв, так описывает брошенные русские позиции: «…я переправился через Дайме и отправился сквозь лес близ Грюнхайна к русским позициям. Вот посреди большой, наскоро прорубленной просеки расположились огромные фортификационные сооружения русских, окопы, перекрытые древесными стволами с насыпанной поверху землей, под этими перекрытиями скрывающие настоящие комнаты со столами, стульями и служившими постелью охапками соломы…» Возвращающиеся домой беженцы
Ещё одним зримым свидетельством противостояния достаточно долгое время оставалась одиночная русская могила – захоронение полковника-сапёра на юго-западной окраине Зандиттского леса. Ко стыду нашему – нынешних жителей этой земли, среди которых, возможно, есть прямые потомки того полковника, место его последнего упокоения, как и большинство русских могил 1914 года в Калининградской области, потеряно. Однако, есть надежда, что ситуация эта изменится: во всяком случае, установить по архивным данным имя офицера столь немалого звания, погибшего в этих местах, представляется вполне возможным. Кроме русской пехоты, под Тапиау оперировала 2-я гвардейская кавалерийская дивизия генерал-лейтенанта Г.О. Рауха. Сражавшийся в её рядах двоюродный племянник императора Николая II князь Гавриил Константинович уделил тем боям абзац своих воспоминаний: «Вспоминаю, как мы 13 августа подходили к крепости Тапиау. Мы захватили с налету укрепленный лес и определили, что правый берег Деймы сильно укреплен и занят пехотой противника. Держали позицию до прихода пехоты. С темнотой полк отошел в направлении Велау. Дело было так: 4 эскадрон подходил к лесу по полю, справа от нас шло шоссе, обсаженное деревьями, перед нами — небольшой лес, за лесом — спуск к реке, через нее — мост. Совершенно неожиданно нас стали обстреливать с опушки леса. Мы сразу же повернули и полным ходом стали уходить. Наконец, мы остановились, спешились и рассыпались в цепь. В это время я остался командовать эскадроном, потому что ротмистр Раевский уехал за приказаниями. Мы начали наступать на лес. Не помню, стреляли ли в это время или нет. Брат Игорь был со мной, но затем почему-то надо было отступать. Чтобы гусары не думали, что мы отступаем, брат Игорь и я за ним начали кричать: «Заманивай! Заманивай!» — вспомнив, что так делал Суворов, чтобы подбодрить свои войска. И это подействовало. Мы снова двинулись вперед. На опушке леса оказались свежие окопы, оставленные неприятелем. Видимо противник отступил к Тапиау». Положение в осаждённом городе стабилизировалось, но не облегчилось. 1 сентября доктору Питшу всё же удалось по железной дороге удалось вывезти «неходячих» пациентов сумасшедшего дома, но остававшиеся в Тапиау несколько сот горожан терпели лишения: заканчивалось продовольствие. Как вспоминает суперинтендант Киттлаус, «хлеб и соль стали редкими товарами. Получатели пенсии по инвалидности, бедняки, подведомственные окружным и городским учреждениям призрения, супруги чиновников требовали выплаты полагающихся к 1 сентября пособий. Но вскоре, 3 сентября, ландрат В. привез в город хлеб, да и мы сами на автомобиле привозили его из Кенигсберга, начали возвращаться жители, некоторые, правда, только на несколько часов, чтобы при первых же выстрелах снова вернуться в Кенигсберг. Но всегда у нас было укрепляющее нас слово или несколько литров керосина». Пастор собирал солдатский хлеб, брошенный на бивуаках, и подкармливал своих прихожан. Неясны были перспективы обороны: «еще в день Седана речь шла о том, чтобы оставить позиции. Правда, наши офицеры полагали, что с «приличной прусской бригадой» они добились бы перелома и поймали бы осаждающий Тапиау отряд в «мышеловку». Осаждённые приободрились, когда 4 сентября, по воспоминаниям неизвестного ландвермана, «33-й пехотный полк ландвера, в котором состояли многие тапиауцы, в том числе и я, из Абшвангена через Кенигсберг прибыл в Вальдау, сменил части ландштурма, занял и расширил позиции». Южнее города в руках русских все эти дни находились также деревня Имтен и тапиауский железнодорожный вокзал. Железные дороги – и обычная, и узкоколейная – вообще играли очень важную роль в обороне. И Киттлаус, и Ганс Шенк, и безвестный ландверман 33-го полка упоминают о военной хитрости, использованной германским командованием: «наши орудия и войска перемещались по Даймской линии до Лабиау и обратно, чтобы поддерживать противника в уверенности, что ему противостоит «большая армия»; «благодаря движению в обе стороны, шуму, и шлемам солдат, лишенных маскирующих чехлов и сверкающих в лунном свете, удается имитировать прибытие в город новых войск»; Ганс Шенк убеждён, что «на эту уловку русские действительно попались, так как за все время не было предпринято даже попытки взять Тапиау штурмом». Наивность этого утверждения очевидна: противнику в начале сентября 1914 года было просто не до «Даймской линии», и даже не до находящегося за ней Кёнигсберга - всё внимание занимали события на юго-западе, за Мазурскими озёрами. И именно эти события стали единственной причиной снятия осады города в ночь с 9 на 10 сентября: под давлением войск Гинденбурга 1-я русская армия Павла Ренненкампфа спешно оставляла Восточную Пруссию. Началось преследование, и германские войска потянулись через Тапиау на восток – для этого магдебургские сапёры навели понтонные мосты через Дайме у Кляйн-Шлойзе и через Прегель – возле Паромного трактира. Шенк рисует впечатляющую картину разрушений: «Здание магистрата выгорело полностью, здания конюшен в Церковном переулке представляли собой развалины. От отеля «Черный орел» остались только руины. Вражеские передки во дворе отеля можно было узнать только по оставшимся от них железным деталям. От «Черного орла» до земельного участка судового плотника Либе Горная улица представляла собой сплошные руины. За Прегелем виднелся лишившийся крыши выгоревший замок. В церкви были повреждены окна и двери. Универсальный магазин Густава Нойманна представлял собой груду щебня, также и правая сторона Старой улицы от Рыночной площади до переулка Кенневег. Пивоварня (мельница Циммерманна) и дом Фенколя (москательная лавка «Флора») уцелели. Дом на земельном участке, принадлежавший впоследствии доктору Кведнау, был разрушен. Начиная от домовладения Кэмпфера, за исключением полученных незначительных повреждений, все дома уцелели. На выезде с Кенигсбергской улицы, напротив городской школы, были развалины. Почтовая сторона рынка выглядела безотрадно. Дом Рогге был единственным зданием, не получившим повреждений, а от дома Фолльманнов оставался только жилой флигель. Почта выгорела полностью. Цела была Новая улица, а также восточная и южная стороны рынка. Водонапорная башня психиатрической больницы и некоторые другие здания из ее комплекса были расстреляны снарядами. Дом заводского мастера рядом с плантацией был сильно поврежден». Тапиаусцы потихоньку возвращались к оставленным очагам и, по свидетельству пастора Киттлауса «были дни, когда я называл эти времена после обстрелов более страшными, чем ужасные дни осады» - таково было отчаяние беженцев, осознавших, что они лишились благополучия, которое их семьи создавали веками. «Причитая, стояли вернувшиеся жители города вокруг останков своего имущества, и если у кого и оставалась крыша над головой, то внутри под этой крышей находили немногое». Магистрат временно разместился в построенном перед войной здании напротив дома приходской общины на Церковной улице. На той же улице в дом второго священника временно въехала почта, заработавшая только 21 сентября. Не работало газовое освещение – вновь поднялся спрос на керосиновые и карбидные лампы. Как пишет Ганс Шенк, «обер-президент фон Виндхайм прибыл, чтобы осмотреть разрушения, и вскоре начались работы по расчистке, в которых были задействованы пленные русские. Из обломков зданий они соорудили насыпь между Кенигсбергской улицей и Церковной улицей, которая еще несколько десятилетий спустя обозначалась как Руссендамм (мостовая Русских)» Естественно, на все лады обсуждались «русские зверства» и «вандализм» - именно этому процентов на 90 посвящена уже упоминавшаяся статья Ульриха Раушера во «Франкфуртер цайтунг»: «На окраине Тапиау расположена земельная психиатрическая лечебница, из отверстия в водонапорной башне которой еще сегодня свисает флаг Красного Креста. С русской позиции я видел этот флаг невооруженным глазом. Но этот предупреждающий знак столь же мало удержал русских от того, чтобы взять лечебницу под обстрел, как и точное знание того, какого назначения этот большой комплекс зданий, а ведь лечебница даже не находилась на линии стрельбы по Тапиау. С учетом уничтоженных русским артобстрелом домов и помещений, одним из самых дурных представлений, полученных от данного театра военных действий, было это – обстрел лечебницы, наполненной душевнобольными. И это даже не говоря уже об уничтожении архитектурного памятника…» Интересно, что Ганс Шенк, заставший разрушение города юным гимназистом, находит для противника слова оправдания: «Красное здание исправительного дома, как и узнаваемые с возвышенности здания больницы для хронически больных заставили противника думать, что речь здесь идет о казармах. В пользу этого говорит то обстоятельство, что, несмотря на вывешенный флаг Красного Креста, эти здания подвергались обстрелу особенно сильно». Истина, как обычно, лежит где-то посередине. Вряд ли русские сознательно стремились убивать немецких сумасшедших, что же до «уничтожения архитектурного памятника» - не будем забывать, что у бывшего замка располагались позиции ландштурма. Кстати, 27 сентября 1914 года и в замок тоже вернулись его жители – из эвакуации в городке Кониц провинции Западная Пруссия возвратились немногочисленные заключённые исправительного дома. Как оказалось, надстроенный над средневековыми стенами в 70-е годы XIX века «церковный этаж» был разрушен русской артиллерией и выгорел. Сложно сказать, был ли способ реставрации сознательным актом «возвращения к истокам», или так поступили просто по бедности, но факт остаётся фактом: новодел восстанавливать не стали, и к 1917 году единственное сохранившееся средневековое здание замка Тапиау получило простую двускатную черепичную крышу, почти в точности (за исключением мансардных окон) копирующую ту, которую имело в орденские времена. Крышу эту можно видеть и поныне. В пожаре войны пострадало не только чьё-то движимое и недвижимое имущество – вместе со зданием магистрата сгорел городской архив, документы в котором отлагались со средневековья, а также недолго украшавшая это здание картина Коринта «Положение во гроб». Известно, что художник, всегда подчёркивавший национальные истоки своего творчества, принял Первую мировую войну как горячий патриот Германии. Более того, он видел в ней «возможность возрождения немецкого искусства», провозглашая: «Мы хотим доказать, что немецкое искусство выступает сегодня во главе мира. Покончим с галльско-славянской подражательностью нашего творчества последних лет!» В духе времени Коринт пишет «Автопортрет в доспехах» (1914), картину «Под защитой оружия» (1915). Разрушение родного города и гибель «Положения во гроб» потрясли художника – посетив Тапиау в сентябре 1916 года, он пишет для магистрата новое полотно, взамен утраченного, но уже с другим сюжетом: это был групповой портрет самих членов магистрата. Ловис Коринт
Как вспоминал сам Коринт, «моя слава художника долетела и до этих удаленных мест, и теперь мне разрешалось общаться не с одними только детьми первых людей города, но наоборот, бургомистр и городские советники искали себе чести в том, чтобы быть рядом со мной…» Позировать европейской знаменитости они, разумеется, согласились. По рассказу тапиаусца В. Гудериана, «в ресторане для проведения стрелковых праздников и загородных прогулок Кляйн Шлойзе близ Тапиау в сентябре 1916 года среди собрания столь уважаемых первых лиц города и знаменитого мастера предположительно царили еще исключительно покой и веселье. С готовностью «подопечные» позволили своему «наставнику» направить себя и занять необходимые позы, и они, несомненно, с наслаждением испытывали свое увековечение на полотне... Весь Тапиау был тогда, конечно же, заворожен великим событием, происходящим в Кляйн Шлойзе». Ещё один очевидец творческого процесса, Ганс Шенк, уточняет: «Мастерской художнику служил вестибюль бывшего кегельбана в Кляйн Шлойзе… Тот, кто видел его на пути туда, не узнал бы в мужчине в удобной одежде свободного покроя, с открытым воротом и мешковатой мягкой шляпе с опущенными полями художника, уже достигшего славы». Неискушённость в течениях современного искусства сыграла с почтенными ратманами злую шутку: Коринт-то был, всё-таки, импрессионистом. Он называл «тихонями» и «бескровными» реалистов, которые «ни за что на свете не хотят причинить кому-либо боль», и которые, по его мнению, «не художники, ибо над художниками властвует темперамент и импульсивная страсть». А о себе он говорил коротко: «Правда была моим принципом!» В итоге, торговец тканями и готовым платьем Герман Роге, каменщик и плотник Готфрид Штёрмер, торговец бельём, галантереей и игрушками Хуго Пауль, торговец скобяными изделиями Эдуард Глаубитц, бургомистр Рихард Вагнер и булочник Фриц Кляйн (именно в таком порядке слева направо они запечатлены на полотне), удостоверившись, как именно их «видит» великий художник, пришли в смущение. В. Гудериан риторически вопрошает: «Был ли нос бургомистра действительно столь подозрительно красным? Какие тяжкие заботы таились за столь изборожденным морщинами лбом члена магистрата Г.? Разве они не надеялись получить из рук столь знаменитого мастера свое самое прекрасное подобие?». Как пишет Ганс Шенк, «со слов супруги художника госпожи Беренд-Коринт известно, что картина не получила одобрения самих членов магистрата, и поступила просьба внести изменения. Коринт отклонил эту просьбу, заявив, что картина хороша». К чести провинциальных немецких лавочников, они оказались умнее Рокфеллера. Молодой миллиардер Нельсон Рокфеллер, внук нефтяного магната Джона Д.Рокфеллера, нанял знаменитого мексиканского художника-коммуниста Диего Риверу для росписи стены в одном из рокфеллеровских зданий. Предложенную нанимателем тему «Человек на распутье» художник раскрыл как сопоставление коммунизма и капитализма. Обнаружив, что одной из фигур композиции является Ленин, Рокфеллер потребовал заменить его лицом «неизвестного человека». После отказа художника, он был уволен, а фреска Риверы, по приказу Рокфеллера, – полностью уничтожена. В декабре 1933 г. Ривера вернется в Мексику, где повторит содранную со стен Рокфеллер–центра фреску для Дворца искусств в Мехико. Почётные ратманы смирились: групповой портрет, вместе с написанной Коринтом тогда же «Аллегорией Боруссия» (панорамным видом Тапиау), провисел в ратуше вплоть до 1945 года. Бедствия осады парадоксальным образом поспособствовали не только возвращению первоначального внешнего облика замка и появлению новых шедевров Коринта, но и в целом развитию города: ведь начисто строить всегда проще и удобнее, чем перестраивать. Как отмечает Ганс Шенк, «благодаря разрушениям, городу представилась возможность в процессе изменения транспортных коммуникаций проложить новые улицы. Так появились, например, Киттлаусштрассе (улица Киттлауса), Гинденбургштрассе (улица Гинденбурга) и Людендорффдамм (мостовая Людендорфа)». Из других названий, обязанных своим появлением на карте города боям августа-сентября 1914 года, можно отметить Генерал-Бродрюк-штрассе, Танненберг-штрассе, Ландштурм-вег. Так Тапиау пережил самый серьёзный материальный катаклизм в своей истории – катастрофа ментальная была ещё впереди...
В издательстве «Нестор-История» вышла в свет книга «Первая мировая: взгляд из окопа» (Предисл., сост., и коммент. К.А. Пахалюка), специально подготовленная для участников международной научной конференции «Великая, Священная, Отечественная: Россия в Первой мировой», которая пройдет 26-28 июня 2014 г. в Калининграде (организаторы Министерство культуры Российской Федерации и Российское военно-историческое общество). В сборник включены воспоминания (дневники) участников Первой мировой войны, которые долгое время хранились в семейных архивах и были переданы для изучения в Российское военно-историческое общество.
Ниже мы публикуем воспоминания ротного писаря 14-го Финляндского стрелкового полка А.Я.Семакова, который описывает свое участие в боях на границе Восточной Пруссии в сентябре 1914 г.
__
Об авторе публикуемых воспоминаний, Алексее Яковлевиче Семакове, известно не так много. Родился он в 1892 г. в Вологодской губернии, в бедной крестьянской семье. Отец умер, когда Алексею было всего полтора года. Матери пришлось растить четверых детей в одиночку.Незадолго до Первой мировой войны А. Я. Семакова призвали в армию, где ему посчастливилось попасть в 14-й Финляндский стрелковый полк, который входил в состав 4-й Финляндской стрелковой бригады 22-го армейского корпуса (командир — генерал А. Ф. фон дер Бринкен) и размещался на территории Финляндии. Здесь, уже на должности ротного писаря, его и застала война.
Боевой путь А. Я. Семакова в 1914 г. пролегал через Августовские леса и Восточную Пруссию. В январе 1915 г. 22-й армейский корпус был переброшен на Юго-Западный фронт, а в апреле вошел в состав новой 11-й армии, во главе которой оказался один из наиболее талантливых вое начальников того времени, генерал Д. Г. Щербачев. Его войска располагались слева от 8-й армии А. А. Брусилова в долине Верхнего Днестра, прикрывая направление на р. Стрый. Вскоре австро-германцы прорвали русский фронт у м. Голица, что положило начало Великому отступлению. Войска Д. Г. Щербачева активно оборонялись, сдерживая продвижение Южной германской армии генерала А. Линзингена. Видимо, во время этих боев А. Я. Семаков был тяжело ранен.
После лечения и отпуска он вернулся в армию в марте 1916 г. младшим унтер-офицером 4-й роты 10-й инженерной рабочей дружины (временно командующий капитан Козловский), которая располагалась на Западном фронте. Служба эта была, безусловно, менее опасная, но по-своему тяжелая и очень однообразная, если верить дневникам Алексея Яковлевича. Здесь он находился до самого конца войны, после вернулся в родное село. Известно, что прожил он весьма долгую жизнь и умер где-то в 1960-х гг.
В советское время Первая мировая война называлась «империалистической». Ей отводилось скромное место катализатора общественных противоречий царской России, проложивших дорогу Октябрьской революции. Память о тех событиях оставалась жить на семейном уровне, но и здесь она либо затмевалась событиями Гражданской и Великой Отечественной, либо выкорчевывалась страхом перед репрессиями, когда родители боялись рассказывать детям о своем прошлом. Неизвестно, как обстояло дело в семье А. Я. Семакова, однако где-то в начале 1970-х гг. часть его дневников (видимо, за ненадобностью) отдали тогда еще молодому писателю Евгению Николаевичу Богданову. К тому времени у него уже вышли несколько книг, а сам он вскоре стал членом Союза писателей СССР и полностью посвятил жизнь служению литературе. Его последним произведением, оконченным незадолго до смерти в феврале 2011 г., стал роман «Ушел и не вернулся», где проводились параллели между крушениями двух империй: царской и советской. Он был опубликован уже после смерти Е. Н. Богданова в журнале «Роман-газета» (№ 23 и 24 за 2011 г.). Дневники А. Я. Семакова благодаря усилиям Янины Богдановой, вдовы Е. Н. Богданова, были переданы для изучения в Российское военно-историческое общество. Это примерно 170 листов формата А4, исписанных с обеих сторон разборчивым подчерком. Дневники охватывают период с лета 1916 по осень 1927 г. Значительная часть посвящена службе в рабочей дружине и революционным событиям 1917 г. Скорее всего, существовала и первая часть, к сожалению, утерянная.
О службе в финляндских частях рассказывается в отдельном приложении «Заметки военных действий» (восемь листов), которое и публикуется в настоящем издании. В нем повествуется о первых боях на территории Восточной Пруссии и в Августовских лесах в сентябре 1914 г. Как известно, 17 (4) августа 1914 г. обе армии Северо-Западного фронта (1-я армия генерала П. К. фон Ренненкампфа и 2-я армия генерала А. В. Самсонова) вторглись в Восточную Пруссию. К сожалению, несмотря на первоначальные успехи русских войск наступление окончилось плачевно. 2-я армия потерпела сокрушительное поражение в Танненбергском сражении 26–31 (13–18 августа и была отброшена за границу. Войска генерала П. К. фон Ренненкампфа остановили продвижение и стали укрепляться по линии р. Дейма, Алле и Мазурских озер.
В это время в районе Августова — Осовца началось формирование новой, 10-й армии (командующий — генерал Ф. Е. Флуг, однако он прибыл только 11 сентября (29 августа), а до этого времени его обязанности исполнял командир 3-го Сибирского корпуса генерал Е. А. Радкевич). Если изначально эти силы предполагалось задействовать в прямом ударе через среднюю Вислу на Берлин, то после поражения А. В. Самсонова их решили использовать для укрепления Северо-Западного фронта, двинув в широкий промежуток между остатками 2-й армии и войсками П. К. фон Ренненкампфа. К началу сентября у границы были частично собраны лишь 3-й Сибирский (генерала Е. А. Радкевича) и 22-й армейский (генерала А. Ф. фон дер Бринкена) корпуса. Командование 8-й германской армии, одержавшей триумфальную победу под Танненбергом, отказалось от первоначально возникшей самоубийственной идеи преследовать разбитые части 2-й армии, решив разгромить войска генерала П. К. фон Ренненкампфа. 7 сентября (25 августа) противник перешел в наступление, нанеся основной удар по левому флагу (2-й армейский корпус генерала В. А. Слюсаренко). Ситуация осложнялась тем, что этот фланг был открыт, поскольку войска 10-й армии только прибывали на фронт. Опасность такого положения понимал генерал П. К. фон Ренненкампф, однако главнокомандующий фронтом генерал Я. Г. Жилинский заверил его, что 10-я армия сумеет оказать поддержку и в случае наступления противника сама нанесет ему удар во фланг и тыл. Увы, реальность не имела ничего общего с представлениями генерала Я. Г. Жилинского.
Только 5 сентября (23 августа) в штабе 22-го корпуса узнали, что его направляют в 10-ю армию. Тогда же был получен приказ сосредоточиться в районе немецкого г. Лык и занять г. Арис и Иоганнисбург (все — в Восточной Пруссии). Правее располагалась 43-я дивизия 2-го армейского корпуса, а левее — одна бригада из состава 8-й Сибирской стрелковой дивизии. 5–6 сентября (23–24 августа) ушли на сосредоточение, которое происходило крайне хаотично. При этом, как вспоминал офицер штаба корпуса Б. Н. Сергеевский: «Командование нашим чудным по составу и еще лишь сосредоточивающимся XXII корпусом было уже приведено в полную негодность, охваченное ужасом от одних только слухов о Самсоновской катастрофе». Части 1-й и 3-й Финляндских бригад высаживались в Граево и Гросс-Просткен (две станции по разные стороны границы). Их действия временно объединил командир 3-й бригады генерал С. Ф. Стельницкий. 10-й Финляндский полк был двинут к Арису, а отряд из 1-го, 4-го и 12-го Финляндских полков под командованием полковника Г. Ф. Погона (командир 12-го полка) — к Иоганнисбургу. Начальник 2-й Финляндской стрелковой бригады генерал-майор В. В. фон Нотбек получил приказ двигаться в сторону г. Лык.
7 сентября (25 августа) отряд Погона наткнулся на противника и после неудачного боя (в котором нашими войсками по сути руководил капитан А. И. Верховский, спасший положение) отошел к Бяле. По сведениям Н. Н. Головина, восемь наших Финляндских стрелковых батальонов (1-я и 3-я бригады) столкнулись с 3-й германской резервной пехотной дивизией, бригадой 1-й пехотной дивизии и бригадой кавалерийской дивизии. В этот день приказ прикрыть подступы к Лыку получил начальник 3-й Финляндской стрелковой бригады генерал С. Ф. Стельницкий, а командир 4-й стрелковой бригады генерал В. И. Селивачев со сводным полком был брошен к Граеву (вероятно, именно в составе этого отряда и находился А. Я. Семаков). Таким образом, сразу по прибытии части корпуса были двинуты вперед, без должной разведки и сведений о противнике. По частям они втянулись в бои с немцами. При таком управлении было бы слишком оптимистично рассчитывать на удачу.
Однако командующий армией положение дел на фронте видел иначе. 8 сентября (26 августа) от него пришли сведения, что у Бялы находится бригада противника, в тыл которой была направлена бригада 8-й Сибирской стрелковой дивизии. А от 22-го корпуса Е. А. Радкевич требовал наступления. К сожалению, ситуация разворачивалась неблагоприятно. 10-й Финляндский стрелковый полк вместе со 169-м пехотным полком вел тяжелый бой с германцами у Ариса. Под напором противника им при- шлось отойти, а находящийся в резерве 14-й Финляндский стрелковый полк не смог оказать содействия. В это время 2-й армейский корпус героически отбивал атаки германцев, а П. К. фон Ренненкампф требовал обещанного содействия со стороны 10-й армии. Немцы же активно продвигались вперед, выдвинув 1-ю ландверную дивизию к Иоганнисбургу.
Только утром 9 сентября (27 августа) командующему 10-й армией после переписки с генералом А. Ф. фон дер Бринкеном стало ясно, что наступление невозможно. К сожалению, главнокомандующий фронтом генерал Я. Г. Жилинский реальной ситуации на фронте не знал. Он уже обещал П. К. фон Ренненкампфу оказать содействие, а потому продолжал требовать от 22-го корпуса большей активности. Тогда генерал А. Ф. фон дер Бринкен заявил, что не может выполнить приказ «в силу разбросанности корпуса, расстройства частичными неудачными боями, неустройством тыла и что приказание это происходит от неосведомленности». В конечном итоге, когда Я. Г. Жилинский понял истинное положение на этом участке фронта, то он вообще приказал отвести финляндцев к Августову, тем самым еще больше усугубляя положение 1-й армии.
Осознав, что никакой поддержки со стороны 10-й армии не будет, П. К. фон Ренненкампф действовал быстро: утром 9 сентября приказал перебросить 20-й корпус с правого фланга на левый и стал туда же стягивать конницу, при этом начав 10 сентября (28 августа) отступление основными силами. При этом он не отказался от идеи совместного наступления с 10-й армией, что также свидетельствовало о его слишком оптимистичном взгляде на разворачивающиеся события. Утром 11 сентября (29 августа) Я. Г. Жилинский поддержал эту идею, однако в реальности войска 1-й армии понесли слишком большие потери, чтобы иметь успех. Видимо, поняв это днем, Я. Г. Жилинский указал на необходимость скорейшего отхода. Вместе с тем потрепанные левофланговые части 2-го корпуса генерала В. А. Слюсаренко контратаковали, что стало полной неожиданностью для противника, который решил, что атакован свежими превосходящими силами. Германцы вскоре обнаружили ошибку, однако к тому времени уже успели изменить направление движения обходного крыла, что, по признанию начальствующих лиц 8-й армии, сорвало планы по окружению русских.
Что же делал в это время 22-й корпус? Весь день 9 сентября (27 августа) он вел бой у Лыка против 3-й германской резервной дивизии, а вечером, следуя приказу Я. Г. Жилинского, начал отступление. На следующий день А. Ф. фон дер Бринкен донес, что части корпуса отошли к Райгороду и Калиновену. 3-я германская резервная дивизия утром заняла Лык, а затем направилась в сторону Сувалок и Августова, прибывшая 1-я ландверная дивизия обеспечивала фланг со стороны Граево, а 1-я кавалерийская дивизия дошла до г. Маркграбова.
11 сентября (29 августа) на фронт, как указывалось выше, прибыл командующий 10-й армии генерал В. Е. Флуг. К тому времени в его подчинении помимо двух обозначенных корпусов находилась переданная из состава армии П. К. фон Ренненкампфа 1-я кавалерийская дивизия генерала В. И. Гурко. Из письма последнего новый командующий узнал о тяжелом положении его войск: «Четыре дня я имел непосредственные сношения со штабом XXII корпуса и такого беспорядка… такого хаоса — нигде не встречал… Четыре дня полки в движении по ночам, люди устали; одни офицеры недоумевают, другие, не бывши в бою, говорят, что с немецкой артиллерией ничего не поделаешь. Впечатление такое, что полки подавлены раньше, чем вступили в бой… Вся корпусная конница, даже ночуя в штабе корпуса, не расседлывает всю ночь, ожидая тревоги. И многое другое, всего не передашь».
Как отмечалось выше, утром 11 сентября идея совместного удара 1-й и 10-й армий была еще жива, а потому Я. Г. Жилинский предписал войскам В. Е. Флуга (который, отметим, в этот день получил чин генерала от инфантерии) начать наступление. Командующий армией направил 3-й Сибирский корпус на Лык, а 22-й — на Маркграбову. 1-я и 3-я Финляндские стрелковые бригады (под начальством генерала С. Ф. Стельницкого) стали продвигаться к д. Колондвен, а 2-я и 4-я Финляндские стрелковые бригады (под начальством генерала Нотбека) — к д. Боржинки. Однако немцы продолжали наседать на 1-ю армию, Ренненкампф к тому времени фактически потерял управление войсками, а командир 22-го корпуса продолжал жаловаться на усталость своих войск.
На следующий день 12 сентября (30 августа) движение продолжилось, а генерал В. Е. Флуг отдал дополнительное распоряжение, в котором предписывал 22-му корпусу еще и прикрывать направление Августов — Соколка. В этот день были получены сведения о движении противника на Маркграбово и Сувалки. Генерал А. Ф. фон дер Бринкен решил атаковать их во фланг, однако вечером поступил приказ отступать обратно к Августову. В это время 3-й Сибирский корпус вышел к Лыку, в одной из стычек в плен были взяты четыре германца, один из которых сообщил, что в городе находятся 84-й и 31-й ландверные полки при 24 орудиях и 70 кавалеристов. Утром следующего дня началось наступление, ставившее целью овладеть Лыком, однако вскоре пришел, видимо, запоздалый приказ об отводе войск за границу к Граеву и Щучину (для обороны р. Бобр).
13 сентября (31 августа) 22-й корпус отступал, к вечеру расположившись в районе Августова. 1-я армия покинула Восточную Пруссию, а 10-я армия переходила к обороне по р. Бобр. Отметим, что в это время корпусу была подчинена бригада Кавказской гренадерской дивизии, а также прибыл авиаотряд, что улучшило его возможности по ведению разведки.
14 (1) сентября финляндцам была дана дневка, а на следующий день корпус переместился в г. Липск. 16 (3) сентября корпус продолжал отход, причем противнику был оставлен Августов. Противник вошел в него примерно в 5 часов вечера, а оборонявшая город 4-я Финляндская бригада при отступлении взорвала шлюзы августовского канала. Узнав об этом, командующий армией генерал В. Е. Флуг потребовал вернуть город, так как справедливо считал, что перед корпусом находятся незначительные силы. Однако генерал А. Ф. фон дер Бринкен, лучше знавший состояние своих войск, заявил, что ввиду растянутости корпуса и недостаточности сил произвести эту операцию с надеждой на успех невозможно.
Отметим, что 14 (1) сентября немцы прекратили преследование 1-й и 10-й армий, вытеснив их за границу Восточной Пруссии и заняв часть территории Российской империи (Августовские леса, через которые отступал 22-й корпус). Основные германские силы стали перебрасываться на помощь Австро-Венгрии, которая в это время потерпела тяжелое поражение в Восточной Галиции. Для прикрытия была оставлена относительно слабая армия генерала Р. фон Шуберта (до 100 000 солдат), которой предписывалось вести демонстративные действия и тем самым прикрыть маневр.
16 (3) сентября произошли перестановки и в командовании фронтом. Вместо генерала Я. Г. Жилинского главнокомандующим был назначен генерал Н. В. Рузский, человек близкий военному министру В. А. Сухомлинову и один из героев успешной Галицийской битвы. Северо-Западный фронт перешел к обороне. Части пострадавших 1-й и 2-й армий приводились в порядок, приходили пополнения.
10-я армия укрепляла занятые позиции. Сама она была усилена двумя свежими корпусами: 2-м Кавказским корпусом генерала П. И. Мищенко и 1-м Туркестанским (или, как писалось в документах — Сводным) корпусом генерала М. Р. Ерофеева. Достоверных сведений о противнике и плане его действий не было, однако как в штабе фронта, так и в штабе 10-й армии рассматривалась возможность наступления германцев в том или ином районе. Так, например, днем 18 (5) сентября в разговоре с генералом В. Е. Флугом начальник штаба фронта генерал В. А. Орановский передал опасения главнокомандующего за левый фланг 2-й армии, поскольку «в районе Млава — Сольдау — Остероде — Страсбург оказалось сосредоточение значительных сил противника, передовые части которого заняли Прасныш и Цеханов». А 22 (9) сентября в штабе 10-й армии рассматривались три варианта действий противника (прорыв у д. Штабина или Сопоцкина с последующим наступлением с целью отрезать 2-ю армию и Туркестанский корпус от основных сил 10-й армии или же прорыв у Ковно и Гродно с целью отрезать 2-ю и 10-ю армии от тыловых коммуникаций) с возможными способами их блокирования. Генерал В. Е. Флуг в целом согласился с предложениями.
Неудивительно, что когда немцы начали вести демонстративные бои, они были восприняты как наступление. Этому, видимо, способствовали результаты столкновений предыдущих дней. Так, 24 (11) сентября конница В. И. Гурко у Копциово вступила в бой с противником, после чего отошла к д. Ржандов и Кадыш. А 25 (12) сентября противник атаковал Сопоцкин, около которого находилась 1-я Финляндская стрелковая бригада. Донесение об этом пришло днем, а уже в 6:40 вечера из штаба армии поступил приказ принять все меры для задержки германцев. В д. Кодивце для поддержки фланга была выдвинута Кавказская стрелковая бригада. Генерал В. И. Гурко сообщил о необходимости занятия д. Микашевки конным отрядом. Вечером генерал-квартирмейстер 10-й армии генерал А. П. Будберг сообщил, что Сопоцкин надо удержать, а потому там стоит сосредоточить весь корпус, оставив отдельные части у Липска и д. Богатыри для прикрытия этих направлений.
26 (13) сентября немцы начали демонстративную атаку у г. Друскеники (стык 1-й и 10-й армий), а потому в наших штабах предположили, что основные вражеские силы расположены в д. Серее — Лейпуны — Копциово. 22-му корпусу предписывалось всеми силами оборонять позицию у Сопоцкина, а на следующий день перейти в наступление. В 12 дня 4-я бригада прибыла в район д. Перстун — Голынка. Отметим, что в этот день финляндские стрелки были подчинены командиру 2-го Кавказского корпуса генералу П. И. Мищенко.
27 (14) сентября корпус начал продвижение вперед, имея общей целью охватить противника и отрезать его от д. Копциово. На следующий день 28 (15) сентября наступление продолжилось. В 5:10 вечера в штаб корпуса пришло донесение от командира 1-й бригады генерала Волкобоя о том, что он взял д. Копциово. В бою было убито 34 офицера, один ранен, потери в нижних чинах около 50 человек.
Русские войска медленно вытесняли немцев из Августовских лесов. Наступление осложнялось проблемами связи, отсутствием надежных данных о противнике, а также тем, что немцы за полторы недели нахождения в Августовских лесах сумели подготовить их к серьезной обороне. 3 октября (20 сентября) русские войска вошли в Сувалки. В приказе по армии от 4 октября (21 сентября) отмечалось: «Боевые действия армии в районе Августовских лесов, начавшееся взятием Августова, боями на направлении Сопоцкин — Копциово и отбитием немцев на переправах через Неман, завершились поражением противника на всем фронте Сувалки — Августов. Немцы в беспорядке отступают в свои пределы. Много выносливости на походе и беззаветной храбрости в непрерывных боях было выказано молодецкими войсками Армии. Ни бездорожье, ни непогода, ни огонь противника не могли остановить их порыва».
Хотя в прессе и пропаганде эти бои представлялись как реванш за поражение в Восточной Пруссии и отражение попытки немцев наступать к Варшаве, в действительности результаты были более чем скромными,а дальнейшее наступление в Восточную Пруссию фактически провалилось. В итоге генерал В. Е. Флуг был снят с должности, а генерал Н. В. Рузский отмечал необоснованно высокие потери в боях с 26 сентября по 9 октября (13 по 26 сентября).
Ниже опубликованы воспоминания А. Я. Семакова о событиях в Восточной Пруссии и Августовских лесах. Публикуется также приведенный им рассказ подпоручика 16-го Финляндского стрелкового полка А. Ф. Колошманова об одной из разведок, видимо, произведенной, когда 22-й корпус занимал оборону в Августовских лесах. Текст публикуется в соответствии с современными правилами орфографии и пунктуации. Даты приведены по старому стилю. Хотя он требует серьезной литературной редакции, было решено сократить ее до минимума (изменению подверглась разбивка на абзацы и предложения, а также в некоторых случаях трансформировалась структура предложений) с тем, чтобы максимально сохранить авторский стиль.
(Константин Пахалюк)
Заметки военных действий
В 1914 году 13 августа наступило для России тяжелое время, время кровопролития. Это было объявление войны Германией и Австрией. Это будто бы началось так. В Австрии убили наследника престола. Убийцей же признавали наших славян сербов, и вот из-за этого и объявила Австрия войну Сербии, а русские заступились за славян. В защиту Австрии заступилась Германия, которая, как видится, только этого и желала. Вот это-то время и есть тяжелое и роковое для всех держав. Вот уже второй год войны, сколько побито людей, сколько разорено местностей и богатства, и еще неизвестно, чем кончится война: победой наших войск или проигрышем — один знает только Бог.
Я — крестьянин дер. Большой Ефимовы Алексей Яковлевич Семаков и хочу занести в эту книгу то, что мне пришлось видеть и испытать на театре военных действий. Мы, т. е. наша часть войска, до объявления войны находились в лагерях в городе Вильмонстран. В воскресенье 13 июля, как сейчас вижу, нам была сделана тревога, что и почему эта тревога, никто ничего не знал. Здесь стояли 1-й, и 2-й, и 13-й, 14-й, 15-й и 16-й финляндские стрелковые полки – все эти полки были на отдыхе по случаю праздничного дня. Вдруг в 10 часов пришла телеграмма, что убраться всем по зимним квартирам. Вот где было на что посмотреть. Кругом кипела работа. <…> Собрали и погрузили все вещи, цейхгаузы, сундуки и матрасы, и лошадей полковых, и телеги — одним словом, все, что называется.
А в 12 часов уже сопровождали его с 4-мя оркестрами музыки и знаменами. Вот на эту тревогу было смотреть и интересно, и жалостно. Так и все остальные полки уехали один за другим. Нашему полку было ехать далеко. Мы на зимние квартиры приехали только 15-го [июля]. Прожили с приезду два дня, и с 17 на 18 вечером приказали построиться всему полку. Я, так как в то время был ротным писарем, не ходил туда, когда там заиграла музыка, я тоже вышел послушать. Музыка сперва стала играть «Марш за царя», потом вскоре кончила, и вдруг слышу, командир полка начинает говорить речь. В конце всего выясняется, что нам объявлена война. У всех за сердце так защемило, у некоторых показались слезы на глазах, но воодушевление народа и солдат хорошее. После этого всего покричали «Ура!!!», прошли церемониальным маршем и по казармам. Много было разговору и пересудов между солдатами, но вскоре все прекратил фельдфебель. Так как время было уже вечер, то он сказал: «Сегодня наша рота по приказу назначена на случай тревоги, так извольте спать одевши, и чтобы винтовка своя была не в пирамиде, а возле бока каждого. Я пойду на поверку».
Тут вскоре встали на поверку, а после поверки все одевались и ложились спать с винтовкой и по тридцать боевых патронов. Ночью, конечно, было спокойно, тревоги никакой, а на завтрашней день проводили сбор на войну. Лишнее продавали, а остальное поклали и запечатали, и вот в такой укладке мы провозились целых 10 дней, а уже 25 июля выступили и поехали на станцию Рихимяки.
Сюда мы приехали специально для того, чтобы быть ближе к Петрограду в случае получения запасных нижних чинов. Запасных мы получали медленно и только совсем успели закончить мобилизацию 13 августа. За то же время усиленно производили занятия для того, чтобы познакомить ниж[них] чинов со стрелковым делом наших частей. Когда было все готово, так каждый день ждали приказания к выступлению. В этом нас тоже долго не задержали, а потребовали: 21 августа мы уже сели на поезд и отправились. 22-го мы все ехали в Финляндии, а ночью с 22 на 23-е были в Петербурге. Тут стояли только 4 часа, потом поехали в Псков, тут тоже была остановка целых 5 час. А 24 августа были в Вильне. Утром же 25 мы приехали на станцию Августов.
Тут мирные жители говорят, что уже была слышна перестрелка. Мы на это не обратили внимания и тут же в лесу стали располагаться на бивуак. Не успели расположиться, как вдруг вызвало переполох. С какой-то стороны полетел аэроплан, бросил бомбу и убил у нас 4-х человек 14-го полка. Вот вам первый ужас нашего выступления. Хорошо, и мы тоже долго не думали, открыли залповый огонь из винтовок, так как аэроплан был низко. Через три-четыре залпа наш аэроплан полетел книзу и опустился — тут же его и взяли в плен. Отдохнув часа четыре, мы потом стали собираться в поход пешком — довольно ехать по машинам.
Маршрут пешеходного путешествия был назначен на город Граево. От Августова до Граево было 42 версты. Надо было прийти на подкрепление, и чтобы не опоздать, мы выступили часов в 7 вечера. И вот мы с полным походным снаряжением отправились, и вот отошли, сначала 10 верст ничего, а потом стало тяжело. И начинают солдатики кое-что бросать, особенно из своих вещей — у кого были теплые рубашки, у кого тужурки, и все это стали уничтожать, пока полная выкладка превышала 2 пуда. А ведь патронов было по 180 шт., да и винтовка. Вот и я был порядочно снабжен всем. Погода в то время, как на зло, стояла хорошая и жаркая. Отошли мы 28 верст, подошли к городку или местечку Райгород. Думали, что тут хорошо отдохнем. А оказывается, что нам и остановиться тут не дали. Потом перешли версты 2, и потом нас остановили, чтобы раздать нам наваренный в кухне обед. Это было часов 6 утра. Значит, шли мы всю ночь. Кто-то получил обед, кто-то и нет, и скорей пошли дальше.
В Граеву мы пришли около 12 часов. Много было отставших. Вот когда шли от Райгорода до Граево, мы встретили раненых наших финляндцев. Скверное положение было смотреть на своих товарищей, которые истекали кровью на подводах тихо двигающихся лошадей. Наконец мы дошли с большим трудом до назначенного места. Я по пути тоже выбился из сил и начал отбавлять от своих вещей. Сел я отдохнуть, снял мешок и достал оттуда теплую рубашку, и одни портянки, и лишнюю гимнастерку, и лопатку, да мешок сухарей. И все это положил в ямочку и накрыл палаткой, и тут оставил первую жертву своего походного имущества. Вот на место пришли поесть на бивуак. Расположились кругом в кустах и березняке, только пообедали. Съели по банке консервов и легли спать. Недолго спали, вдруг сделался большой переполох, т. е. открыли стрельбу. Мы вскочили, как сумасшедшие, и не знаем, что делать. Я был разутый. Начинаю надевать портянку, ничего не выходит. Сам весь дрожу, не знаю, в чем дело: кто говорит — немцы, а кто говорит — наши. Но вскоре выяснилось: наши сторожевые роты открыли частую стрельбу по немецкому аэроплану. Мы, встревоженные, соскочили, и потом вскоре нас успокоили.
Вот мы провели ночь. Ночью была слышна залповая артиллерийская стрельба. Назавтра тут отдохнули как следует. После обеда нашему батальону было приказано перейти немецкую границу и оттеснить противника. В 12 часов мы выступили, с нами батарея полевой артиллерии. Ходили, ходили, устроили сторожевки, но на противника не наткнулись. Дождались до позднего вечера, вдруг на это место пришел 2 финляндский стрелковый полк, а мы пошли в деревню Черновицы, но деревня вся была занята нашими войсками. Нам пришлось расположиться на поле. Здесь и проспали кое-как. Потом нам 29 августа снова вышло приказание, чтобы опять возвратиться туда и пробыть там дольше. Вот мы сразу двинулись верст 20 за границу и проходили все время по Германии. С двадцать девятого на тридцатое ночью мы остановились в лесочек на часок соснуть. В это время дивизия немецкой кавалерии подъехали к нам на расстояние 500 шагов, а мы не видели. Вот когда нам донесли, что мы окружены 4-мя полками кавалерии, нам было делать ничего нельзя, потому что нас один полк. Мы, конечно, затихли все, и они по случаю темной ночи нас не заметили, а проехали мимо. Когда они проехали, мы насторожились и заняли те места, чтобы их обратно не пропустить. И вот какой нечаянный был переполох, так как противника не встретили и вдруг окружены.
И вот мы целых три дня ходили по германской земле, не притыкаясь к месту. А погода была целую неделю — как сквозь сито, сеяло дождем, стало очень грязно, шинели на солдатах грязные и мокрые, и сколько суток уже не переоделись. Господи! Долго ли, думали, будет это мучение, никто не знал. Вдруг нам говорят, что противник занял Сувалки. Поэтому мы оказываемся на 60 верст в тылу противника. Вот и опять нужно скорей удирать, а то отрежут. И вот мы эти 60 верст за один день отсюда решили выйти, чтоб не остаться в плену. Действительно, и переход был для нас очень тяжелый, потому что ходили все неделю и ни разу не отдыхали. И вот пришлось еще 60 верст кое-как идти. Собрали последние силы и отправились, думали то, что чем в плену оставаться, то лучше сначала в бою побывать, а потом — что Бог пошлет. И вот пошли. Где только люди ни присядут отдохнуть, тут и спят. Все измученные, кое-как добрались до Августова. Я и еще двое со мной остались у одного поляка ночевать, а остальные, кто мог, шли дальше за Августов. Шли три версты и там расположились. Мы сразу же легли спать, а назавтра кое-как разделись и попили у него чаю, а потом отправились. Шли городом. Купить можно только яблок и конфет, а больше съестного ничего нет. Из города все бегут, город почти что опустел. Я купил яблок, поели с товарищами. Хлеба у нас не было и купить негде.
Подходим мы к расположенному бивуаку нашего полка, а там как раз раздают обед. Я сейчас же с котелка взял суп. Там же раздавали сухари. Постояли немного, сухарей из своей доли поели немного и опять в поход — куда, никто не знает. Отошли верст семь, остановились в лесу. Командир полка подъехал на лошади и говорит: «Ну вот, братец, мы за эту неделю выходили больше двухсот верст — для чего, вы, конечно, не знаете. Это была наша задача, мы ее выполняли, и выполнить нам удалось успешно. Дело в том, братцы, противник наш налегал очень на Варшаву и хотел взять ее. Но мы, конечно, пошли в его землю, и вот там ходили туда и сюда, доказывали, что в его земле много шляется войска. Конечно, нам трудны были эти переходы, но мы выполнили. Спасибо, братцы». Послышался ответ ниж[них] чин[ов]: «Рады стараться, ваше высокородие». Затем: «Вот что, братцы, покуда мы там ходили, то немцу дошли эти слухи, он взял войска от Варшавы и послал сюда, вот они теперь заняли наш город Сувалки. Вот теперь будем на отдыхе рыть окопы близ Августова». Это было второго сентября прошлого 14-го года.
Я очень хорошо припоминаю то время, когда мы остановились на биваки. В то же время стали приготовлять позицию в 3 вер. от Августова, так как противник шел по направлению на Гродно. Сперва мы разбили палатки и отдохнули. А на завтрашний день приступили к работе. Окопы мы приготовляли от бивака в расстоянии 2-х верст. Мы, конечно, не опасались [противника]. Все оставили на биваке, кроме шанцевого инструмента, топоров и лопат. Работали себе день благополучно и второй день, а 3-го числа уже почти доканчивали проволочное заграждение.
Вдруг невдалеке от нас послышалась стрельба. Мы сначала думали — наши разведчики. Оказалось, нет. Мимо нас летят пули, значит, это немцы. Как же так — никто ничего не знает. Потом выяснилось, что противник наткнулся на нашу сторожевую роту. Вот хорошо нам — долго думать некогда. Мы бросились бежать к расположению своего бивака. А ведь не близко — около 2 верст; покудова бежали туда да там собрались, скатали палатки, да потом опять бежать обратно. Прибежали, стрельба все идет. Мы скорее в окопы, потом стрельба немного стихла. Смотрим, из нашей сторожевой роты тащат раненых солдат. Мы жалостно посмотрели на это дело и переговорились между собой: «Да, ребята, нас все ожидает тоже». Ну что же, повиновались судьбе. А погода была в этот день очень хороша, ясная и красивая. Как мне, так и каждому не хотелось умереть. А у каждого человека грудь дышала жизнью и мечты бежали вперед, а сидя в окопах — нет-нет просвистывали пули. Надежда на жизнь была плохая. Мы в это время все сдались на произвол судьбы, так как все были неопытные, перестрелку с противником ведем в первый раз. Вдруг сзади говорит офицер: «Ребята, приказано отступать. Давайте по одному бегите, и назад туда, в лощинку».
А впереди нас были озера и мост. Мост был приготовлен к взрыву. Вот дошла и моя очередь вылезать из окопа. Только я полез, в это время произошел взрыв моста. От такого стуку я так и скатился в окоп. Мне показалось, что возле меня разорвался какой-нибудь тяжелый снаряд. Но вскоре же пришел в себя, смотрю, наши понемногу убираются все дальше. Я тоже выскочил из окопа и побежал дальше. Когда собрали все роты, мы продолжили отступать. Отошли несколько верст. Сошлась вся наша бригада, 4 полка. Тихонько поговорили, у кого в полку какая потеря. У нас оказалось, что 4 убито и 7 ранено, и ранен один офицер. Один всех больше пострадал наш 14-й полк. Там потери сразу около роты солдат, и, кажется, немцы разбили у нас 2 пулемета. Отдохнув здесь минут 15, мы пошли дальше.
Отошли 10 верст, остановились в приготовленных до нас окопах. Ночевали тут, на поле близ деревни Грузки, а на завтрашний день был дождь. Мы разошлись, которые в окопы, которые в лесок, в резерв. Так простояли мы до 7-го числа. Седьмого вечером наткнулся на нас противник, сила которого нам была известна через разведку. Шестого мы вели артиллерийский бой, а на завтра пошли в наступление и шли почти до самих немцев без стрельбы, так как нам впереди себя ничего не было видно, потому что заглушал тростник. А когда подошли шагов на 20, то немцы услышали, что мы близко. Они стреляли по шороху, т. к. и им ничего не было видно. Но они все-таки долго не задержались. Видя, что мы все идем и идем, тогда они бросились бежать, и мы гнали их 4 версты, а потом вернулись обратно в Грузки. Переночевали тут. Отдохнув немного, пошли занимать сторожовку. Это было [ночью] с 7 на 8. Сторожевка ставилась за 4 вер. от дер. Грузок.
Начал моросить маленький дождик. Мы снялись <…> Нашему взводу пришлось идти дозорным. Как раз я с отделением попал в левый дозор. Надо было пройти лугом, а потом этим высоким тростником, трава была мокрая. Дозорные прошли до места, все перемокли от травы. Время уже темное, а у нас сторожовка еще не поставлена. Вот выставили три заставы. Наш взвод попал в главную, часов в 10 вечера дождик начал усиливаться. В 11 часов нам привезли ужин в сторожовку. Сторожовка была в большом лесу, а темень была в тот вечер не выразимая. Все ощупью сходили за ужином, налили нам в котелки щей, стали мы хлебать. Ничего не видно, зачерпываешь ложкой, смотришь — она повернулась, или покуда везешь до рта, обязательно прольется. Есть хотелось не на шутку, да, к счастью, щи были-то не очень горячи. Так, я [ел] через край, чтобы скорей наесться. Поужинали кто как смог. Все расположились было спать, наш офицер говорит: «Нет, ребята, в сторожовке не спят». Взял нас всех, собрал, выстроил и приказал лечь вдоль этой шоссейной дороги. Мы легли, а тут место и так не очень сухое, и дождь все льет и льет. У нас каждый закрылся своей палаткой, но что же палатка – сразу промокла, так как она не натянутая. Канава эта стала наполняться водой, а снизу и того большая совсем вода. Подымешь голову, послушаешь, только и слышно, как поливает дождь, а как солдаты барабанят зубами от холоду. А в этот вечер и ночь я до того продрог, до того прозяб, что от роду в жизни не встречал кого-то, кто так прозяб. Я и думал, что тут же сдохну. Просидели ночь все вот в таком положении, а дождь, как нарочно, до самого утра. Как рассвело, мы развели огня немного, отогрелись, а в 9 час. нас сменила 6-я рота. Мы пошли спать в дер.<….>.
А после этой стужи, холоду и голоду мы весь день 9-го [сентября] отдыхали, а на ночь наша рота на случай тревоги должна была ночевать в окопах. А 10-го весь день шли назад. Среди солдат передавали, что будет отдых. Действительно, отошли не помню сколько верст до дер. Кончен и тут остановились. Простояли мы 11-го и 12-го, но не отдыхая, а проводили занятия. 12-го отслужили всенощную, выступили в поход ночью. Отошли, но почему-то нас вернули. Мы опять переночевали в этой же деревне. Выступили в 5 утра на село Дубровки, тут стояла наша первая бригада. Мы прошли Дубровки, свернули влево, отошли еще верст 10-ть. Блудили, так и пришлось остановиться в лесу. Разложились спать. Нашу роту потребовали на работу. Нужно было построить [мост] для проезда артиллерии. Проработали и эту ночь. Назавтра опять в поход.
Бои 15 сентября 1914 года
С 14 на 15 сентября мы всю ночь устраивали мост для артиллерии. Было сделано три моста. К рассвету все было готово, только успели поесть, наш полк тронулся в поход. Конечно, нам пришлось идти, не глядя на то, что мы вторую ночь не спали. Отошли мы так верст 15. Конечно, впереди были разведчики, вдруг слышим — перестрелка… Офицеры говорят, что наши. Идем дальше. Сделали шагов двадцать, вдруг один разведчик вернулся к нам с раненой лошадью, говорит, что напал и обстрелял нас немецкий конный разъезд в числе около 30 всадников. Мы немного тут посидели, у кого был хлеб — поели, а у кого не было — поглядели. Вдруг вышло приказание продвигаться вперед. Отошли с версту, впереди была деревня Кареевиц. Она занята противником. Вот только мы подошли к полям этой деревни, как немцы открыли стрельбу, в это время шел редкий дождик при сильном ветре. Мы раскинулись в цепь, а большая часть солдат голодные, т. к. уже второй день не получали хлеба. Затем очень прозябли на открытом месте — здорово пошел дождь. В этом бою мы выиграли, пользуясь полным обходом. Таким образом, мы кругом обошли противника и ударили со всех сторон, тогда немцам некуда стало двигаться. Так они бросились прямо в озеро и тут потонули. В плен мы захватили только 18 человек. Назавтра утром тут же захватили 22 повозки корпусного обоза, все эти повозки были наполнены хлебом, вот когда подъели весь хлеб, то не менее пришлось на каждого солдата как фунтов 6-ть. Действительно был праздник, тогда у солдат голодали два дня и голодные шли в бой, и то и это били через надо, а хлеб у немцев весь белый, хороший.
После этого мы тут ночевали и пошли назад к Сувалкам. Отошли 2 версты и опять остановили в дер. (Ковали), простояли тут до семнадцатого, а 17-го было приказано выбить противника из дер. Березники.
Рассказ офицера с разведки
Мне командир полка поручил сделать разведку при отступлении нас от Августова близ деревни Грузки. Я набрал охотников солдат, т. е. финляндцев, идти в разведку, не более как человек 18. В том числе были и унтер-офицеры и один подпрапорщик – фамилия Мохно.
Вот хорошо мы сразу же разделись. Махно пошел с 9 человеками вправо от шоссейной дороги, а я с 8 влево. Шел, шел я влево, вдруг слышу там не дальше чем в полверсте стук, я подумал, что кто-то идет по шоссе, стали все прислушиваться и сразу подумали, что не иначе как противник подвозит артиллерию. Я скомандовал всем ребятам рассыпаться по той тропинке, которая в лесу пересекала ту шоссейную дорогу, по которой, вероятно, двигался противник. Ребята у меня сразу применились к местности, кто за кочкой скрывая себя, кто за большим деревом, а кто и в ямке какой-либо, скоро все это затихло, и я думаю, черт возьми, сейчас должна показаться их пехота. А вдруг она нас обнаружит, так мы все пропадем, ну, решил надеяться на бога. Сказал, кстати, ребятам: «Что, ну, братцы, живым в руки немцев не даваться». Те сделали кивок головой, было можно понять то, что согласны помереть заодно. Мне от этого кивка дало бодрости. Я стал прислушиваться и посмотрел немного в бинокль, определил то, что мы не дальше трехсот шагов от шоссейной дороги, которую хорошо было видно по направлению той тропинки, на которой мы расположились.
Слушаю дальше и еле слышу топот и маленький треск по сторонам дороги. Показались их дозоры впереди по сторонам дороги. Идут не дальше как на полтораста шагов. Я думаю, что они нас не заметят. Надо пропустить их и посмотреть, насколько у них тут силы, а потом и подумать. Если я останусь сзади их, то как самим-то пробраться обратно? Ну да, «как-то» — как Бог решил. Вот вскоре после дозоров, смотрю, идут их колонны пехоты. У меня так мороз по коже и пошел. Ну, думаю, пропали все мы. Они идут так чинно, один одному в затылок, в рядах офицеры. Вперед вот прошла одна рота, за ней идет другая, затем третья, а за третьей идет батарея полевой артиллерии. Вдруг едет офицер и с ним ординарец. Они заметили эту тропинку и повернули конец, подъехали шагов 200 и остановились — слушают. Я, недолго думая, решил по ним открыть стрельбу и все 8 человек открыли частый огонь. С первого же выстрела один всадник свалился, только не знаю, солдат или офицер, а остальные во все ноги бросились в сторону. Проехали, теперь едет их артиллерия. Мы давай жарить по ним. Они поехали галопом, и тут произошла большая суматоха. Результат оказался очень хорошим: убили 2 лошадей и одного всадника.
После этого дремать было некогда, так как хотелось все-таки вернуться к своим. Дело-то очень скверно, так как мы в тылу противника. Маленькая неосторожность, и мы должны пропасть. Я все-таки не растерялся и решил уходить, не жалея своих ног. А для того чтобы выйти невредимым, нужно было обойти гораздо дальше влево. И вот пошли. Когда сравнялись с их фланговой цепью, я решил обождать, так как начинался наш и их артиллерийский огонь. Остановившись, я следил, каковы удары будут нашей артиллерии. Оказалось, что наши первые залпы как раз ударили по цепи противника, а потом у них опять началась суматоха.
Я так и вернулся к своей части, рассказал о разведке и о силе противника, что у них пехоты один батальон, т. е. три роты, и батарея полевой артиллерии. За эту хорошую разведку я был представлен к награждению Золотым оружием, а все остальные — георгиевским крестом.
Подпоручик А. Ф. Колошманов
Бринкен А. Ф. фон дер (1859–1917) — участник русско-японской войны. В годы Первой мировой командовал 22-м корпусом. Награжден орденом Св. Георгия 4-й ст.
Щербачев Д. Г. (1859–1932) — летом 1914 г. во главе 9-го корпуса отличился в Галицийской битве. Весной 1915 г. возглавил 11-ю армию. Успешно действовал осенью 1915 г. Во время Брусиловского прорыва успешно командовал 7-й армией. С апреля 1917 г. помощник августейшего командующего армиями Румынского фронта.
Линзинген А. (1850–1935) — германский военачальник. Участник битвы на Марне (1914). С января 1915 г. командующий Южной армией, с лета 1915 г. — Бугской армией, а затем группой армий «Линзинген»
Ренненкампф П. К. фон (1854–1918— герой китайской кампании 1900 г. и русско-японской войны. В годы Первой мировой командующий 1-й армией. После неудач в Восточной Пруссии и под Лодзью отстранен от командования
Самсонов А. В. (1859–1914) — герой русско-японской войны. В годы Первой мировой командовал 2-й армий. Один из виновников поражения под Танненбергом 26–31 августа. Застрелился.
Ныне находятся на территории Польши.
Флуг В. Е. (1860–1955) — участник русско-японской войны. Первую мировую начал командующим 10-й армией, однако вскоре был отстранен. В начале 1915 г. возглавил 2-й корпус. Отличился во время ликвидации Свенцянского прорыва.
Радкевич Е. А. (1851–1930) — герой русско-японской войны. В годы Первой мировой командовал 3-м Сибирским корпусом, а затем 10-й армией.
Слюсаренко В. А. (1857–1933) — герой русско-японской войны. В годы Первой мировой командовал 43-й пехотной дивизией, временно — 2-м корпусом, затем — 28-м корпусом. Дважды временно командовал 5-й армией.
Жилинский Я. Г. Участник русско-японской войны. В 1911–1914 гг. начальник Генерального штаба. С начала Первой мировой — главнокомандующий Северо-Западным фронтом. Один из виновников поражения в Восточной Пруссии. Отстранен от командования. В 1914–1916 гг. был представителем России в Союзном совете во Франции.
Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 4.
В настоящее время эти города находятся на территории Польши. Лык переименован в Эльк, Иоганнисбург — в Пиш, а Арис — в Ожиш.
Сергеевский Б. Н. Пережитое, 1914. Белград, 1933. С. 37.
Стельницкий С. Ф. (1854 – после 1917) — герой русско-японской войны. В годы Первой мировой командовал 3-й Финляндской стрелковой бригадой, затем 58-й пехотной дивизией (отличился под Перемышлем), 39-м корпусом и Особой армией.
Погон Г. Ф. (1860 – после 1917) — после боев на границе Восточной Пруссии отстранен от командования полком. В дальнейшем состоял в резерве чинов при штабе Двинского военного округа. В 1917 г. произведен в генерал-майоры.
Нотбек В. В. (1865–1921) — отличился как командир 2-й Финляндской стрелковой бригады. Летом 1915 г. возглавил 1-ю гвардейскую пехотную дивизию. В 1917 г. командовал корпусом и армией.
Верховский А. И. В годы Первой мировой занимал различные штабные должности. Награжден орденом Св. Георгия 4-й ст. и Георгиевским оружием. В мае 1917 г. стал командующим Московским военным округом, а после провала выступления Корнилова — военным министром.
Ныне г. Бяла-Писка, Польша.
Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 г. на русском фронте. Начало войны и операции в Вост. Пруссии. Прага, 1926. С. 373.
Селивачев В. И. (1868–1919) — участник русско-японской войны. В годы Первой мировой отличился как командир 4-й Финляндской стрелковой бригады. В 1917 г. командовал корпусом и армией.
РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 6.
Восточно-Прусская операция: сборник документов. М., 1939. С. 387.
Там же. С. 389.
Его правнучка Л. Ю. Белоярцева в настоящее время проживает в Калининграде.
Гофман М. Война упущенных возможностей. М.–Л., 1925. С. 48; Людендорф Э. Мои воспоминания о войне. Минск–М., 2005. С. 68.
Головин Н. Н. Указ. соч. С. 383–384.
Ныне г. Олецко, Польша. Райгород и Граево, так же как и Августов и Сувалки, переименованы не были.
Флуг В. Е. X армия в сентябре 1914 // Военный сборник. Белград, 1924. № 5. С. 231–260. С. 235.
РГВИА. Ф. 2144. Оп. 2. Д. 1. Л. 2.
РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 8.
РГВИА. Ф. 2280. Оп. 1. Д. 336. Л. 8.
РГВИА. Ф. 2144. Оп. 1. Д. 11. Л. 1.
РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 10.
Шуберт Р. фон (1850–1933) — немецкий военачальник. Первую мировую начал как командир 14-го резервного корпуса. В течение месяца командовал 8-й армией. Затем командовал корпусом и армией на Западном фронте.
Рузский Н. В. Участник русско-японской войны. Начал Первую мировую командующим 3-й армией. Отличился в Галицийской битве. В сентябре возглавил Северо-Западный фронт. В марте 1915 г. (официальнопо болезни) покинул пост. С августа по декабрь 1915 г., а также с августа 1916 по апрель 1917 г. командовал Северным фронтом. Несмотря на большую популярность в обществе, не одержал никаких побед.
Сухомлинов В. А. (1848–1926) — в 1909–1915 гг. военный министр. В 1915 г. в глазах общественности стал одним из «виновников» тяжелого положения русской армии.
Отметим, что отставка сопровождалась серией интриг между генералом Жилинским и генералом Ренненкампфом. Первый пытался списать на командующего 1-й армией сентябрьскую неудачу в Восточной Пруссии, а второй сам претендовал на пост главнокомандующего. См.: Пахалюк К. А. Генерал П. К. фон Ренненкампф // Рейтар. 2012. № 2
Мищенко П. И. Герой русско-японской войны. С началом войны командовал 2-м Кавказским корпусом, а затем 11-м Кавказским корпусом. После неудачных боев у Сохачева в конце 1914 г. отстранен от командования, однако расследование не нашло его вины. В марте 1915 г. возглавил 31-й корпус
Ерофеев М. Р. (1857–1941) — участник русско-японской войны. В годы Первой мировой непродолжительное время командовал 1-й Туркестанским и 7-м Сибирским корпусами.
Орановский В. А. (1866–1917) — герой русско-японской войны. В Первую мировую был начальником штаба Северо-Западного фронта, а с начала 1915 г. командовал 1-м кавалерийским корпусом.
В настоящее время все эти города находятся в Польше. Сольдау (Зольдау) переименован в Дзялдово, Страсбург — в Бродницу, Остерода – в Оструду.
РГВИА. Ф. 2144. Оп. 1 Д. 11. Л. 23.
Ныне Ковно называется Каунас (Литва), а Гродно находится на территории Белоруссии.
РГВИА. Ф. 2290. Оп. 1. Д. 45. Кн. 1. Л. 184.
Будберг А. П. (1869–1945) — участник русско-японской войны. В Первую мировую был сначала генерал-квартирмейстером, а затем и начальником штаба 10-й армии. После поражения армии в феврале 1915 г. отстранен от должности. Впоследствии командовал дивизией и корпусом.
РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 15, 15 об.
В настоящее время г. Друскининкай, Литва.
Ныне городской поселок в Гродненском районе Гродненской области, Белоруссия.
РГВИА. Ф. 2144. Оп. 2. Д. 1. Л. 21.
Сражение в Августовских лесах — или, как его называли, «битва на Немане» — было превращено пропагандой в крупную победу, равную по своему значению чуть ли не событиям в Восточной Галиции. См.: Битва на реке Немане и разгром немецкой армии ген. Гинденбурга. М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1915; Бои на Немане и в Августовских лесах. Одесса: Библиотека Европейскойвойны 1914 г., 1914; Великая война в 1914 г.: Очерк главнейших операций. Русский западный фронт. Пг.: Издание Б. А. Суворина, 1916. С. 60–63.
РГВИА. Ф. 2144. Оп. 2. Д. 1. Л. 33.
Поскольку воспоминания писались спустя год, видимо, допущена ошибка или описка — война началась 1 августа (19 июля) 1914 г.
Речь идет об убийстве кронпринца эрцгерцога Франца Фердинанда сербским террористом Г. Принципом в г. Сараево 28 (15) июня 1914 г.
Если в 1914 г. война была встречена широким энтузиазмом и верой в скорую победу, то после поражений 1915 г. настроения сильно изменились.
Правильное название Вильманстранд, ныне Лаппеенранта, Финляндия.
Война была объявлена только 19 июля, видимо, речь идет об объявлении всеобщей мобилизации.
Специальный шкаф для хранения винтовок к казарме.
[58] Вероятно, имеется в виду город Рийхимяки, Финляндия. Железная дорога Рийхимяки — Санкт-Петербург была построена в 1870 г.
Приказ об отбытии на фронт был получен 28 (15) августа, 1 сентября (19 августа) был получен второй приказ об ускорении отбытия и только 2 сентября (20 августа) был отслужен прощальный молебен. См.: РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 3, 4.
Ныне г. Вильнюс, Литва.
Стоит отметить, что в годы Первой мировой русские солдаты открывали огонь чуть ли не по каждому аэроплану, считая его немецким. Точно так же под обстрел попадали и собственные летчики. Как правило, серьезного урона такая стрельба нанести не могла.
Видимо, так автор называет сторожевые охранения.
Судя по всему, здесь описаны столкновения 16 (3) сентября, которые предваряли занятие противником Августова.
В журнале военных действий корпуса отмечается, что противник вел наступление на д. Грузки до 3 часов дня 19 (6) сентября. См.: РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 12 об.
По сведениям из журнала боевых действий 22-го корпуса 27 (14) сентября 4-я бригада прибыла в район д. Перстун — Голынка. См.: РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 15 об.
Отметим, что деревня Березники была взята. 13-й и 14-й Финляндские стрелковые полки начали преследование, а 15-й и 16-й полки повели наступление на д. Боссе. См.: РГВИА. Ф. 2222. Оп. 1. Д. 538. Л. 20.
А видели ли русские солдаты форты Кенигсберга? Известно, что в августе 1914 г. в ходе наступления войска генерала П.К. фон Ренненкампфа приблизились к Кенигсбергу и даже стали готовиться к его блокаде. Но в связи с поражением 2-й русской армии под Танненбергом (26-31 августа) и отходом к границе в середине сентября остальных войск угроза столице провинции исчезла. Но до сих пор неясно, насколько близко русские солдаты подошли к Кенигсбергу и на самом ли деле они видели крепостные форты. В конце августа ближе всего от города оказалась кавалерия генерала Хана Нахичеванского. Имея задачу вести разведку «преимущественно на Кенигсберг», сводный конный корпус 27 августа занял г. Прейсиш-Эйлау (ныне – г. Багратионовск) и д. Мюльхаузен (ныне – пос. Гвардейское) и вышел к ручью Фришинг, а 28 августа имел стычку с немецкими войсками у д. Удерванген. С получением известия о тяжелом положении войск Самсонова генерал П.К. фон Ренненкампф выдвинул конницу юго-западнее, пытаясь организовать рейды в тылы 8-й немецкой армии. Русские кресты на прусской земле....
В районе Мюльхаузена остались части 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Н.Н. Казнакова, которые уже 31 августа чуть ли не попали в окружение. Правда, все обошлось: русские войска смогли отойти к д. Швенау, а под вечер – к Фридланду. Значит, д. Удерванген, ныне – пос. Чехово (примерно 15 км от окраин современного Калининграда) – самый близкий населенный пункт от Кенигсберга, который занимали русские войска? А смогли ли разъезды подойти ближе? Рассмотрим действия оставленных здесь частей 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. 29 августа подрывная команда лейб-гвардии Конного полка под прикрытием полуэскадрона Кавалергардов была направлена к д. Тарау (ныне пос. Владимирово, находящийся примерно в 10,5 км от окраин современного Калининграда) для подрыва железнодорожного моста. Как писал кавалергард В.Н. Звегинцов: «Выполнить целиком возложенную на отряд задачу ему не удалось. Пройдя около 10 верст, отряд был остановлен сильным ружейным и пулеметным огнем и не смог продвинуться дальше. Команда взорвала несколько небольших железнодорожных мостов на линии Торау – Мюльхаузен и уничтожила путевые стрелки и водокачку на станции Штромбинен». Сейчас это пос. Московское, который располагается примерно в 16 км от окраин Калининграда. На следующий день русская кавалерия находилась в этом же районе. «В течение всей ночи неприятель освещал местность сильным прожекторами. В сторожевом охранении ясно слышался шум от проходящих многочисленных поездов, – вспоминал В.Н. Звегинцов. - Разъезд №3 эскадрона корнета Оржевского обнаружил ночью передвижение значительных сил неприятельской пехоты в районе деревни Езау». Или ныне – пос. Южный Багратионовского района (в 4 км на северо-восток от пос. Московского), находящийся примерно в 13 км от окраин Калининграда. 30 августа эскадрон кирасир Ее Величества (под командованием штабс-ротмистра Лазарева) пытался как можно ближе пробраться к Кенигсбергу и подорвать железную дорогу на Берлин. Кавалеристы смогли войти в г. Крейцбург (ныне – пос. Славское), а затем приблизиться к железнодорожному полотну в районе леса Вильмсдорф – Форст (примерно в 5 км на запад от Крейцбурга), но выполнить задачу не сумели: немцы усиленно охраняли этот район. В итоге кирасиры даже попали в окружении. Только под покровом ночи, продираясь прямо через чащобу, удалось выбраться из него и к вечеру возвратиться к полку, который находился около Домнау (ныне – пос. Домново). Но следует отметить, что еще днем у Крейцбурга эскадрон остановился на высоком холму, откуда «вдали на фоне ясного осеннего неба отчетливо виднелись стрельчатые башни Кенигсбергского собора». Вполне возможно, что здесь речь идет об известном Королевском замке. Но Крейцбург – не самое близкое место от Кенигсберга, где побывали русские войска. Им удалось подойти и ближе. 27 августа разъезд Кирасир Его Величества под командованием корнета А.В. Каменского был направлен в сторону Кенигсберга. Вечером отряд появился у Вайсенштейн (ныне – пос. Марийское). Эта деревня оказалась свободной, равно как и Фухсберг (ныне – пос. Семеново). А 28 августа кавалеристы заняли лес южнее д. Рейхенхаген, пытались подойти к Боршерсдорфу (ныне – пос. Зеленополье), но там противник встретил их огнем. Также удалось пробраться и к ст. Левенхаген (ныне – пос. Комсомольск), но ее занимала немецкая пехота. Все вышеперечисленные пункты сейчас находятся примерно в 7 – 12 км от границ Калининграда. Впрочем, в район Левенхагена русские войска проникали и позднее. В донесении командующему Северо-западным фронтом генералу Я.Г. Жилинскому от 3 сентября говорилось, что «партиями 25-й дивизии испорчена железнодорожная станция Левенхаген…». Злые русские казаки в немецком городе. Немецкая карикатура.
Отвечая на поставленный в заглавии вопрос, можно сказать, что русские разведчики все же имели возможность видеть форты города. Ведь в 1914 г. для сбора сведений о противнике применялись самолеты. В одной из телеграмм от 4 сентября генерал П.К. фон Ренненкампф отмечал, что «воздушная разведка района Тапиау, Кенигсберг, Домнау, Гр. Эшенбрух обнаружила лишь обоз на дороге Гауледен, Штаркенберг, заметила вспышки нескольких выстрелов с фортов…». Согласно же донесениям в штаб фронта от 7 сентября к «западу и юго-западу города обнаружено лишь движение небольших групп, дороге на Лабиау – движение обозов, у Девау, что северо-восточнее Кенигсберг, замечены как бы ангары, брошены бомбы, эллинга не обнаружено». Сам Девау в наши дни находится в черте г. Калининграда (район ул. Гагарина). Отдельные попытки выйти к Кенигсбергу, в сторону которого, по сообщениям фронтового командования, противник производил «усиленную переброску войск», неоднократно предпринимались в начале сентября. Но как говорилось в одном из донесений (от 6 сентября) генералу Я.Г. Жилинскому: «Первая линия охранения по Фришингу, разъезды, проникшие сквозь эту линию, натыкаются на высоте Берхерсдорф на сплошное пехотное охранение».
Тот самый город, около которого в феврале 1807 г. произошла известная битва между армиями Л.Л. Беннигсена и Наполеона.
Все вычисления делались автором статьи вручную по современной карте Калининградской области от современных границ города по прямой.
Звегинцов В.Н. Указ. соч. С. 68.
Там же.
Звегинцов В.Н. Указ. соч. С. 71.
См.: Гоштовт Г. Кирасиры Его Величества в Великую войну. – Париж, 1938. С. 83 – 84.
См.: Восточно-Прусская операция: сборник документов. М., 1939. С. 348.
