Свой юбилейный шестьдесят пятый сезон Калининградский драматический театр открыл премьерой спектакля «Сирано де Бержерак» по пьесе Эдмона Ростана в постановке молодого питерского режиссера Максима Соколова. Собеседник Афиши Rugrad.eu - Алексей Переберин, исполнитель роли Сирано и на сегодня один из самых востребованных актёров театра.

- Алексей, каким ветром тебя вообще занесло в Калининград из Красноярска?

- Это было в 2003 году. После окончания Красноярской академии музыки и театра успел один год отработать в театре в Мурманске. Моя бывшая сокурсница оказалась в Москве на актёрской бирже, где познакомилась с Николаем Владимировичем Петеровым. Это как раз был год, когда из калининградского драмтеатра ушли много молодых ребят и у Н.В. Петерова буквально летел репертуар. Моя подруга предложила меня Николаю Владимировичу, он был готов посмотреть. Я возвратился из Мурманска в Красноярск и должен был принять решение. Как раз попалось на глаза интервью Евгения Гришковца, в котором он очень хвалил Калининград. Я позвонил Н.В.Петерову - он говорит: хорошо бы на тебя сначала посмотреть. Отвечаю: так ведь пять тысяч километров – сложновато туда-обратно ездить. Тогда приезжай сразу, говорит. Николай Владимирович, по сути, взял кота в мешке, но впоследствии мы с ним очень хорошо сработались. 9 сентября исполнилось девять лет, как я служу в этом театре.

- Как тебя встретили в театре?

- Приехал с одной сумкой, какое-то время жил в театре, даже неделю – здесь, в гримёрке. Потом нам на несколько человек дали служебную квартиру, там же и живу до сих пор, но теперь уже с семьей. Сразу было много вводов. Большим профессиональным событием для меня стало участие в спектакле «Чайка», который поставил Альгирдас Латенас. Никогда бы не подумал, что мне Треплев достанется, и об этой роли даже не мечтал. На роль меня вводил по видеозаписи сам В.Н.Петеров, который хорошо знал этот спектакль. «Чайка» успешно прожила еще несколько лет, мы её много и хорошо играли, возили на фестивали. Но самой первой моей звездной работой была роль в спектакле «Соловьиная ночь», которую когда-то Николай Владимирович играл сам, а позже поставил эту пьесу как режиссёр ко Дню Победы. Мы его играли очень много, всегда на полный зал – и почти всегда зрители аплодировали стоя. Конечно, мне, пацану, это было очень приятно.

- А потом приехал Йонас Вайткус…

- И сделал «Марию Стюарт», где я сыграл Мортимера. В другом своём спектакле – «Ивонна, принцесса Бургундская» по пьесе Витольда Гомбровича - Й.Вайткус доверил мне роль принца Филиппа. Это тоже была большая ступенька моего профессионального роста. На сдачу спектакля я пригласил знакомых ребят. Один из них вообще в первый раз в театр попал, раньше даже не представлял, что это такое, а после «Ивонны» влюбился в театр и пересмотрел весь репертуар по несколько раз.

- Чего тебе не хватает сейчас? Что не удовлетворяет в профессиональной жизни?

- Мне грех жаловаться. Я практически живу в театре, вот, тапочки у меня здесь есть – всё нормально (смеется)…

- На занятость тебе, конечно, жаловаться грех, но бывают ли сомнения, что роль не твоя или ты её не осилишь?

- У меня по поводу каждой роли сомнения. Странно быть настолько самоуверенным, чтобы не иметь сомнений. Сделали мы «Сирано де Бержерака» - очень тяжко всё было, но премьеру отыграли. И я сейчас хожу и спрашиваю у людей, которые являются для меня авторитетом: могу ли я сказать, что сыграл Сирано? Сам про себя я такого сказать не могу. Хотя зрители хлопают, журналисты пишут, люди говорят, что искренне получилось, некоторые даже плачут на спектакле. Для меня это все как-то странновато – и не верится, но сам себе я не могу дать оценку. Хотя зрители переживают, а зрительницы влюбляются в моего Сирано - и если происходят такие вещи, наверное, всё не зря…
Всё не зря, если на сцене случаются моменты, когда я уже не Алексей Переберин, а Хома Брут или Сирано. Буквально минуты, даже секунды – но это секунды нашего актёрского счастья, когда ты полностью отрываешься от земли. В последнем спектакле «Сирано де Бержерак» был такой момент: несмотря на неудобный костюм, сложный грим с носом, необходимость летать на лонжах, - но мы как-то попали друг в друга с Любой Орловой (исполнительница роли Роксаны. – Прим.ред.), хотелось плакать – и было ощущение какого-то актерского катарсиса. Это полный уход от реальности, где нет Леши Переберина с его проблемами и болячками, а есть тот человек, который в эту самую секунду любит Роксану, по-настоящему любит. Такие откровения на сцене случаются не благодаря или вопреки чему-то, а сами по себе – просто в какую-то секунду происходит настоящая эмоция, которую технически сделать невозможно. И именно после этого зрители плачут и аплодируют стоя. Я счастлив, что это со мной случается - несмотря на хаос, в котором мы все существуем. И я уже не могу без этого жить…
К сожалению, у нас здесь нет института театральной критики, нет просто адекватных людей, которые могли бы сказать, что я делаю правильно, а что неправильно. Мы все варимся в одном котле, и на глазах у нас шоры. Если честно, до сих пор не могу понять, каково мое место в театре, какой я артист, что я могу и должен играть, чего не могу и не должен. Одно время вроде бы начал что-то нащупывать, а сейчас – опять ничего не понимаю. И я не могу сам себе ответить на вопрос, за что мне роли дают. Может быть, потому что некому играть и я тут один такой? Возможно, и поэтому, но обидно было бы думать, что это на самом деле так. Тем более, ведь я же как-то справляюсь, что-то ведь получается.

- Понимаю, что в театре у тебя большая загрузка, дома дела семейные, но все-таки домашняя работа над ролью имеет место?

- Работа над ролью не прекращается никогда. Если ты увлечён своей профессией, иначе и быть не может. Перед премьерой, после премьеры не спишь ночами. Лежишь, играешь сам с собой текст, как дурак, – и так здорово получается, и партнеры хорошо отвечают (смеется). Но я не сижу специально над ролью и не умею учить текст наизусть.

- Года полтора назад мы с тобой разговаривали, ты тогда сказал по поводу спектакля «Терроризм», что там пришлось роль самому придумывать и выстраивать. С Сирано то же самое получается, насколько я могу судить?

- Абсолютно, но «Сирано де Бержерак» - это не «Терроризм», а Пресняковы – не Ростан. В «Терроризме» у меня два эпизода, а в «Сирано» выходишь на сцену – и проживаешь целую жизнь. И надо сделать так, чтобы зритель вместе с тобой смог прожить эту жизнь - любить, потерять любовь, обрести вновь, умереть. Каким бы ты ни был замечательным артистом, одному это сделать непросто. Артист видит сцену, а режиссер видит целый спектакль. Возвращаясь к вопросу о том, чего мне не хватает: хочу сам попробовать что-нибудь поставить. Это штука опасная, но, не попробовав, не поймешь. Либо всю жизнь мучиться и переживать, что этого не сделал, - либо сделать и успокоиться. А вдруг получится – и я перестану быть артистом и пойду учиться дальше? Но пока не могу решиться. Во-первых, не очень хотелось бы провалиться. Во-вторых, боюсь брать на себя дополнительную ответственность за артистов, которые пойдут за мной, - у меня сейчас в жизни этой ответственности и так хватает.

- Бывает, что актеры устают от своей профессии…

- Мне нравится быть артистом. Как я могу устать? Это для меня всё равно, что от жизни устать. Но хочется новых ступенек, какого-то развития. Я хоть и немного поработал с Евгением Марчелли, но знаю точно, что мне посчастливилось. К нему на репетиции бежишь как на праздник. Когда у тебя завтра спектакль Марчелли, засыпаешь с удовольствием – и просыпаешься наутро счастливым…

- Работать с Вячеславом Виттихом - тоже праздник?

- Удовольствие! Но Слава постановщик, для него застольный период – мука. Когда пьесу читаем, мается, а как только выходит на сцену – сразу оживает: он уже знает, где и что должно загореться, упасть, вспыхнуть, бахнуть (смеется). Он мало говорит с артистами, но заражает идеей - и мы начинаем сами что-то выдумывать, а он потом помогает, слегка корректирует. Так у нас и получились Брандахлыст в «Куклах» и Хома Брут в «Панночке». Я ему говорю: Слава, ты хоть понимаешь, что ты для меня как для актёра сделал, какие роли ты мне подарил (смеется).

- И все-таки – какая роль из мирового репертуара, на твой взгляд, подойдет тебе идеально?

- Знаю точно, что я не Сирано де Бержерак. Но знаю и то, что эмоции, которые могу получить благодаря Сирано, не получу нигде. Это все-таки Ростан и это потрясающая история любви! Большая удача, что мне досталась эта роль, что я могу выходить на сцену и произносить: «…Самолюбие у женщин таково, что каждая решит, что это только ей». И я понимаю, что могу таким образом воздействовать на зрителей – и свою порцию удовольствия, конечно, от роли получаю. Никакая другая роль не даст мне такой возможности.

- Хома Брут тебе ближе, чем Сирано?

- Сейчас самый близкий. В нём меня больше всего. Иногда играешь роль и думаешь: я бы никогда не поступил так, как мой персонаж. С Хомой у нас в этом смысле стопроцентное попадание: Хома – это я, и если бы я оказался в подобной ситуации, поступил точно так же.
Сирано – это герой, человек, который жил, как думал: «Я выбрал путь себе кратчайший и прямой… быть самим собой». Мы не можем себе этого позволить в реальной жизни. И реальный Алексей Переберин – ведущий актёр театра, по совместительству монтировщик сцены, муж, отец двоих детей, - не может себе этого позволить. Но я стараюсь, чтобы Сирано у меня был живым человеком. И когда Роксана в финале говорит ему: «Зачем молчали вы пятнадцать лет?» - я по-настоящему плачу, понимая, что потерял счастье взаимной любви с Роксаной.

Текст – Евгения Романова