Восприятие современного искусства предполагает активную работу сознания. Человек, который хочет понять, как устроен мир, что в этом мире происходит, может быть даже не очень эстетически воспитанным, может не различать, что красиво, что не красиво. Но он чувствует, что для него актуально, больно, что его тревожит, - и находит это в современном искусстве. Современное искусство – это как дети. Есть высокие, самые высокие ценности, которые создала человеку человеческая цивилизация, человеческая культура. Можно не иметь детей, прекрасно жить и читать Пушкина. Но когда ты, что называется, падаешь в любовь, у тебя рождаются дети, они орут – нравится тебе это или нет, - писаются и требуют еды, ты втягиваешься в актуальную жизнь. Современное искусство может тебя раздражать, оно как болезнь, как дети, но это очень активная, очень требовательная жизнь.

Можно прожить без современного искусства, и большинство человечества так и поступает. Но активная часть человечества - наиболее продуктивная, креативная, творческая - без современного искусства не живет. Я часто сталкиваюсь с очень активными людьми - крупными политиками, министрами, послами, президентами и т.д., - которые честно говорят: мы не понимаем и не любим современное искусство (некогда, недостаточно образования или времени, чтобы ходить по выставкам). Но признают при этом, что современное искусство постоянно чего-то от них требует и они вынуждены реагировать на него. Поскольку они сами очень активны, они понимают, что современное искусство – один из самых активных, культурно и ментально наполненных комплексов современной цивилизации.

- Это общемировая тенденция, от которой наша, российская ситуация, наверняка отличается?

- Ситуация чуть-чуть другая, но не думаю, что она навсегда отличается от общемировой. Мы не будем изобретать велосипед – и не мы изобрели атомную бомбу, синхрофазотрон, компьютер и т.д. Мы будем жить так, как живет все цивилизованное прогрессивное человечество. Можно, конечно, настаивать на своей самобытности – и в культуре это вполне естественный путь. Но современное искусство вовсе не отрицает искусство традиционное. Многие думают обратное – по незнанию или недоразумению, - но это неправда. Вообще современное искусство очень тесно связано со всеми областями – и инновационными, и традиционными, и даже ортодоксальными – в полемике. Современное искусство максимально преодолевает свои собственные границы. Оно не замкнуто, несмотря на какие-то отдельные элитарные, герметичные его части. Базовые стратегии современного искусства очень демократичны.

- Слово «полемика» в данном контексте не сыграет ли на руку оппонентам современного искусства?

- Полемика всегда несет в себе творческое начало. Полемика – это не отрицание, а попытка понять и прояснить истину. Есть же приятие вне полемики – например, большинство публики считает, что оно понимает традиционное искусство. А на самом деле они его не понимают и очень плохо знают, и знают только штампы и клише. Современное искусство гораздо больше работает, например, с тем же Репиным или Шишкиным, чем обыватель.

- Накануне общалась с Эймунтасом Някрошюсом, который, в том числе, говорил о падении интереса к театральному искусству во всем мире. По его мнению, это происходит из-за того, что театр значительно отстает в своем развитии от оперы или таких чистых видов искусства, как живопись, литература или музыка. На ваш взгляд, может ли театр спастись через современное искусство?

- Опыт современного искусства можно с успехом использовать в других сферах – и, возможно, театр, опера или кино «спасутся» именно через современное искусство. Мы собираемся в Москве открыть детский театр. Дети очень хорошо воспринимают современное искусство, лучше, чем взрослые, у которых много шор на глазах. Здание, где сейчас располагается ГЦСИ, построил известный русский художник Василий Поленов специально для того, чтобы устроить там детский театр и художественные мастерские. Мы эту функцию восстановим, но - привнеся туда весь опыт современного театра и перформанса. Современные театральные опыты очень многообразны, мы их аккумулируем и консолидируем, опираясь на базу современного искусства – с использованием новых технологий, видео- и саунд-экспериментов и т.д. Театр не будет отодвинут, а, наоборот, получит перспективу, новую пищу для развития, новую кровь. Об этом не очень любят говорить, но традиционное искусство достаточно часто пользовалось опытом авангардного или модернистского искусства. И академический художественный театр использовал находки авангарда – конечно, сохраняя свою традицию, - но одно не исключает другое.

- Специфика современного искусства диктует и специфику деятельности по сохранению его произведений. Как эта проблема решается в мире – и в России?

- В нынешнем году вместе с Московским Музеем современного искусства мы проводили конференцию о проблемах сохранения произведений современного искусства. Художники создают произведения самые разные, начиная с относительно традиционной живописи, скульптуры и объектов и кончая произведениями эфемерными – сиюминутными инсталляциями или произведениями из дыма. Это большая проблема. В этой области уже наработан какой-то мировой опыт. В разных странах есть очень авторитетные огромные музеи современного искусства, где работают замечательные реставраторы, хранители. Мы пытаемся этот опыт использовать. Но далеко не все решено и в Нью-Йорке или Париже. Мы в России создаем регулярную платформу для решения этих проблем с участием специалистов и экспертов – реставраторов, ученых и т.д. Вплоть до юристов - потому что инсталляция иногда сохраняется только в точном, юридически заверенном описании, нет смысла хранить, например, горы земли или тонны стали. Такая работа является произведением современного искусства, если ее права зафиксированы и юридически оформлены.

- Какие площади для хранения имеются сегодня в распоряжении Государственного Центра современного искусства в Москве?

- Площадей недостаточно, мы арендуем специальные площади под хранилище в центре Москвы, что довольно глупо, потому что дорого. Поставили перед министерством культуры РФ вопрос о создании централизованных помещений для хранения, где бы мог хранить свои коллекции не только ГЦСИ, но и другие музеи – Третьяковская галерея, Музей музыкальной культуры, музей Ольги Свибловой и т.д. Организация такие централизованных хранилищ на окраине города, где земля не так дорога, – это мировая практика. Думаю, что и Россия пойдет по этому пути. Но будут и какие-то локальные хранения, в том числе, наших филиалах. На сегодня в нашей коллекции около трех тысяч единиц. Когда мы построим большое здание ГЦСИ в Москве, там будет большая экспозиция и помещения для хранения.

- Когда мы разговаривали в предыдущий ваш приезд в Калининград на фестиваль саунд-арта, я поняла по вашим глазам: вам нравится, что здесь происходит. Признайтесь, Балтийский филиал ГЦСИ - особенное ваше детище?

- Особенное. Создание всех наших филиалов начиналось с конкретных людей. Это не было спущено приказом минкульта: открыть в таком-то городе центр современного искусства. Именно люди определяют ту специфику, которая здесь есть. Юра Васильев – это один мир, Дима Булатов – другой огромный мир, Женя Уманский, Лена Цветаева – это тоже что-то особенное. А вокруг Дани Акимова можно было сделать отдельный центр современного искусства. Вполне возможно, когда-нибудь произойдет такой сепаратистский процесс – и они все организуют вокруг себя отдельные центры. Пока их взаимно обогащает и помогает им работать их содружество. Они друг у друга учатся, что-то заимствуют, взаимопроникают друг в друга. Это очень хорошее взаимодействие.

- Как Балтийский филиал ГЦСИ будет развиваться дальше? От вас ведь, как я понимаю, очень многое зависит в его жизни и деятельности?

- Нет, от меня зависит не многое. Все зависит от них самих, от их терпения. Это очень утомительная, трудная работа. Когда инициатива подобного содружества людей или хотя бы одного из них возникает где-нибудь в цивилизованной Европе или в Северной Америке, все бросаются помогать, потому что понимают ценность и перспективу. Даже если они не любят современное искусство, у них уже есть столетний опыт – опыт начала двадцатого века, когда цивилизованное человечество проворонило авангард. Опыт учтен, теперь все понимают – или моментально подсчитывают на калькуляторе: сегодня это стоит десять рублей, а завтра десять миллионов фунтов стерлингов. Они просто расчетливые люди, они тут же начинают помогать, потому что современное искусство дает финансовый эффект больше, чем нефть или алмазы. У нас же этого нет, хотя ситуация и меняется.

- Но насколько быстро?

- Медленно, как все в России. Общеизвестно, что в России надо жить долго. Но все равно меняется – и поменялось уже на моей жизни. Я завидую молодым ребятам, которые работают здесь, в Балтийском филиале. Если бы мне в моей юности сказали, что такое будет возможно, я просто бы не поверил. А сейчас это реальность – и она подкрепляется знанием того, что происходит во всем мире.

- Вот как раз подошла Саша Артамонова из группы «Нежные бабы»… Как вам понравилась их работа «Лед» на сегодняшней выставке в мансарде «Кронпринца»?

- У группы «Нежные бабы» работа со льдом – вполне грамотная. Она сделана традиционно, понятно, что это никакое не открытие, но - свидетельство того, что новая генерация осваивает уроки и опыт современного искусства. Мы, к сожалению, не имеем школы, образовательных учреждений современного искусства, а молодые художники самостоятельно осваивают наработанные практики из интернета, из каталогов, из своих поездок – через любые возможные доступы к информации. Это хорошо – и дай Бог!

Текст - Евгения Романова, фото - Анна Широкова.