В Калининграде начались съемки нового фильма режиссёра и художественного руководителя «Гоголь-центра» Кирилла Серебренникова («Изображая жертву», «Измена», «(М)ученик»). В основу легла одноимённая пьеса, которую Серебренников ставил в своем «Гоголь-центре». В центре внимания обычный подросток, который находит поддержку в Библии и фактически объявляет «джихад» всему окружающему миру. С другой стороны — учительница биологии, которая пытается мальчику не то помочь, не то ему противостоять. Роль матери в новой картине исполнила Юлия Ауг. У неё обширная фильмография (от авторского кино до сериала на телеканале «Россия»). В 2013 году она сыграла одну из ключевых ролей в фильме «Интимные места». А её героиню — Людмилу Петровну, которая напрямую участвует в принятии консервативных законов, направленных на борьбу с «растлением молодёжи», — называли и кинематографической версией Мизулиной, и «Милоновым в юбке». В интервью Афише RUGRAD.EU Юлия Ауг рассказала о мире подросткового насилия, манифесте поколения Болотной площади и о том, как Библия может превратиться в оправдание насилия.

— Как я понял по тем небольшим описаниям, которые можно найти в сети про ещё не снятую картину, в ней всё строится вокруг некого конфликта: с одной стороны, есть ученик — религиозный фанатик, с другой — учительница биологии. Вам не кажется, что это какой-то очень шаблонный конфликт получается?
— Вообще всё не так, вообще катастрофа! Никакого конфликта между учительницей биологии и этим мальчиком (который вообще нифига не фанатик) нет. Мальчик никакого отношения к фанатизму не имеет. Это очень расчётливый...


— То есть это фарисейство?
— Это даже не фарисейство. Я не хочу пользоваться такими терминами, как «фарисейство» и «фанатизм». Это шаблоны. Я максимально хочу их избегать, говоря об этом фильме. Есть юноша, который отчаянно протестует против окружающего мира. И способом протеста он выбирает крестовый поход против действительности. Другое дело, что, выбрав Библию как свой щит, защиту и опору, он каждое своё действие оправдывает цитатой из Священного Писания. А делать он может как благо, так и абсолютное зло. Не надо его никак характеризовать. Это просто такой путь. Безусловно, это нонконформизм. Он не фанатик ни разу. Вы сейчас лично встречали религиозных фанатиков лично? На улице?


— Мне сложно сказать, кто из них религиозные фанатики, а кто — притворяется.
— А я вообще не встречала. Где-то я слышала про Энтео (основатель движения «Божья воля», брал на себя ответственность за срыв концертов западных музыкантов в России. — Прим. ред.). Кто он? Я не могу сказать, что он фанатик. Нет. Это юноша, который устроил крестовый поход против этого мира. Опираясь и защищаясь Священным Писанием. А дальше этот человек, цитируя Библию, оправдывает каждой цитатой свой поступок. А в этот момент он может просто уничтожать людей. Морально, физически. Это действительно очень похоже на крестовый поход. Крестовые походы именно на этом и основывались.


— То есть получается такой Алекс из «Заводного апельсина» у Бёрджесса?
— Не знаю. Я бы не сравнивала. Алекс невероятно начитан, образован, разбирается в музыке. Судя по всему, из хорошей буржуазной семьи. Здесь совсем другой мальчик. Может быть, первая книга, которую он стал читать, это Библия. А мама у него на трёх работах работает и света белого не видит, лишь бы жизнь сына обеспечить.


— Тогда его можно сравнить с персонажами Эдуарда Лимонова?
— Нет. Я бы сравнивала с пацанами, которые сейчас ходят по улице.


— Но они не читают Библию.
— Я вас уверяю, что при такой агрессивной пропаганде любой из них может взять Священное Писание, открыть и понять: «Ешкин двадцать! Так это же здорово. Я могу, благодаря этому, управлять миром».


— Мать, роль которой вы играете в фильме, в этой истории это пассивный наблюдатель и раб?
— Никакой она не наблюдатель. Это человек, который искалечил ему всю жизнь. Как? Нормально. Как 90 % родителей калечат жизнь своих детей. Вместо того, чтобы любить ребенка, они начинают его формовать под некие представления того, «как надо». А Библия — это протест. В жизни матери никакой Библии нет. Она неверующий человек. Для неё это вообще ерунда.


— Кирилл Серебренников в одном интервью сказал, что для него наступило время прямых высказываний. «(М)ученик» наводит на мысль как раз о таком прямом высказывании. Насколько вам комфортно находиться внутри этого прямого, но чужого высказывания?
— Очень комфортно. Мне вообще внутри любого высказывания, которое делает Кирилл Серебренников, очень комфортно.


— Комфортно, потому что это хороший режиссёр и с ним удобно работать? Или с вашей стороны есть поддержка этого высказывания?
— Неудобно работать, и это самый большой кайф. Кирилл Серебренников каждый раз, каждой своей работой выводит меня за зону комфорта. Мне как актрисе кажется, что я умею делать определённые вещи. И делаю их довольно неплохо. Кирилл Серебренников говорит: «Всё это фигня. Это ты всё умеешь. А давай попробуем вот это...». И я, мучаясь, ненавидя себя, через то, что у меня не получается, ищу каждый раз новый образ. И когда получается — это такой кайф.


— Общий месседж фильма вы бы как охарактеризовали?
— Не знаю, я вообще не морализатор. Даже не пытаюсь это формулировать. Для меня даже сформулировать какие-то простейшие в жизни вещи — это очень сложно. Мне всегда кажется, что, когда мы что-то называем, это сразу становится ложью.


— Фильм для современного контекста носит достаточно провокационный характер. Понятно, что сейчас касаться темы верующих тяжело.
— Почему тяжело? Расскажите.


— Хотя бы потому, что есть уголовная ответственность за оскорбление чувств верующих.
— А кто кого оскорбил?


— Оскорбление с точки зрения юриспруденции очень абстрактное понятие.
— Правильно. Поэтому у адвокатов тоже очень расплывчатая защита.


— То есть вы не опасаетесь, что это может повлиять на вашу карьеру?
— Я в своей жизни уже столько всего сделала. Я настолько откровенно высказываюсь в своем «Фэйсбуке» и по поводу этой власти, и по поводу отношения к РПЦ, что мне уже нечего бояться.


— Мне из описаний фильма показалось, что это будет картина для условных 14 % населения, которые встанут на сторону учительницы. Но фильм не разговаривает с вот этими оставшимися 86 %, для которых закон о защите чувств верующих — это благо, а мини-юбки — это зло. Не разговаривает на их языке, их не пытаются переубедить.
— Мне всегда очень нравился Сокуров. Он никогда не делал кино для зрителей. Он делал для себя. Кино было способом постижения окружающего мира. Мне кажется, что Сокурову вообще было не важно, один человек посмотрит его фильм, десять или миллионы. Мне кажется, что именно так и надо поступать. У нас же в фильме нет ни копейки государственных денег. Мы его делаем за свои. Есть продюсеры, которые нашли средства, есть актеры, которые тоже являются сопродюсерами этого фильма. Мы делаем это кино для себя. Если какое-то количество людей его посмотрит, то кого-то это разозлит, кто-то скажет: «Да, я так думаю». Вот это самое классное.


— Я понимаю. Искусство ради искусства. Но когда режиссёр готовит социальное высказывание, то он, наверное, должен зацепить какую-то аудиторию, которая до этого что-то не замечала.
— Опять морализаторство. Если это хотя бы одного человека заставит задуматься, о том, что вера и церковь — это не государственный институт, а что-то невероятно личное, состоящее из миллиона вопросов и вряд ли имеющее хоть один ответ, что это путь, а не пристанище... Может быть, тогда есть какой-то смысл.


— Вы не замечаете некого сходства судеб между вашей героиней из «Интимных мест» и матери из «(М)ученика»? То есть первая — это же электоральная группа второй?
— Я думаю, что у матери из «(М)ученика» настолько нет времени вообще в чём бы то ни было разбираться. Ей важно успеть на 3 работы, проверить, поел ли её сын, и проверить, не принимает ли он наркотики. Вот три кита, на которых стоит её жизнь. Всё. Какой там электорат?


— Мне показалось, что в судьбе Людмилы Петровны из «Интимных мест» есть такая очень интересная шизофреничность. С одной стороны, эти консервативные законы, с другой — она спит с фаллоимитатором. Это была попытка вообще показать шизофреничность этой реальности?
— Я очень не люблю обобщения и символы. Мне кажется, что это очень узнаваемый образ нашего поколения.


— Её даже сравнивали с конкретными политическими персонажами.
— В том-то всё и дело. Многие женщины и мужчины (заметьте) очень много добились в общественной жизни, но абсолютно несостоятельны в личной. Zero.


— То есть этот консервативный реванш, который в стране происходит, связан с тем, что люди, которые придумывают законы, в личной жизни не состоялись?
— Я бы не назвала это консервативным реваншем... Я рассматриваю это всё по-другому. Мне кажется, что такой внезапный призыв к РПЦ и втягивание её в решение государственных задач связаны с тем, что в России нет национальной идеи. Последняя национальная идея, которая действовала, это «вера, царь и Отечество». Мне кажется, что это попытка реанимировать это триединство.


— Если есть шизофреничность у героини из «Интимных мест», то есть ли шизофреничность у мамы из «(М)ученика»? Есть ли шизофреничность вот у этих низов?
— Есть. Мама в начале живёт очень простой и узнаваемой жизнью. Для неё все эти батюшки и вся эта церковь — это то, что к её жизни не имеет отношения. В попытке разобраться, что произошло с её сыном, после того как он в открытую объявил «православный джихад», она приходит к преподавателю истории религии в школе. Там есть интересный момент в её образе. Людмила Петровна из «Интимных мест» всё-таки страдает некой рефлексией. Мама из «(М)ученика» не испытывает рефлексии вообще. Виноваты все вокруг: виноваты школа, виноват преподаватель, друзья. Но только не она. Она приходит к этому батюшке разобраться. И один разговор переворачивает её сознание полностью. Она не становится верующей. Но она понимает, что церковь может быть для неё защитой от внешнего мира. И вот это вот чистейшей воды шизофрения.


— У этого мальчика был какой-то альтернативный путь, кроме этого джихада? Это же достаточно популярная история, когда молодой человек бросает вызов всему миру.
— Притом она популярна во все стороны и во всех странах. Эта пьеса вообще невероятно популярна. У меня её в мае взял Таллинский городской театр. Всегда очень сложно спорить с Библией. Ментально (хотим мы того или нет) она является книгой, на которой стоит европейская цивилизация. Европейская цивилизация основана двумя литературными произведениями. Вторая — «Илиада» и «Одиссея» Гомера. Но «Илиада» и «Одиссея» — некий внутренний код, а Библия — реальный закон и заповедь. Попробуй с этим поспорь. Я открываю и говорю: «В Библии, в Священном Писании сказано...». И это действует на большинство людей как удав на кроликов. Была ли иная альтернатива — мы не знаем. Начинается всё с того, что он декларирует, что совместное занятие в бассейне мальчиков и девочек в раздетом виде задевает его религиозные чувства.


— Насколько эта пьеса и будущая кинокартина похожа на мир школы, который мы у Валерии Гай Германики видели?
— Я думаю, что это разные миры. Недаром выбран Калининград. Это всё-таки какая-то непростая школа. Видимо, типа гимназии. Там такие отборные дети. Мир подросткового насилия там есть. Подростковый мир очень жесток. Но если у Германики в «Школе» — это прям... Я знаю такие школы, у меня дочка училась в такой. Сначала она начинала учиться в Эстонии. Потом переехала в Москву и пошла учиться в обыкновенную школу Тушино. Она была обыкновенная, но там не было какого-то ужаса. А потом мы с какого-то перепуга решили перевести её поближе к дому в Митино. В первый же день она вернулась с фингалом под глазом. Через неделю она научилась пить «Ягуар» в подъезде, через две выкрасила волосы в красный цвет. В общем, всё было нормально.


— Первоначальный вариант пьесы был сделан по произведению Мариуса Майенбурга. И Серебренников поменял финал. В оригинале учительницу увольняют. А у вас она остаётся и прибивает себе кроссовки гвоздями к полу. Мне показалось, что в этом есть такая попытка пожертвовать правдой жизни ради хотя бы намека на хэппи-энд.
— Ее что, не уволили что ли? Как вы себе это представляете? Ну прибил человек себя гвоздями. Вызвали ОМОН, отодрали гвозди, выволокли из школы...Никакого хэппи-энда в нашем спектакле нет. Более того, он заканчивается невероятно трагично. Все прекрасно понимают, что она не просто ноги прибила к полу, а сошла с ума. В этой борьбе за ученика. До самого финала она за него борется. И её просто выкинули в конечном итоге... На самом деле она только формально с ума сходит. Потому что все вокруг сошли с ума. А она единственная нормальной осталась. В этом зазеркальном пространстве она только выглядит сумасшедшей. Финал — это манифест. Если хотите, нашего поколения, которое говорит: «Мы отсюда никуда не уйдем! Это наш мир! Это наша страна! Сколько нас? 14 %? Значит, нас будет больше».


— Этот лозунг «Мы отсюда никуда не уйдём» хорошо применяется к Болотной. Но ведь в реальности же ушли?
— Никуда мы не ушли. Мы продолжаем делать, что мы хотим. Снимаем фильм. Куда мы ушли?


— А политическое высказывание?
— Мне насрать на политическое высказывание. Понимаете, какая штука, я невероятный индивидуалист. Всё.


Текст: Алексей Щеголев
Фото: graziamagazine.ru