Научная жизнь профессора БФУ им. Канта и доктора наук Владимира Гильманова не ограничивается университетскими лекциями. Часто он выступает для, казалось бы, неподготовленной аудитории при неизменном аншлаге. В соцсети «ВКонтакте» даже есть группа, где его бывшие и настоящие студенты старательно собирают цитаты из выступлений любимого преподавателя, видео- и аудиозаписи лекций, доступные для всех желающих. В интервью Афише RUGRAD.EU Владимир Гильманов рассказал, почему креативному классу необходимо полюбить Родину, зачем нужно объединяться с людьми, сжигающими книги, как прекратить гражданскую войну между «ватниками» и «креаклами» и почему калининградцам стоит отказаться от желания стать жителями европейского города.


— Недавно в Республике Коми в список книг, которые «расшатывают государственный строй», внесли книгу профессора Владимира Брюшинкина, бывшего заведующего кафедрой философии БФУ им. Канта, ныне покойного. Некоторые книги из этого списка в республике уже сожгли. И тут просматриваются очень плохие исторические параллели.

— Я, честно говоря, не знаю, какие книги попали в этот «черный список»... То, что касается работ профессора Брюшинкина, то эти книги вряд ли сгорят. Даже если сожгут. Это серьёзные работы на философском уровне. Что касается идейно-патриотических побуждений, то я не хочу выступать в роли цензора. С моей точки зрения, современная социальная атмосфера связана с разными видами конфронтаций. Сорос (в «черный список попали книги, изданные за счёт Фонда Сороса. — Прим. ред.), на мой взгляд, является одной из самых теневых фигур в современной финансовой системе мира. И тех, кто требует устранения факторов его влияния, можно понять.

— У Владимира Брюшинкина в список попала книга «Практический курс логики для гуманитариев». Получается немного кафкианская конструкция: курс логики угрожает государственному строю.

— Вот вы сказали Кафка... Мы попали в ситуацию неизбежного общекультурного абсурда. Те, кто требуют, чтобы книги были сожжены, вряд ли смогли разобраться в содержании. Но поводом является не сам профессор Брюшинкин с его «Логикой для гуманитариев» (его логика не может быть вредной), а поводом является тот, кто стоит финансово за их изданием.

— Вы сказали, что Сорос является теневой фигурой в финансовой системе. Но это же конспирология, теория заговора?

— Не теория заговора, нет-нет. Я говорю про то, что Сорос не скрывает того, что является представителем той финансовой логики, которая основана на спекулятивной парадигме и которая является разрушительной. Ещё до начала кризиса на уровне Евросоюза был вопрос о банковских финансовых спекуляциях.

— Вам не кажется, что вы тут совершенно несправедливо фокусируетесь на фигуре спонсора? Какая разница, кто дал денег, потому что там и учебник по криминалистике в «черном списке», и признавать его «расшатывающим государственный строй» — это даже не Кафка, а Хармс какой-то.

— Я, как всякая учительница, должен постараться понять детей. То, как ведут себя разные субъекты... С моей точки зрения, они ведут себя как «троешники» (в лучшем случае). На фоне того, что сегодня происходит в глобальном политическом процессе, я могу понять тех учеников, которые видят опасности в таких безобидных причинно-следственных конструкциях. Опасность они видят в том, кто воплощает в себе «демоническую» (если хотите) суть современной финансовой архитектуры.

— Я понимаю, что вы сейчас о глобальных проблемах говорите, но если мы сейчас сузим немного, то выяснится, что если мы будем «прощаться» с книгами Сороса, то придётся цензурировать всю библиотеку БФУ им. Канта. Там очень много книг издано за счёт фонда: в 90-е других источников финансирования не было.

— Книги лучше всего было бы спасти. Речь идёт о конкретных явлениях нашей отечественной мысли. Необходимо найти доводы для тех, кто инициирует подобные акции. Но для того, чтобы найти этот довод, надо постараться этих людей понять. Проще всего ещё больше усилить конфронтацию внутри общества, назвав их «мракобесами» и «пироманами культуры».

— А у вас чисто эстетически не вызывает неприязнь то, что книги жгут?

— Безусловно, вызывает.

— Некоторые ваши бывшие коллеги по БФУ им. Канта поспешили назвать всю эту историю «русофобской». И это, наверное, тоже странно, когда книгу про логику называют «русофобской»?

— С этой позицией, что творчество Брюшинкина является русофобским, не могу согласиться. Брюшинкин является философским феноменом определенного периода нашей национальной истории, который был связан с возможностями диалога между Россией и Западом. Национальная стратегия России была достаточно открытой для этой идеологичности. Наш университет участвовал ряде образовательных и научных программ. Но сегодня обозначилась проблема серьёзного культурно-исторического несоответствия.

— Вы имеете в виду некие настроения разочарования в этом диалоге?

— Это разные культурные коды, которые сегодня четко обозначают свои акценты. Объединяющий код сегодня проблематичен. Я имею отношение к этому вопросу. Я идентифицирую себя с культурными кодами России (русский язык, русская культура), но занимаюсь всё-таки проблемой мостов [между культурами]. И эти мосты сегодня сложно строить. Различия между культурными парадигмами России и Запада сегодня обострились донельзя. Владимир Брюшинкин надеялся на какой-то совместный код (наверняка надеялся). Потому что он не мог не понимать, что вся западная философия ХХ века — это философия кризиса.

— А вы в 90-е годы сразу понимали, что этого открытого диалога между Россией Западом не получится?

— Я очень надеялся, что он состоится. Пытался предостеречь своих западных коллег-философов от главной опасности, которую я вижу в западной культуре: это редуцирующий всё экономизм и то, что Фрейд назвал «инстинктом смерти» (полагая, что западная культура в этом инстинкте и находится). Моя надежда на диалог до сих пор остаётся: экономический принцип начинает себя перезагружать через приоритет кантовской моральной основы.

— Почему тема «русофобии» стала такой болезненной для общественной дискуссии? Это какая-то параноидальная болезнь сейчас.

— Если вы посмотрите на социологию, то начиная со времени президента Путина на Западе началась демонизация сначала политической элиты, а потом и самой России (потому что она Путина поддерживает). Все социологические опросы показывают коллапс (рубль «покурит» на фоне этой статистики). Коллапс доброго отношения к России. Это первое. Но этому способствовала ещё и плохая культура нашей финансовой элиты, которая ворует и туда убегает. Россия должна выздороветь от этой патологии бездуховности и безыдейности. Безграмотности. Тут два фактора: дефицит исторического знания по поводу России и деформирующее представление о России со стороны тех, кто имел возможность её представлять (те, кого в 90-е годы называли «новыми русскими»).

— Вы сказали «выздороветь от безыдейности». То есть этот невроз (когда каждый пытается клеймить своего оппонента русофобом) пройдёт с обретением национальной идеи? Он родился из-за того, что у нас её нет?

— У нас еще не закончилась гражданская война, которая началась с первых террористов, которые решили, что историю почему-то можно исправить «черным переделом». Эта война затянулась и приобрела чудовищные, кафкианские масштабы. Самое удивительное, что [мы] ещё живы. Сейчас важно сплачиваться. В том числе и в отношении таких чудовищных кафкианских поводов, как эта ситуация с «русофобством» на фоне книг философов. Если та же пресса будет на эти «русофобские» моменты реагировать однозначно негативно и агрессивно, то гражданская война только больше усилится.

— Этот режим гражданской войны каждая из сторон пытается представить в виде понятного противопоставления: «морлоки» – «элои» или, как сейчас модно, «ватники» – креативный класс».

— Я считаю, что эти довольно грубые противопоставления не работают. Креативность — понятие зависающее. Креативные — это молодые, имеющие более-менее приличную зарплату. Различия заключаются в социальном, социально-психологическом. Креативность может быть губительной. У нас креативный класс следует экономической логике самообогащения. Причем за счёт какой бы то ни было технологии: аморальной и так далее. Креативный класс должен беречь то, что можно назвать «общей судьбой». Креативный класс должен полюбить, как это ни странно, несмотря на всё это уродство (вспомните ДДТ), полюбить Родину, твою мать! Он должен полюбить этих несчастных, бедных, больных и замученных. Он должен постараться в силе своей юности и, возможно, в финансовых возможностях как-то войти в эту общую ответственность.

— Вы сказали, что необходимо объединяться, пусть даже на фоне спорных вещей. Но как объединиться с людьми, которые жгут книги? Собраться всем у костра вместе?

— (Смеётся.) Понимаете, это можно назвать бессознательной аллергией на все то, что приняло участие в разрушении наивной детскости национальной культуры. Россия попала в зону самых ложных идей. На Западе они прижились в той или иной степени, а попав в реальность русской истории, стали губительными. Вот почему говорят, что в России нет среднего класса. Прежде всего в ментальном плане (то, что на Западе называют «буржуа»). В России есть или святые, или бесы. Это жестокий диагноз Бердяева. Если вы хотите этот спор разрешить всё-таки на основе совести и ума, надо найти для поджигателей и тех, кого поджигают (они часто меняются местами), общий код, который связан с истиной. У Сороса истины нет. На Западе (простите меня) сегодня истины тоже нет. Западная цивилизация просмотрела то, о чём все её создатели предупреждали (они рассчитывали на совершенно другой проект), а не на этот, который редуцирует человека до биомашины. Те, кто на Сороса подобным образом реагирует, — это бессознательная аллергия против подобного подхода. Конечно, такая аллергия досадная. В ней отсутствуют просвещенческие энергии. Но я не имею права высокомерно реагировать на такие аллергические реакции. Код Апокалипсиса сегодня не в нас, а в массовом сознании наших близких соседей. А костёр мы, к сожалению, уже давно зажгли.

— Калининградцам, наверное, очень тяжело будет объяснять про «код Апокалипсиса в ближайших соседях», потому что они привыкли к ним каждый уик-энд за сосисками ездить и никакого кода не видят.

— «Код Апокалипсиса» — это моя жёсткая диагностика. (Смеётся.) У меня там хватает коллег и друзей. Я когда пытаюсь соучаствовать в строительстве соединяющих «мостов», то пытаюсь искать объединяющие принципы. Они есть. И в Польше, и в Литве сейчас происходит то, что всё больше интегрирует их в особый вид «цивилизационной прелести» (эта та самая «прелесть» из «Властелина колец»): материальные ценности, материальное благополучие, эффективно работающая экономика, не очень коррумпированная бюрократия. Это наши проблемы, а у них они в той или иной степени решаются.

— Мне кажется, что идеал среднестатистического калининградца — это как раз быть таким европейским бюргером: жить в комфортном и чистом городе, иметь эффективную экономику и как раз менее коррумпированную бюрократию.

— Я понимаю, что мои идеи звучат непросто. Но, с другой стороны, в этом и великий шанс для этого места, для города и региона. Любопытная динамика исторического пути мира привела к тому, что возник этот остров. Но если калининградец хочет по-настоящему понять историческую миссию этого острова, то ему нужно не идентифицировать себя с моделью человека как машины желаний. А идентифицировать себя тем, что касается «тайны человека» в кантовском ключе.

— Ну почему сразу «машина желаний»? Житель европейского города со всеми правами и обязанностями: житель Гданьска или Новгорода, которые входили в Ганзейский союз... Абсолютно нормальная европейская идея гражданственности и ответственности.

— Вы сейчас говорите в парадигме идеалов эпохи Просвещения. То, на что вы рассчитываете, давно уже на цивилизацию не работает. Идея гражданской ответственности на цивилизацию не работает. Она является одной из уловок, которая не решает вопроса масштабного разделения мира на очень бедных и очень богатых. Не решает проблему планетарного спасения. Не решает проблему того, чтобы в мире исчезла однополярность. Идея Просвещения — это идея, в первую очередь, кантовская. А, согласно Канту, миром должны править не экономические законы. Кантовский подход заключается в том, что первичным законом бытия может быть только закон совести. А он в условиях современной гражданской цивилизации не работает. Биомашина, скрываясь за своими интересами, может говорит о толерантности, гражданской ответственности, о том, что вы связываете с бюргерской культурой, которая, даже с точки зрения своих создателей, давно уже разрушена. Я работаю по поводу этой темы. И это, конечно, очень непросто. Потому что против этого работает то, что называется «здравым смыслом».

— Некоторые политики говорят, что Калининград может стать первым городом, где мечты о простом бюргерском счастье могут победить мечты о великой империи: человек посмотрит в холодильник, увидит, что там пусто, и решит, что пока надо подождать с идеей о всеобщей справедливости и заняться собственным бытом.

— У каждого места есть своя память. Опыт места, где мы с вами живём, — это опыт перманентной трагедии. Сегодня речь идёт не о холодильнике, а о том, чтобы начать операцию по спасению мира. Довольно благополучный профессор Кант, который жил в очень неплохом доме, пользовался всеми благами профессорства, — так вот Кант понял, что у нас есть «или – или». Если мы остановимся на природном законе (или чисто экономическом), то погибнем. Или мы выбираем моральный закон.

— То есть в парадигме «Медного всадника» Пушкина вы именно за всадника, а не за того маленького человека, который потерял возлюбленную из-за имперских планов?

— (Вздыхает.) Если уж меня куда поставить, то поставьте меня лучше поближе к Голгофе... Я знаю цену человеческой мысли и каждой человеческой жизни. Пушкин начинал с «Демона», «Безверия» «Гаврилиады». Все мы приходим молодыми, пушкинообразными гениями. Нам нужно пройти этот путь, и Пушкин его проходил. Естественно, у нас аллергия в отношении всякого вида тирании. Но Пушкин невероятно эволюционировал. Поэтому и написал знаменитый ответ Чаадаеву, который в одном из писем объявил, что Россия в историю входит, чтобы показать всем, как не надо жить. Пушкин ему написал: «Понимаешь, я смотрю вокруг и вижу много того, что для меня абсолютно неприемлемо. Но ни за что на свете я не хотел бы поменять Отечество и свою историю».


Текст: Алексей Щёголев
Фото: kantiana.ru