Писатель, лауреат премии “Дебют” и итальянской литературной премии “Радуга” Сергей Шаргунов приехал в Калининград в рамках Международного библиотечного форума имени Сергея Михалкова, организаторами которого выступили местное министерство культуры, администрация Калининграда и городская система библиотек. На встрече с читателями, Шаргунов достаточно подробно рассказал о своей новой книге, посвященной событиям октября 1993 года, которая должна выйти в свет в сентябре. Впрочем, несмотря на явное сочуствие защитникам Белого Дома, политические взгляды самого Шаргунова нельзя уместить в шаблонную красно-коричневую парадигму. От своего отца, православного священника, он ,безусловно, унаследовал некоторый консерватизм, но при этом лояльно относится к книжному пиратству и весьма критичено настроен по отношению к последним решениям законодательной власти, что нехарактерно для людей, называющих себя “русскими консерваторами”. Шаргунов вполне гармонично совмещает как должность главного редактора сайта “Свободная пресса”, большинство авторов которого вполне органично бы смотрелось в начале 90-х в антиельцинской коалиции, так выступления на вполне себе либеральном “Коммерсант FM”. В интервью Афише RUGRAD.EU писатель рассказал о том, почему русской прозе пока не сильно грозит политическая цензура, почему 93-й год стал поворотным в истории России, о цинизме и ненависти поколения двадцатилетних, что сделают со страной “дикие дети”, почему выражение “партия жуликов и воров” может сравниться по-своему революционному влиянию с песней “Скованные одной цепью” и почему он не плеснул Дмитрию Медведеву в лицо горячим чаем.



- Почему свою новую книгу вы решили посвятить именно событиям октября 1993 года? По-вашему штурм Белого дома - это переломный момент в истории страны был?
- Мне кажется, что это как раз, те события, про которые никто не любит вспоминать, но к которым все возвращаются. У меня есть своя личная, гражданская оценка тех событий, но есть и писательская история. Если говорить о писательской истории, то мне было важно показать объемную картину происходившего. Именно поэтому книга получилась достаточно полифоничной. Конечно это события большой русской трагедии. А если давать политические оценки, то становится понятно, что политика как таковая, в России в 1993 году закончилась. Мне слышится, что эхо танковых залпов звучит до сих пор. Было важно показать разные правды, которые, безусловно, как и при любой гражданской войне, есть у всех. Наша новейшая история не всегда внятно понята. И реконструировать ход тех событий – дело крайне существенное для всех нас. Ведь роман «1993» - это семейный роман, роман о людях. Как писатель, я там показываю большой и сложный мир, большую и сложную войну, которая в том числе и семью. Случившееся тогда я могу охарактеризовать простым и страшным словом «беда».

- Личное отношение к тем событиям у вас есть?
- Я считаю, что та Конституция, которая оказалась попранной и мы, к сожалению, до сих пор пожинаем ту практику беззакония. Кроме всего прочего отсутствие разделения властей, уничтожение парламента и Конституционного суда – было, по сути, уничтожением, в том числе, и плодов Перестройки. Но я прекрасно понимаю, что огромное количество тех, кого принято либералами называть, те кто были опорой тогдашнего президента, вполне искренне предъявляли свои счеты уж точно не идеальному парламенту. И уж точно не выступали за абсолютизм и авторитаризм. Их просто очень быстро отодвинули. По большому счету, 90-е – это время не только драм, но и идеалов, которые и у левых, и у правых присутствовали. И это тоже было важно показать.

- Все-таки, когда говорят о том времени, поворотной точкой в истории называют август 91-го. Это сравнимые по своей значимости даты, по-вашему?
- В этом романе я и об августе 91-го пишу. Он правда эпизодически дается. В этом вся фантасмагория и вся противоречивость нашей истории, потому что тот Белый дом, который защищали в августе 91-го года это же был все тот же парламент, который через 2 года оказался красно-коричневым, якобы, оплотом реакции. Хотя депутатский корпус не менялся и это было все тоже здание. Это история клише и телевидения, которое формирует сознание масс и предлагает простые ответы на совсем непростые вопросы. То страшное телевидение 91-го года времен ГКЧП было куда более демократичным, чем якобы демократическое телевидение 93-го года. Программа «Время» на четверть состояла из материалов о том, как люди не подчиняются ГКЧП, а в 93-м – это была жестка демонизация: собрались коммуно-фашисты и их надо уничтожить.

- И в начале книги вы проводите параллель между 93-м годом и Болотной площадью.
- Это тоже есть. Внук главного героя через 20 лет оказывается в центре большой движухи в Москве. Параллель есть. Я показываю некую противоречивость, что через 20 лет, «ветераны» обороны Белого дома и обороны Моссовета (это были два эпицентра конфликта) оказываются на одной площади. Там можно встретить Льва Пономарева (правозащитник, директор общероссийского движения «За права человека» - прим.ред.) и Илью Константинова (член Верховного совета с 1990 по 1993 годы — прим.ред.). На мой взгляд это интересная драма. Выход их всех-всех на одну площадь – это тоже результат того, что случилось в октябре.

- У вас на тираж этой книги уже подписан контракт с издательством АСТ. Как можно говорить о какой-то цензуре со стороны властей, когда, якобы, неудобную для них книжку публикует такой монстр рынка? Тем более, что другие большие издания публикуют без опаски и Лимонова, и Проханова, и Прилепина, тоже, как принято считать, не самых удобных авторов.
- У нас и в СМИ достаточно много фрондерства присутствует. Пока в литературу жестко не залезли. Другое дело, что, наверно, здесь есть какие-то возможности для регулирования. С прессой более четкая и предметная работа ведется. Выносятся предупреждения неугодным сайтам. Недавно вынесли предупреждение нашему сайту «Свободная пресса». Меня несколько раз лишали работы за мои высказывания, в том числе с нескольких федеральных радиостанций увольняли. Но я к этому отношусь с легкой усмешкой. Гораздо болезненней я отношусь к судьбам моих товарищей. Тот же Леонид Развожаев, который за кухонные разговоры пошел по пути мученика. Вот это беда, это чудовищно. Конечно, издательство могла сначала насторожить некая историческая привязанность текста. Но они увидели, что это рассказ прежде всего о людях. Художественное произведение, а не сборник листовок.

- Вам не кажется, что власть сейчас вообще мало интересуется литературой и ее мало беспокоят книги, в том числе и критичные и неудобные для нее?
- Я думаю, что наши чиновники просто читать не умеют. Другое дело это то, что они принимают всякие дебильные законы. Например, об обсценной лексике.

- Но когда Владислав Сурков еще работал в Администрации Президента он постоянно проводил встречи с разными творческими сообществами, вроде как при его поддержке создавался фонд «Наше время», в котором видели инструмент контроля за молодыми музыкантами. То есть какого-то гипотетического удара с этой стороны власть все-таки опасается?
- Значение писателя в России, конечно, сохраняется. Писатель – это человек, которые еще и публично высказывается. Человек, способный написать статью. Книгу же можно экранизировать. Я знаю, что когда некоторые книги пытались экранизировать, то сверху давали запреты. Понятно, что к писателям в стране всегда было особое отношение. Но нелепо думать, что сейчас начнут прямо врываться в художественное пространство и говорить: «Это нельзя!». Иногда этим попахивает, но я бы не преувеличивал эту угрозу. Есть такой показушный псевдоконсерватизм, а скорее маразм со стороны некоторых чиновников. Но я не думаю, что не умеющие читать чиновники будут пытаться регулировать то, что написано в современной русской прозе. Были попытки наехать на отдельных писателей, но они имели обратный эффект. Получилась реклама.

- Если политическая цензура сейчас на литературу не влияет, то как обстоят дела с влияние рынка? В 90-е многие говорили о коммерческой цензуре.
- К счастью, книжный рынок сейчас появился. Когда я начал писать в конце 90-х, то думал: «Как же я издамся?». Смотрел, что «Черное зеркало» Юрия Мамлеева в «Вагриусе» издали, вот Виктор Пелевин «Чапаев и пустота» издали. Что есть такое издательство «Вагриус», которое издает серьезную прозу... «Напишу хорошие рассказы и меня там издадут», - думал я. Да так бы и случилось, даже если бы все так же и оставалось. Но сейчас уже нет никакого «Вагриуса», но мою повесть «Ура» в 2001 году сразу взяли в издательство «Эксмо». Еще толком книжного рынка не было. Я его еще видел его нелепым и шатким. А сейчас он в полном объеме присутствует, есть множество издательств. Но по-прежнему человеку, который только начал свою дорогу в литературе, трудно издаться. Мне кажется, что талант всегда пробьет себе дорогу. В литературе всегда просторно и всем найдется место. Если «Эксмо» скажет, что текст слишком филологический, то найдется издательство «Время», и они этот текст издадут. Почти вся проза из толстых журналов издается. Другое дело какими издательствами и какими тиражами. Мне самому приходилось обходить большое количество издателей. Все не сразу случалось. Конечно, какое-то признание на первом этапе необходимо.

- Вы заметили тенденцию, что сейчас у книг стали падать тиражи и издателю, чтобы отбить затраты приходится увеличивать цену?
- Я надеюсь, что это сезонное явление. Это где-то последний год так происходит. Тиражи стали падать — это правда. Но рейтинги спроса показывают, что востребованность серьезной литературы остается. Проблема, конечно, в ценообразовании. Часто книга по цене — неподъемна. Я даже сам с трудом могу позволить. Прихожу, а Максим Кантор стоит 500 рублей. А это же еще надо прочесть, осилить...

- Борис Гребенщиков как-то сказал, что СССР прекратил свое существование ровно в тот момент, когда Илья Кормильцев написал свой текст «Скованные одной цепью» для «Наутилуса Помпилиуса», поскольку в этой песне был точный диагноз системе поставлен. Сейчас возможна такая ситуация или слово уже такого влияния не имеет на общество?
- Гребенщиков так ради красного словца сказал. Тогда же было огромное количество фильмов, книг и песен на одну и ту же тему. Сейчас это отчасти возникает. Какой-нибудь «Юра-музыкант»…Мне кажется, что-то в общественном сознании сдвигается. Может быть как раз выражение «партия жуликов и воров» в какой-то степени…

- Как так получилось, что главные нонконформисты 90-х годов от литературы, те же Проханов и Лимонов, сейчас внезапно оказались на проправительственном фланге? У власти просто поменялась идеология и она взяла на вооружение часть тех требований, которые они выдвигали или причина в другом?
- Это серьезный вопрос над которым я размышляю. Если говорить о том же Лимонове, то он все равно остался настоящим революционером и человеком несъедобным для власти. Ожидать, что ему вручат государственную премию не приходится. И слава богу. Проханов в общем-то тоже сам по себе. На эти вещи надо смотреть политтехнологически. На самом деле у нас есть одна власть, один режим, олигархического толка. Существует он в стране уже 20 лет. Его базовые принципы не меняются. Количество миллиардеров, не понятно за счет чего богатеющих, растет. Все остальное – фасад. Значит ради показухи можно показать по телевизору какие мы патриоты. Вытащить на свет божий 90-летнего Игоря Шафаревича, чтобы патриоты ойкнули: «Ну надо же, показали! Автор той самой «Русофобии»!». И что дальше? В сущности, это не меняет никаких реальных трендов, которые сводятся к олигархическому курсу власти и к тому, что вместо экономики у нас нефть и газ, что у нас вполне себе колониальный метод управления. Стилистически что-то меняется. Но скорее меняется само общество и это радует. Есть отрезвление среди людей. Но процессы, которые происходят в стране, очень неоднозначные. Цинизм власти заключается в том, что на словах патриотизм, а на деле – реальные патриоты оказываются в тюрьмах. Главное, что не видно реального проекта развития. Все уже забыли про эти планы, которые нам обещали, забыли про нацпроекты. Придумывают сейчас еще какие-то байки и басни. Но степень недоверия к элитам и, что самое ужасное, к друг другу – растет. Это грустно.

- Может быть, в случае с Лимоновым и Прохановым речь уже о банальной старости идет? Они люди уже совсем немолодые.
- Было бы грешно и нехорошо с моей стороны говорить, что это пожилые люди…Во многом они по своей энергетике и быстроте реакции могут дать фору любому двадцатилетнему. Но, безусловно, у нас есть такая проблема как поколенческий конфликт. Очень многие люди думают, что поддерживая нынешние подлости и гадости, мстят «проклятым либералам» за 93-й год. Очень многие настолько отравлены опытом общения с прогрессивной общественностью 90-х, что они с большой надеждой любую консервативную риторику воспринимают.

- Олег Кашин писал, что в риторике Путина есть тезисы, которые взяты от Лимонова. То есть власть все-таки взяла от него что-то на вооружение?
- Он писал, что все сурковские практики были связаны со слизыванием идеологии и эстетики у НБП. Это скорее просто технология. Посмотрим куда будет развиваться власть. Пока там не видно смысла. Нет идей в голове и нет понимания, что идеи важнее чем распилы и откаты. Есть прикладное понимание идеологии. Можно сказать, что мы за Русь… Но вот проявить человечность, амнистировать всех кто сидит по «болотному» делу, отпустить определенных заключенных. С другой стороны – прищучить неправедных толстосумов, вложить деньги в развитие страны. К власти бы сразу было бы другое отношение. Но пока этой воли не видно. Даже Сердюкова не могут посадить.

- Несмотря на то, что у вас достаточно оппозиционные взгляды, в своих интервью вы говорили, что если бы вам премию государственную предложили, то вы бы отказываться не стали.
А почему нет? Мой друг Роман Сенчин (российский писатель, заместитель главного редактора «Литературной газеты» - прим.ред.) сейчас получил правительственную премию. При этом он активнейший оппозиционер, участник «Стратегии 31». А кто другие премии финансирует, тот же «Нацбест»? Если сформировано адекватное жюри, из внятных персонажей, которые разбираются в литературе, то почему бы и нет? Я входил в финал «Национального бестселлера» и мне абсолютно наплевать кто там спонсор, потому что я знаю, что в жюри серьезные и заслуженные люди. Я не отморозок. Я встречался с Медведевым, когда он был Президентом и не плескал в него горячим чаем. Другое дело, что я задавал ему неудобный вопрос по поводу избитого Олега Кашина.

- Откуда в России вдруг появилась эта какая-то прям параноидальная борьба за нравственность вплоть до законодательного уровня. Это литературному творчеству мешает?
- Это все носит прикладной, политологический характер. Власть хочет подать себя как поборница консервативного большинства и сказать, что все кто не согласны – это такие гламурные грешники. Рекламная кампания раскручивается и принимаются разного рода законы, в сущности, лицемерные. Потому что принимают их «тартюфы» , которые всех пытаются учить морали и нравственности. Будучи сам человеком консервативным по своим убеждениям, я готов плеваться. Хотят принять закон, что нельзя спорить на тему Второй мировой войны…Ну что за бред? Даже самые махровые советские историки, например Сергей Кара-Мурза, говорят: «Ну как же нам без оппонентов? Наоборот, мы хотели бы вступать в дискуссию и объяснять свою позицию». Если любую точку зрения запретить (тем более если за нее уголовно наказывать) это значит делать ее популярной и модной. Бред собачий! И судьи кто? Какие-то проворовавшиеся козлы сидят в Думе и нажимают как роботы эти кнопочки.

- Но власть же при этом опирается на какие-то социальные группы? Россия может быть просто пуританская в своем роде страна такая?
- Да. Но не надо поощрять варварство, дикость и бытовые агрессивные порывы. Надо гуманизировать страну. Это касается и тюрьмы. Надо понимать почему в иркутской колонии 100 человек взрезали себе вены. А не говорить: «Нам пофигу. УФСИН разберется». Нам нужно смягчать нравы в стране. Страна у нас достаточно жесткая, а власть с этой жесткостью заигрывает. Это отвратительно. Затюканные рабочим днем люди, не разобравшись, смотрят телевизор: «А ну правильно им вмазали!». На это власть и рассчитывает.

- Вы говорите, что эти тенденции у власти носят прикладной характер и литературы не касаются, но на деле это оборачивается тем, что где-то запрещают Ирвина Уэлша, где-то Уильяма Берроуза.
- Если такое происходит, то это, конечно, отвратительно. Может быть я идеалист, но я по-прежнему надеюсь, что в литературу все-таки соваться не будут. Хватит здравого смысла.

- А вам не кажется, что ваш коллега по «Свободной прессе» Захар Прилепин иногда очень близко по риторике с властью находится. Он временами тоже достаточно агрессивно за семейные ценности агитирует.
- Захар универсальный и широкий человек. Надо понимать, что он последователен. Он вырос на «Лимонке», сформировался в этой среде. Он близок этим ценностям: семья, церковь, сильное государство, плодиться и размножаться…Я не хочу сказать дурного слова о своем друге, но здесь есть момент популизма. Захар кроме того, что он писатель, он еще и политик. И он ориентируется на массы, вбрасывает им образ: ветеран боевых действий с четырьмя детьми на руках, сочетающий силу и нежность, это, конечно, яркий образ. Но мне это кажется нормальным. Здоровые ценности – это неплохо, если они, конечно, они подтверждены. А Захар подтверждает это своей жизнью. Другое дело я не считаю, что надо лезть в жизнь людей. Это было бы нелепо, если бы нашу страну сделали закрытой. «Лимонка» была очень разной, сам Лимонов был очень разным. И в этом смысле он в тысячу раз прогрессивней по взглядам Прилепина. Хотя я думаю, что Прилепин и в душе, и в своем творчестве тоже отвязный, свободолюбивый человек. И это некая роль. Почему одним писателям можно поносить нашу страну, а Захару Прилепину нельзя восхищаться нашей историей?

- Новый реализм, к которому принадлежите вы, тот же Прилепин, Герман Садулаев, начинался как литературное течение, которое было резко критически настроено к окружающей действительности. Вам не кажется, что сейчас все представители жанра уже успокоились и произошел такой обратный разворот?
- Да, в этом смысле Прилепин на нас повлиял. В какой-то момент он заразил нас своим консерватизмом. Все увидели, что это сочетается с литературной и общественной успешностью. Он нас сделал нас более консервативными. Не знаю хорошо ли это или плохо, но это так. Я в этом признаюсь. Но я думаю, что радикализм из нового реализма никуда не пропал.

- Новые жанры и течения в русской прозе появляются? Новый реализм стал, практически, последним таким ярким всплеском.
- Очень много двадцатилетних, которые по-прежнему пишут под Лимонова. Я благодарен, что Лимонов был в нашей жизни и мы вышли из его фронтовой шинели… Но нынешние двадцатилетние пытаются описывать свой досуг и свои подвиги. «Вот я пошел, решил выбрать с кем мне встретиться: с Машей или с Дашей. Вот я выпил, вот я такой крутой…». А что дальше? Ведь Лимонов это не только это. Это осмысление жизни, вечные вопросы, тоска, ужас и одиночество человека перед колоссальной вселенной. Мне кажется, что литература сегодня должна идти в сторону сюжетности и романа. В сторону определенной классичности. Когда я писал в начале «нулевых» статью о новом реализме «Отрицание траура», я прогнозировал, что это появится. Сначала появились просто очерки, рассказы о себе. А дальше уже должны романы возникать, цветущая сложность. Это пока возникает у тридцатилетних, может быть двадцатилетние тоже до этого разовьются. Рынок это уже принимает, это нормально продается и отбивается. Даже Терехов (Александр Терехов, лауреат премии «Национальный бестселлер» - прим.ред.), сложный психоделический писатель, хорошо читается и покупается. Премиальный процесс, конечно, еще на все влияет. Но читатель у нас то ли поумнел, то ли переел развлекухи. Сейчас есть внимание к ЖЗЛ и биографиям, как хорошо пошла книга отца Тихона Шевкунова «Несвятые святые» (к которой тоже все по-разному относятся, но мне эта книга показалась важной и нужной). Я думаю, что поколение двадцатилетних — очень странное. Недавно я общался с 19-ти летней девочкой, такой отчасти хипстершей. Мы говорили на эту тему и пришли к мнению, что есть абсолютный цинизм, абсолютный прагматизм. Это поколение более адаптируемое нежели наше. Они умеют выживать при перескоках температуры. Они могли бы жить и при Президенте Немцове и при Президенте Сенчине. Те же самые люди могли ездить на Селигер и потом, когда это было модно, выходить на площадь с белыми ленточками. Но все-таки и в этом поколении есть тоска по подлинности и идеалам. И это накапливается. Их приучили к цинизму с младых ногтей, где-то они комсомольцев в 70-е напоминают. Но внутри у них такая злость и ненависть ко всему. Это поколение, которое может взорваться по-настоящему. Они видят ту подлость, несправедливость, те законы, по которым они вынуждены существовать, те правила поганой игры в которой они тоже участвуют. Эти же ребята подставляли свои кости и ребра под удары дубинок, отправлялись в автозаки в какой-то момент... Если раньше я думал. Что это совсем пустое поколение, мечтающее стать менеджерами среднего звена в «Газпроме», то сейчас мне кажется, что это непростое поколение. Потенциально взрывоопасное. А следом за ними идут дикие дети, я на сына своего смотрю... С одной стороны — страшно, что они сделают в нашей стране, а с другой — это будет очистительная гроза.


Текст: Алексей Щеголев