Владимир Матвеев, заместитель генерального директора «Эрмитажа» по выставкам и развитию, давний друг и единомышленник калининградского музейного сообщества, на минувшей неделе был награжден медалью «За заслуги перед Калининградской областью». Кроме того, в январе Владимиру Юрьевичу исполнилось 65 лет – и свой юбилей он отмечал в Калининграде…

- Владимир Юрьевич, вы как человек, родившийся в Калининграде и много сделавший для развития здесь музейного дела, ощущаете заслуженность награды?

- Нет, скорее, расцениваю, как незаслуженный знак, за который я еще долго буду расплачиваться со всем калининградским музейным сообществом (смеется). Представление инициировали музейщики, потом было, наверняка, непростое продвижение. Считаю, что быть знаменитым некрасиво, - и в этом смысле эта медаль лично ко мне не имеет никакого отношения. Большая благодарность калининградским музейщикам – и за награду, и за то, что такое сообщество в вашем регионе появилось. В начале того, что журналисты называют моей деятельностью здесь, музеев в Калининграде было в два раза меньше. Хотя не хотел бы, чтобы меня называли культурным деятелем. Я просто работаю.

- А факт вашего рождения в Калининграде вы расцениваете как некий знак особых своих отношений с этим городом?

- Факт моего рождения здесь – случайность. Мои родители из Ленинграда, учились в одном классе, в 1941-м, когда началась Великая Отечественная война, окончили девятый класс. Потом - блокада. Мама доучивалась во время войны, поэтому окончила среднюю школу раньше папы, поступила в институт в Ленинграде и, будучи беременна мною, ездила туда на сессии. Я мог родиться и в Ленинграде. Отец доучился в вечерней школе в Калининграде, проходя службу. Последнее место его службы здесь - 16-й отдельный автобатальон ВВС Краснознаменного Балтийского флота, то есть наземное обеспечение флотской авиации. Родился я в госпитале на Северной горе, ранее немецко-фашистском, потом – окружном. В том районе мы и жили, я помню два из трех домов, в которых нам довелось жить. И в детский сад ходил там же, на Северной горе. Когда мне было шесть лет, отец поступил в академию, и наша семья уехала в Ленинград.

- Более поздние детские воспоминания не смогли заслонить картинки раннего калининградского детства?

- Я вижу некоторые очень ярко и объемно. Более того, меня удивляет их киношность, сфокусированнность на каких-то деталях. Например, как дежурный по станции в красной фуражке бьет в красный вокзальный колокол – и отправляется поезд на Калининград. Помню, как мы уезжали отсюда. Приехал грузовик, стали грузить вещи. Я насобирал самого для меня дорогого и нужного – разных железок, каких-то старых труб и кранов, - сложил в наволочку и притащил к грузовику…

- Погрузили?

- Нет, оставили и сказали: до следующего раза. Непонятно, до какого следующего: сколько раз уже потом сюда приезжал, а то свое детское богатство найти не могу (смеется).

- Когда потом вы вернулись в город детства?

- Спустя тридцать три года. Мамы и папы уже в живых не было, они блокадники – ушли рано. Родители после отъезда из Калининграда поддерживали связь со своими бывшими коллегами по службе, а за несколько лет до смерти сюда приезжали. Я помнил улицу, на которой жил один из сослуживцев отца, но в первый свой приезд не сразу смог ее найти. В чуть ли не единственном городском справочнике была улица Виктора Талалихина, но не было улицы Талалихина, которую искал я. В итоге все-таки нашел – на этой улице, как оказалось, жили и мы. Потом нашел еще один наш дом, детский сад, который помню всего лишь по нескольким эпизодам, но помню. Оказалось, что спрятанная в памяти реальность существует в конкретных вещах. Так я нашел и обрел свою маленькую родину.

- И после этого вы стали сотрудничать с местными музеями?

- В тот же первый приезд. В Музее янтаря проводилась серьезная музейная конференция, я делал доклад о нескольких янтарных предметах в коллекции Петра Великого. Я вернулся в Калининград через тридцать три года, в течение которых никак его не чувствовал. Мое врастание в этот город началось в середине 1980-х. До сих пор самая глубокая моя связь здесь – это Музей янтаря, с которым мы продолжаем работать. Потом появилась художественная галерея, ее сотрудники приехали в Эрмитаж с предложением организации выставки. Это был рубеж 80-х и 90-х годов – мы тогда привозили большую выставку «Петербург в произведениях графики». Три четверти всей моей последующей деятельности здесь связано с галереей, поскольку в позиционировании Эрмитажа очень значим статус ведущего художественного музея России. С галереей мы сделали очень много проектов. Не все были грандиозными, но мы продолжали их делать и в самые тяжелые времена. Такого не было ни в одном музее нашей не бедной Родины, за исключением, пожалуй, проекта «Эрмитаж Казань», но если сравнить общее количество выставок, то в Казани за все эти годы мы сделали всего на пару больше.

- Но ведь в Казани у вас целый Эрмитажный центр?

- Не совсем целый. Под центр отдана обособленная половина одного этажа четырехэтажного здания бывшего юнкерского училища. Остальные помещения занимает Музей Казанского Кремля, мы существуем как его отдел «Эрмитаж Казань». То есть, это не филиал Эрмитажа, а отдельная музейная структура, которая сотрудничает по нашим программам и в которой проходят наши выставки.

- Насколько был необходим Эрмитажный центр в Выборге, под боком у Петербурга?

- Мы открыли его в 2010 году. Оба Эрмитажных центра в России появились вопреки логике. Казани хотелось продемонстрировать свою особенность и эксклюзивность – и она с помощью Эрмитажа это сделала. В Выборге – да, казалось бы, если уж строить, так не в Выборге, а где-нибудь…

- В Екатеринбурге, например?

- Я утверждал и утверждаю, что, на самом деле, в Екатеринбурге у нас все есть, потому что в годы Великой Отечественной войны значительная часть коллекций Эрмитажа хранилась именно в Свердловске. Екатеринбург и так наш. Есть ли необходимость создавать там структуру? Даже самые прекрасные идеи культурного строительства не стоит возводить в абсолют и пытаться реализовать во что бы то ни стало. Например, мы строим новое эрмитажное фондохранилище: очень неудобно, на выселках, все музеи кричат, что не может быть хранилище оторвано от самого музея. Но мы сделали то, чего быть не может, - запроектировали его изначально открытым для посещений, уже сдали вторую очередь. И теперь это делают примером для всей страны, а Пиотровским тычут в глаза абсолютно всем, кто ни в какую не хочет выехать из Кремля и согласны строить хранилище только на лужайках склонов вокруг. У нашего решения есть плюсы, есть минусы, оно не может быть универсальным, тем не менее, из него штампуют клише. В позапрошлом году в Саратове на встрече музейщиков с Владимиром Владимировичем Путиным была поставлена задача - всем строить хранилища. А денег на всех не хватает, значит, выход – одно большое хранилище на регион, и там все в куче. Но кто-то же должен этим управлять. Больше проблем, чем решений, ситуации очень непростые.
Сегодня все переживают эти совершенно удивительные новые законы про вечерние открытые музеи, выставки для всех и вдруг появившуюся сверхзаботу обо всей стране. Правильная забота, все это надо делать, но за чей счет? У нас в Калининграде самый удачный проект был реализован при поддержке Росатома - это четыре эрмитажных выставки в разных региональных музеях. Может быть, и не сверхпроект, и не самый пронзительный из наших, но модель хорошая. А галерея и Музей янтаря, кажется, привлекали еще и финансирование из областного бюджета.

- Да, вернемся в Калининград: все-таки каково общее количество эрмитажных выставок, которые прошли здесь с того момента, когда вы начали врастать в этот город?

- Двадцать выставок, к которым я имел отношение в той или иной степени. Кроме того, присутствие Эрмитажа в регионах – это возможность для сотрудников региональных музеев участвовать в наших проектах, конференциях, круглых столах. Эрмитаж всегда был школой. С калининградскими музеями мы обязательно раз в год встречаемся на выставке «Интермузей». Скажу больше, у меня нет ближе «музейных» родственников, чем калининградские музейщики. Они все разные, бывает, что и между собой не очень ладят, но когда я здесь, все вместе мы ладим очень хорошо…
Так что никакой деятельности я тут не осуществлял, а просто делал все, что мог. За награду признателен, в первую очередь – музейщикам. Но для меня это, прежде всего, знак того, что надо делать больше.

- А можно поподробнее насчет «больше»?

- Сегодня очень сложно всем. Борьба между регионами, видимо, будет разворачиваться вокруг одних и тех же потенциальных источников. Калининграду мы уже давно не можем уделять столько времени, сколько уделяли раньше. И слава Богу, потому что все больше российских городов вовлекаются в наши программы. Можно с Востока на Запад перечислить города, в которых побывали наши выставки за последние 20 лет: Улан-Удэ, Иркутск (в прошлом году), Абакан, Красноярск, Новосибирск, Кемерово, Омск, Екатеринбург, Уфа, Казань (с ее очень сильными модельными позициями), Ставрополь, Краснодар, Ростов-на-Дону, Саратов (в позапрошлом году там сделали большой хороший проект), Архангельск (правда, с девяностых годов там не были), Смоленск, Новая Ладога, Выборг, Великий Новгород. Сейчас на очереди два проекта – в Омске и Красноярске.
Эрмитаж может делать максимум пять выставок в год. Надо понимать, что существует очередность, и чем больше охваченных нами городов, тем больше у музеев претензий на эрмитажные проекты и программы. Правда, такая «озверелость» имеет и положительный эффект: многие музеи России в последнее время стали делать все больше проектов друг с другом. Мы понимаем, что у калининградских музеев свои особенные проблемы, связанные, в первую очередь, с отсутствием собственных собраний. Поэтому Эрмитаж в этом смысле всегда поддерживал, поддерживает и будет поддерживать Калининград.

Текст – Евгения Романова
Фото - justmedia.ru