В минувший уикенд на сцене областного Драмтеатра была представлена новая постановка «Тайна отеля «Регал». Действие спектакля разворачивается сразу в трех временных эпохах (в том числе и в будущем). Режиссер-постановщик спектакля Анатолий Морозов рассказал Афише RUGRAD.EU о Жане Кокто, почему запрет гей-пропаганды не будет мешать театралам, что случится с театром в будущем, и почему современный театральный эксперимент — это всего лишь дилетантство и ребячество.

- Одной из ваших первых работ в калининградском Драмтеатре были «Священные чудовища» Жана Кокто. Почему вы выбрали этого автора? Он же достаточно провокационный.

- Я понимаю, но дело же не в этом. Эта пьеса написана про судьбу актеров, про их сложные взаимоотношения, очень глубокие и интересные. Мне показалось, что со сцены театра можно рассказать, что актерские судьбы — это не какая-то «желтая пресса» или «желтые истории». Это достаточно сложные, но обычные человеческие судьбы. И здесь есть перекличка с судьбами тех людей, которые на спектакль приходят. Это был гимн театру.


- То есть какую-то скандальность Кокто вы не учитывали и никакого эпатажа не хотели? Эпатаж это же еще и дополнительная возможность интерес к спектаклю подогреть.

- Я даже про это не знал. В то время Жан Кокто был для меня просто поэтом. И все. Это уже сейчас все это всплывает... Я никогда на эпатаже не делал какой-то интерес к спектаклям, которые ставил. Меня это не волнует и не интересует.


- Просто тема гомосексуализма Кокто достаточно активно обсуждается в литературных кругах. Новый закон о запрете гей-пропаганды делает невозможным постановку пьес этого автора?

- Вас лично интересует вопрос о жизни троглодитов на Марсе? Нет? Вот и меня так же не интересует эта тема: ни гомосексуализма, ничего... Я просто об этом не слышу, не читаю. Кому это интересно — пусть читают. А для меня эта тема не существует и неинтересна. Ее нет. Я этого закона не знаю.


- Но про ситуацию с Константином Богомоловым, который ушел из МХТ имени Чехова из-за провокационной постановки «Идеальный муж», где тема гомосексуализма также звучала, вы слышали?

- На мой взгляд, его оттуда "попросили" или убрали из-за непрофессионализма. Я думаю, что он непрофессиональный режиссер, просто профессией не владеет. Вот и все. Не надо делать нечто из дилетанта.


- После Жана Кокто вы ставите на сцене Драмтеатра Алана Эйкборна. Как так получилось, что вы к этому автору пришли? Вам не кажется, что он гораздо более конформистский и понятный для публики?

- Я никогда не думаю, что понятно, а что непонятно для публики. Я никогда не задумываюсь над тем, как будет публика спектакль принимать. Если я ставлю какой-то спектакль, то стараюсь найти в пьесе то, что мне близко в сегодняшнее время. А будет ли это воспринято зрителем или не будет — сам зритель и покажет. Это никогда не предугадаешь. Но когда кто-то начинает задумываться, а как бы сделать что-то такое , чтобы зритель это воспринял, то это конец. Даже начинать такого не надо. В Эйкборне меня заинтересовало то, что он совместил в этой пьесе очень интересные вещи. С одной стороны — это фантастический мир, но это не мир абсолютной абстракции. Когда герой начинает путешествовать во времени, я увидел в этом очень простое человеческое начало. Все мы путешествуем во времени... Каждый человек путешествует во времени, когда он в тот или иной период задумывается над тем, что у него было в прошлом, листая альбомы своей молодости или детства, и в тоже время он думает, что с ним будет через несколько лет. Самое главное, в этой пьесе есть человеческая составляющая. Она приходит к тому, что человеческая жизнь настолько коротка и хрупка, что надо думать о том, каким образом твои поступки откликнутся в судьбе людей, с которыми ты соприкасаешься. Есть какое-то переплетение судеб мира. И в этой пьесе есть философское начало: давайте ценить жизнь, давайте ценить друг друга.


- Действие в пьесе происходит в том числе и в будущем. Как это декорациями будет показано?

- Никак. Действие происходит в отеле. Вот я приехал в Калининград, у вас же есть соборы? Они были 15 лет назад, они есть сейчас, думаю, что, когда нас уже не будет, они останутся. То место, где действие совершается, это же может быть и конкретная гостиница, конкретный город или страна. И она стоит.


- Вам эта футуристическая тема не слишком интересна?

- Каким будет будущее меня волнует только с точки зрения каким будет будущее у моей семьи, моих детей, внуков. А судьбы мира и человечества — это находится... Как говорит героиня: «Мир сейчас стал жестоким и беспощадным. Я не в силах что-то изменить». Вот я не в силах что-то изменить. Я не знаю, видели ли вы или нет фильм Ларса фон Триера «Меланхолия». Это потрясающий фильм. Казалось бы, приближается определенный катаклизм, на планету надвигается нечто, странная другая планета. И что можно сделать? А можно собраться вместе, взяться за руки и почувствовать, что мы здесь. Пока еще здесь и пока еще вместе. Я считаю, что это один из самых гениальных фильмов последнего времени.


- У Кирилла Серебренникова как раз была попытка поставить спектакль «Идиоты» по фон Триеру в театральном пространстве. У вас не было подобных мыслей? Ту же «Меланхолию» сделать?

- Зачем? Не надо переплетать разные виды искусства. Не надо переносить на сцену то, что сделано в кино. Это разные жанры. Мне кажется, что это абсурд таким заниматься. Вот есть кино, а я сейчас тоже такое сделаю! Это из области непрофессионализма.


- У театра какая роль в будущем? Он останется?

- Театр существует с очень давних времен. А то, что существует очень давно будет существовать долго и вечно. Он может принимать разные формы. Наш театр не похож на греческий, итальянский театр не похож на греческий. Мы не похожи на тот театр, который был в Риме. Но театр, как вид искусства, так же вечен как музыка или живопись. Новые формы появляются, но они не заменят театр. Ведь как раньше говорили:» «Появилось телевидение, теперь закроются все кинотеатры. Кинотеатров не будет». Но кинозалы на хороших фильмах так же переполнены, как и раньше. Телевидение — это свой вид искусства, кино — свой и театр — это тоже свой вид искусства. Это вечный вид искусства.


- Вы сказали, что театр приобретает разные формы. Сейчас как раз очень много стало всякого экспериментального театра. Вы видите те формы, которые окажутся в тренде?

- Как можно предположить, что там будет, а что нет? Почему именно сейчас стало много экспериментального театра? Он всегда был. Я сам посвятил экспериментальному театру большую часть жизни. Мой театр «Манекен» - это экспериментальный театр , который стал известен в мире и Европе именно как экспериментальный. Другое дело, что мне кажется, что сейчас за словом «экспериментальный театр» сейчас прячется дилетантство. А мы, якобы, экспериментаторы, мы экспериментальный театр! Пусть экспериментируют, пусть это будет. Есть много маленьких студий, подвалов — это хорошо, и я не против такого.


- Я так понимаю, что вы не очень позитивно относитесь к тем последним театральным экспериментам, которые, к примеру,в «Гоголь-центре» происходили?

- Я не видел и не знаю, что это такое. У нас, наверное, разное понимание, что такое экспериментальный театр. Если берется классическая пьеса и в ней все переодевается в современные одежды... Я, например, в Петербурге видел спектакль, поставленный по пьесе Островского, где героев одели в форму современных офицеров. Они по сцене ходят пьяные и говорят словами Островского. Это не эксперимент, это дилетантство. Я много видел этих зрелищных спектаклей. Но они бьют на зрелищность и не проходят в душу. Мне такое неинтересно.


- Вы занимались экспериментальным «Манекеном», а сейчас делаете постановку на сцене академического театра? Вам интересно было сферу деятельности таким образом поменять? Не появилось, что свободы меньше стало?

- Нет, не появилось. Тот или иной спектакль носит элементы эксперимента для меня самого. Из «Манекена» я ушел потому, что мне показалось, что он уже реализован. На том этапе я там себя реализовал и мне нужно было что-то другое. Я экспериментировал с другой драматургией, на других площадках. Моя постановка «Женитьбы» Гоголя была признана лучшим спектаклем сезона в городе Коламбус. Эксперимент — это то, что неожиданно обращает человека к своей душе. А зрелище уже в кино сделано. Зайдите в кино, на тот или иной средний американский фильм. Смотришь какой-нибудь «Аватар» или прочее... Не надо стараться это переиграть на другом поле. У театра свое поле. Поставить все с ног на голову — это не эксперимент. Это детское мальчишество. Сегодняшний экспериментальный театр я видел где-то 25-30 лет назад в Польше. Сейчас они повторяют уже прошлые азы. Хочется сказать: «Ну, ребята, вы хотя бы просто посмотрите записи спектаклей Гротовского». Сегодняшним экспериментаторам это не снилось. Они повторяют азбучные зады того, что уже было сделано. Разве может быть интересно человеку повторять? Человек написал «Войну и мирр», а я тоже буду писать книгу «Мир и война». Ну, написано же это уже, ребят, что же вы делаете?! Вот, мы сели все за большой стол, палками по нему бьем и читаем шекспировский текст — был такой спектакль в Петербурге. Я просидел терпеливо 4,5 часа, когда на сцене ничего кроме такого не совершилось. Это не эксперимент, а мальчишеский выпендреж.


- Из современных авторов вас кто мог бы заинтересовать, чтобы вы постановку по его произведению сделали?

- Никто. Нет, я их читаю... Но их ошибка заключается в том, что эти авторы берут какой-то темный уголок нашей жизни и говорят: «А ты не хочешь туда спуститься? Нет? Смотри, смотри в этот темный уголок!». А вы знаете, что этих темных уголков в жизни каждого из нас столько, что я могу тебе рассказать в 10 раз больше. Мне кажется, что есть негласное правило искусства — помогать людям жить. Не окунать их мордой в грязь, а помогать жить. И человек, соприкоснувшись с каким-то видом искусства, должен сказать: «Ну, ладно, завтра я наберусь сил прожить еще один день, и еще один». Обратите внимание, что делают американские фильмы. Вы не можете упрекнуть их в том, что они примитивные или что они порой очень жесткие. С каждого фильма человек уходит в чем-то просветленным. Даже если герой погибает, то это все равно светлый финал. Но скорее всего, герой не должен погибать. А почему это делается? Ради неправды что ли? Вы хотите сказать, что герой всегда погибает? Нет, это делается потому что искусство должно человеку помогать жить. А если человеку говорят: «Нет, ты смотри какой наш мир разломанный!». Я смотрел спектакль в петербургском театре, который начинается с того, что Гамлету две бутылки водки в глотку вливают. Он этого не хочет. Но его кладут и вливают. И пьяный Гамлет поднимается и все ему мерещится: мерещится и призрак, и все остальные. Все находится в пьяном тумане. Это эксперимент?


- Вы сказали, что искусство не должно показывать только темные уголки, но разве «Гамлет» или «Макбет» Шекспира — это разве не иллюстрация того, как мир разломан?

- «Макбет» мне не нравится. Я считаю, что и у Шекспира есть плохие пьесы. Если здесь нет трагедии человеческой души, то это неинтересно. «Гамлет» - это совсем не о том, что мир темный и разломанный. Он в человеке воспитывает противостояние злу и насилию.


- Режиссер Иван Вырыпаев, что у искусства есть, фактически, три уровня: «усыпление» (это как раз когда зрителя только развлекают), борьба и созидание, когда режиссер пытается в зрителе раскрыть творческий потенциал. Вам не кажется, что искусство, которое помогает человеку прожить еще один день — это, как раз, и есть усыпление?

- Нет, это не усыпление, а наоборот пробуждение. Какое это усыпление — пробудить в человеке какие-то силы? Что касается, Вырыпаева, то мне кажется, что он талантливый человек. Я видел его спектакль «Кислород» и могу сказать, что в отличии от других дилетантов, в нем есть своя суть.


Текст: Алексей Щеголев