Шестьдесят пятый сезон Калининградского областного драматического театра для актрисы Надежды Ильиной совпал с ее личным юбилейным годом. Одна из самых ярких актрис калининградской сцены – в интервью Афише Rugrad.eu: о своих режиссерах, любимых ролях и молодости среднего возраста.

- …Еще А.П.Чехов сказал: актеры – это очень странные люди, да и люди ли они вообще. У Александра Вертинского тоже есть о нас замечательная фраза: «Актеры – боги, боги одиноки». Мы одиноки по внутреннему ощущению, независимо от того, есть ли семья. И мы все больны театром. Человек, который пришел когда-то в театр и заразился этим вирусом, выздороветь уже не может, и до последнего своего часа будет требовать этого наркотика, стремиться в зал, чтобы подпитаться его энергетикой. Бывает, что человек как будто вылечивается от этой болезни, но, мне кажется, он и не болел, потому что ностальгия по театру пострашнее ностальгии по родине. Если какое-то время не выходишь на сцену или тебя не замечают, становишься психом. Это не зависит от наличия или отсутствия дарования, каждому свое - мы не можем быть равными. У меня, например, нет семьи, только мама и кот, - и практически вся моя жизнь проходит в театре, который, наверное, заменяет мне все эмоции, не полученные в жизни.

- Если бы даже была семья, мне кажется, ты – какая есть, с твоим темпераментом и актерским дарованием – все равно большую часть жизни проводила бы в театре...

- Абсолютно верно. В детстве я одно время хотела стать балериной, ходила в балетную студию в ДК рыбаков, но не сложилось: у меня начинались судороги ног, когда вставала на носок. Была мечта быть стюардессой, чтобы летать в разные страны, потом хотела стать переводчицей. Когда убили отца, какое-то время хотела пойти работать в милицию. Он учился в Московской высшей школе милиции, приехал сюда на каникулы в 1964 году – и его здесь убили, но убийство так и не раскрыли, несмотря на привлечение московских следователей… А в шестом классе как отрезало – и я сказала себе, что буду актрисой.

- Но все-таки что-то послужило толчком?

- Нас в школе часто водили в театр. Я была влюблена в актера Николая Петерова, даже написала ему письмо о том, как восхищена его талантом, - и пришел по почте ответ от его жены: мол, он женат и оставьте его в покое (смеется). В моей детской жизни много было театра. После окончания школы поехала поступать в Ленинградский театральный институт (ЛГИТМИК), не поступила и осталась на год вольнослушателем на курсе у Василия Васильевича Меркурьева…
Всем кажется, что я сильная женщина, но моя эмоциональность – это защитная реакция. Хотя Коко Шанель и сказала, что 50 – это молодость среднего возраста, пережить за свои пятьдесят мне пришлось много, и потерь было много. Но весь жизненный опыт, положительный или отрицательный, идет в профессиональную актерскую копилку. Невозможно играть трагические роли, не пережив каких-то вещей в своей жизни. Актерство в этом случае не спасает.

- После года вольнослушательства ты предприняла очередную попытку поступить в ЛГИТМИК?

- Нет, я поехала в Москву, по баллам прошла, но на мое место взяли сына или дочку завлита одного из московских театров. Я зареванная вернулась в Калининград – и поступила в наш драмтеатр, где год благополучно отработала. Третья моя попытка поступить увенчалась успехом – я стала студенткой Московского Государственного училища циркового и эстрадного искусства. Когда мы учились на первом курсе, в мастерской у Романа Виктюка училище оканчивал Ефим Шифрин. Моим педагогом был Борис Леопольдович Левинсон, один из последних учеников К.С.Станиславского, актер театра имени Маяковского. После второго курса ушедшего по здоровью Бориса Леопольдовича сменил Андрей Крюков, режиссер Московского Театра сатиры. Пантомиму преподавал Илья Григорьевич Рутберг – и я была у него любимой ученицей.

- И жонглировать умеешь?

- А как же – и булавами, и кольцами (смеется). К выпуску мы вместе с подружкой выпустили два эстрадных номера: один по Бертольду Брехту, а второй – одесский, с песнями Леонида Утесова. На меня пришел запрос из Калининградской областной филармонии, но нас позвали в оркестр Утесова – и мы поехали показываться дяде Лёде и его дочке Эдит. В оркестр нас взяли, потом еще долго пришлось добиваться, чтобы отменили мое распределение в Калининградскую филармонию.
Вспоминаю годы работы в оркестре – хорошее время было, но все равно тянуло в театр. Эдит Утесова умерла в 1982 году, Леонид Осипович не намного ее пережил, в оркестр пришел новый директор, с которым отношения у меня, мягко говоря, не сложились. Пришлось уйти, поработала какое-то время в Московском Театре эстрады у Аркадия Райкина, у Геннадия Юденича в Экспериментальном театре-студии репетировала Марию в «Вестсайдской истории». А времена-то советские – на работу без прописки не оформиться, за нарушение паспортного режима могли на год посадить или выселить за сто первый километр. Через пару лет московских мытарств, в 1983-м, приехала в Калининград к маме зализывать раны. Прихожу сюда, показываю Юрию Чернышеву какие-то свои работы, меня берут. Пошли роли – одна, вторая. Эмиль Абрамович Вайнштейн стал отцом родным, взял под крыло, смотрел все мои спектакли – потом до мельчайших подробностей разбирал работу, я даже в антрактах от него в женскую уборную пряталась (смеется). Ко мне здесь хорошо относились, всячески пестовали. Тогда молодых актеров в театре было много, но и работой никого не обижали. Мой муж получил квартиру в Москве, можно было бы вернуться, но я осталась: здесь я чувствовала под ногами почву, на которой выросла.

- Кого именно из тех режиссеров, с которыми тебе пришлось работать в Калининградском областном драматическом театре, ты можешь назвать своими?

- Наверное, первый – Юрий Чернышев. Я обожаю музыкальные спектакли, а Юрий Васильевич их хорошо умел делать, у него были очень яркие спектакли. Валерий Бухарин – тоже хороший режиссер. Он делал на меня и Виктора Попова «Вкус черешни» Агнешки Осецкой с песнями Булата Окуджавы, у нас на сцене был живой диксиленд Максима Пиганова. У Юрия Чернышева я играла в «Моей прекрасной леди». Люблю характерные роли, хотя чаще приходится играть всяких дам света и полусвета. Не люблю положительные роли, никогда не тянуло сыграть Нину Заречную или Аленушек в сказках – но всегда хотелось Бабу Ягу, это интереснее. Как нас учили, в плохом надо обязательно искать хорошее…
Я работала здесь со многими режиссерами. Первая большая роль – Ольга в «Ночных забавах» у Эмиля Абрамовича Вайнштейна. Моим партнером был Юрий Свирин – потрясающий актер, с такими людьми работать – подарок, потому что ты всегда чему-то учишься. «Трехгрошовую оперу» люблю, театр Бертольда Брехта вообще люблю, его зонги. Как поющей актрисе, мне нравятся песни-судьбы, песни, которые не просто поются, а играются как спектакль, где есть поле для актерской фантазии. Я, кстати, здесь дважды становилась лауреатом конкурса актерской песни.
Еще одна большая моя любовь – режиссер Анатолий Морозов, который ставил здесь «Священных чудовищ»…

- Многие актеры вспоминают этот спектакль с удовольствием…

- Да потому что он был настоящим произведением искусства. Незадолго до приезда режиссера мы закончили «Леди на день» - и у меня была там большая работа. Приезжает Морозов ставить «Священных чудовищ», меня распределяют на роль Шарлоты, подруги главной героини. Читаю пьесу – и кажется, что по тексту ей лет восемьдесят, а мне на тот момент еще и сорока не было. Прихожу на читку, никак не высказываю своего недовольства, а я ведь врать не умею, если что-то не нравится – на лице написано. Во время перерыва в курилке все-таки выдаю Николаю Владимировичу Петерову: у нас что, в театре, возрастных актрис мало? И зачем мне роль, похожая на только что сыгранную в «Леди на день»? Дайте Шарлотту другим, я пересижу, подожду… Но на репетиции А.Морозов буквально одним словом все объясняет и направляет мою роль в нужное ему русло. Люблю своих режиссеров за то, что принимают меня такой, какая я есть – со всеми вывертами и взбрыкиваниями, - знают то, чего не знаю я, и могут мне это объяснить. К сожалению, не у всех режиссеров есть такое знание…
Сейчас молодой режиссер думает: вот я что-то новое миру скажу, формой задавлю, любую драматургию поставлю. Что ты поставишь? Что ты вообще понимаешь в свои 24 года про трагедию, допустим, Сирано де Бержерака? Я смотрю на молодую часть нашей труппы – и мне их бывает жаль: мы-то прошли школу больших мастеров, больших режиссеров – а у них этого нет. Сейчас режиссер ставит спектакль, но с актером не работает. Актер должен сам выстраивать себе роль, не умеешь – извини. Это данность, которую мы не в силах изменить.

- Но как, по-твоему, молодой актер может научиться самостоятельно выстраивать себе роль?

- Учись у старшего товарища, работай дома самостоятельно. Правда, у молодых иногда появляется неуместная звездность: мол, если я много играю, значит, я звезда. А то, что много и одинаково, и из спектакля в спектакль одно и то же, и нет ни роста, ни всплеска? Должен быть какой-то общий уровень: если ты работаешь хорошо, а все остальные так себе, ты перестаешь слышать партнеров, возвысившись над ними, и своей хорошей работой еще больше валишь спектакль. Театр – действо коллективное. Но спасибо нашим зрителям: они позволяют нам делать то, что мы любим, - и любят то, что мы делаем. Даже если временами это делается не очень хорошо (смеется).

- Несмотря на вышеперечисленные отрицательные моменты работы с молодыми режиссерами, с Вячеславом Виттихом у тебя, кажется, очень хорошо получается?

- В любом случае работа с молодыми режиссерами и актерами заряжает энергией. Они не дают расслабиться и начать стареть – несмотря на молодость среднего возраста (смеется). Самую большую и значимую работу мы со Славой Виттихом сделали в спектакле «Беспощадна как сердце». Очень любимая – и очень больная для меня работа. Все, кто занят в спектакле, жалеют, что он не играется – впрочем, по объективным причинам. С этого спектакля мы со Славой и нашли друг друга как режиссер и актриса, а потом были «Куклы», «Панночка». Я пойду в любую его постановку даже на роль падающего стула, буду работать с ним все что угодно, - я должна быть как талисман в каждом его спектакле.
Со Славой очень комфортно работать. Он всегда даст тебе попробовать, если ты настаиваешь на своем видении роли, но потом мягко объяснит, что этого делать не стоит. Он упертый – и если что-то решил, никакие добрые дружеские отношения его решения не изменят, потому что он видит спектакль в целом, а мы – лишь какую-то свою частичку. Он всегда спокоен, когда все вокруг нервничают и гиперэмоционально выплескивают свои переживания. Мне кажется, каждый из актеров, работающих со Славой, боится ударить в грязь лицом и подвести режиссера, каждый старается изо всех сил, чтобы только не дать спектаклю развалиться. Обычно приглашенный режиссер уезжает – и спектакль начинает валиться, а в спектаклях Славы заложен изначально какой-то заряд, который поддерживает их внутреннюю жизнь, и мы готовы прыгнуть выше головы и доказать, что можем еще лучше. -Наверное, поэтому его спектакли и держатся.

- Я понимаю, что о Славе ты можешь говорить бесконечно, но давай вспомним любимые роли у других режиссеров…

- Эпохальная для меня роль – Аркадина в «Чайке» у Альгирдаса Латенаса. Замечательная была работа, люди смотрели по несколько раз. Мы все с удовольствием еще поработали бы с этим режиссером. Спектакль играли очень долго, он и сейчас еще не списан, но уже состав собрать сложно. Я всегда думала, что «Чайку» можно решать сценографически только в традиционном варианте, но А.Латенас предложил очень нестандартное решение, а музыка, сочиненная его братом Фаустасом Латенасом, стала отдельным действующим лицом спектакля. Ф.Латенас, кстати, написал музыку к спектаклю Римаса Туминаса «Дядя Ваня» в Вахтанговском театре. Альгирдас интересно работал с актерами. Иногда ни один и актеров, занятых в сцене, не знал, какая задача была поставлена его партнерам. Наверное, в том, что каждый знал только свою тайну, заключалась какая-то химия общего результата…
Был у нас очень красивый музыкальный спектакль, который поставил молодой московский режиссер Алексей Герба, - «Мадемуазель Клерон». Я играла главную роль. Там были песни Юлия Кима, костюмы делала Елена Сафонова. Вспоминаю сейчас эту роль – и очень хочу сыграть что-то музыкальное, яркое, сумасшедшее. От серой обыденности устаешь. Театр – это, конечно, жизнь, но другая – в преломлении театра. Не зря ведь сцену нам делают на метр выше зрительного зала: нельзя опускаться до уровня толпы, нужно зрителя немножко поднимать. Я не за то, чтобы зритель приходил в театр – и решал какие-то загадки и шарады, но театр должен быть хотя бы на шажок впереди, а не на потребу публике. Чуть-чуть впереди, чуть-чуть выше – и вести за собой. Для меня это главное в театре.

Текст – Евгения Романова