Одной из первых премьер в новом театральном сезоне Драмтеатра станет постановка «Метод Гронхольма» по пьесе испанского драматурга Жорди Гальсерана. С точки зрения сюжета, пьеса резко выбивается из большинства постановок, которые происходят на сцене областной драмы. Речь в спектакле идет о взаимоотношениях между людьми внутри бизнес-тусовки, а подобная тематика редкость даже для столичной театральнйо сценой. В преддверии премьеры режиссер-постановщик спектакля Андрей Корионов рассказал в интервью Афише RUGRAD.EU о том, почему театр не так часто высказывается на актуальные для современности темы, почему он не боится, что после этой постановки творческая тусовка окрестит его консерватором и ретроградом, что ему не нравится в братьях Пресняковых и Кирилле Серебренникове и почему, когда казакам из Сантк-Петербурга удается снять из репертуара спектакль «Лолита» - это, на самом деле, демократический процесс.


- Что вас заинтересовало в сюжете «Метода Гронхольма» и почему вы остановились именно на этой постановке?
- Я не руководствуюсь при выборе сюжетом пьесы, а руководствуюсь темой. Это не всегда зависит напрямую от сюжета. В данном случае меня интересуют отношения людей в современном мире. Современность заключается в тех местах, где происходят события этой пьесы: это конференц-зал транснациональной корпорации. Герои там современны. По своему строению — это трагикомедия. Там есть и комедийные моменты, и трагические моменты. Впрочем, и те, и другие моменты присущи любой хорошей пьесе.

- Некоторые режиссеры как раз отмечают, что зрители сейчас не готовы смотреть пьесы, где нет хотя бы небольшой комедийной составляющей.
- Это вообще вопрос драматургии и режиссуры. Даже в «Ромео и Джульетте» Шекспир написал несколько комедийных сцен, несмотря на то, что там в конце все умирают. В «Гамлете» тоже есть специальные комедийные сцены, которые должны давать зрителю отдыхать. Это правильно. Так строится драматургия. Должны быть моменты, когда зритель должен отдыхать для того, чтобы сил набраться и что-то сложное воспринять. Жизнь сама по себе так устроена, что не бывает такого, что человек в принципе не улыбается. Иногда это даже в самых трагических ситуациях происходит.

- Несмотря на то, что пьеса написана испанским драматургом Жорди Галсераном, ее сюжет актуален и для российских реалий?
- Часто бывает так, что неважно где пьеса написана. По большей части в мире происходит одно и то же: что в Испании, что у нас в России. Никакого значения это не имеет. Тем более, когда у нас теперь везде один и тот же политический строй, что у нас, что в Испании. Демократия же заявлена как политический строй. Поэтому нас тоже касается то, что у них происходит. Герои «Метода Гронхольма» абсолютно спокойно смотрелись бы и в российских реалиях. Их просто зовут там испанскими именами. Но если бы мы им дали русские имена, то никто бы и не понял, что это в Испании происходит.

- Жорди Галсерана иногда упрекают за его критику прогресса как такового.
- Это же, сама по себе, не новая мысль, что прогресс не является однозначным благом. Очень часто говорят, что любая цивилизация постепенно нас уничтожает. Мы окружаем себя большим количеством ненужных вещей, они становятся все более и более необходимыми для нас...Это такая обратная сторона цивилизации. Хотя, если серьезно об этом задуматься, то, конечно, человек сам делает выбор насколько ему погружаться в цивилизацию и становиться зависимым.

- Вы, когда брались за эту пьесу, не боялись, что вас после постановки в ретрограды и консерваторы запишут за такую авторскую позицию?
- Ничего страшного, если меня куда-то запишут. Я этого не боюсь. Считаю ли я себя консерватором? Не знаю, может иногда и считаю... Может быть в своих методах, как режиссер, я и консерватор. Я же плохого в этом ничего не вижу. Если следовать этой логике, то вся классическая литература является консервативной. Получается, что и Шекспир, по большому счету, это консервация. Не надо тогда ставить ничего такого, что затрагивает человека и тогда, и сегодня. Надо искать что-то супер-супер-современное и только тогда ты консерватором не будешь.

- Тема взаимоотношений людей в бизнес-сообществе и бизнес-тусовке редко становилось поводом для сюжета в театральных пьесах. Почему так происходит?
- Да. Это действительно интересная тема. В России вообще очень мало современных пьес. Очень сложно выделить героя. Его, как выясняется, очень сложно там обнаружить. Хотя он, может быть, там даже и есть. Но российская драматургия его пока не находит. Есть такое выражение - «офисный планктон». Как в такой массе выделить героя? Герой — это же акула или осьминог...А среди планктона — это сложно.

- Но есть же современная русская или западная проза, которая в этой массе какого-то героя нашла. «Духless» Сергея Минаева, к примеру.
- В прозе — этого героя уже потихонечку нашли. Драматургия, просто, требует более острого характера. Драматургия прозу еще не догнала. Но это дело времени. Какое-то время пройдет, драматурги адаптируются и таких пьес будет больше.

- Театр вообще не часто высказывается на какие-то современные темы. Речь не только о бизнес сообществе, но и на какие-то социально-политические темы.
- Это неправда. Театр — очень остросоциальное место. И в Петербурге, и в Москве театр очень много делает. Современная русская драматургия — очень социальная. Я работал с Юрием Клавдиевым, есть такой драматург и у него очень остросоциальные пьесы. Там речь идет о молодежи в современном мире. Есть такой драматург Елена Исаева, я ставил ее спектакль «Записки провинциального врача». Там тоже очень современный и остросоциальный вопрос. Так что это неправда и театр очень остро реагирует.

- Но если драматургия, как вы сказали, догоняет прозу по современным пьесам, то кинематографу театр в этом отношении проигрывает с большим счетом.
- Я бы не сказал, что театр отстает от кино. Я не киновед и не критик, но сценариев очень мало. Таких сценариев, которые бы меня задевали. Я смотрю и мне неинтересно. Я не сталкиваюсь с какими-то открытиями. Тот же «Духless» это немного вторичный продукт. В основном, такое глянцевое кино, это вторичный продукт.

- Насколько гармонично вообще высказывания на социальную тематику могут умещаться в театральную постановку? Может быть, тут еще проблема в том, что сама форма не располагает театр к таким высказываниям?
- Нет, форма в театре располагает к любому высказыванию. И к гражданскому, и к человеческому. Сцена — это такое место, где можно говорить все, что накипело. Она это принимает и дает большие возможности. Можно и про политику со сцены говорить...Хотя вот чего нет в российском театре так это политических пьес. Просто это пока еще тоже не созрело. У нас же все недавно поменялось. В Советском Союзе такие пьесы были, сейчас их ругают, говорят, что это все совсем плохо было, но тем не менее они были. Просто нужно время на осознание. Может быть и политический театр появится.

- Вам не кажется, что есть такая опасность, что если театр не будет держать руку на пульсе всех этих событий, то он попросту в музей исторических костюмов превратится?
- Музей костюмов — это для театра очень плохо. Но вопрос не в политике и даже не в социальных вопросов. Эти темы проникают в театр посредством взаимоотношений между людьми. И если театр улавливает то, что происходит вокруг с людьми в целом, то так или иначе, эти вопросы все равно туда попадают. То есть не специально, но они туда включаются.

- Кстати, директор Драмтеатра Михаил Салес говорил, что в классике все равно уже есть все вопросы и ответы, так что они все равно не менее актуальны, чем современные пьесы.
- Очень многое действительно там есть. Особенно Достоевский сейчас, для меня лично, стал очень актуальным. У нас же сейчас начались совпадения с экономической системой, которая в его времена была. И в этом смысле он стал сейчас очень понятен.

- У вас же были постановки и по Мольеру, и по Евгению Шварцу. Это же как раз и есть такие классические, но актуальные авторы для сегодняшнего дня?
- Ну, Мольер в свое время был особенно... Да Шварц социальный автор. Шварца я очень люблю. Его «Дракон» по-прежнему остается антиутопией против тоталитарного строя. В нашей стране — это злободневно звучит. Мне кажется, что у нас есть некоторые предпосылки к тоталитаризму. И сейчас то самое время, когда это стоило бы предупредить, чтобы не впасть в него случайно. Мы народ такой...впадчивый.

- В «Драконе» у Шварца как раз была основная мысль, что страшен вовсе не дракон, который город узурпировал, а обыватели, которые его поддерживали.
- Да. Это главная мысль Шварца, что люди сами выращивают этого дракона и кормят его. Это проблема даже не дракона, а этих людей. Когда они его кормить перестанут, то он, потихонечку, и издохнет.

- Некоторые режиссеры опять же отмечают, что в провинции люди к современным сюжетам не готовы, потому что приходят в театр, чтобы расслабиться и отдохнуть. Это нормальная ситуация?
- Я в это не верю. Вопрос в том хватает ли у театра воли, чтобы изменить эту ситуацию. В это может любой театр впасть, что провинциальный, что не провинциальный. Любой театр может попасть в развлекательную струю и перестать говорить. Мне кажется, что в Калининграде у театра выгодная позиция. Он здесь один. Он что хочет, то и говорит, а люди все равно сюда придут. Потому что идти больше некуда. Поэтому на месте калининградского театра я бы ни в какую развлекательную струю не впадал. Но тут важно понять, что театр не может быть скучным. Вообще искусство скучным быть не может. И дело тут не в смехе, а втом, чтобы зрителя затягивала история, которая происходит. Если это не будет скучно, то люди будут приходить смотреть и драмы, и комедии, и все что угодно.

- Какое-то время в репертуаре Драмтеатра была постановка «Терроризм» по пьесе братьев Пресняковых. И ее потом с репертуара все-таки пришлось снять.
- Братья Пресняковы, как драматурги, мне не очень близки. Хотя они считаются мощными, современными драматургами.... К тому же, я не видел этот спектакль. Любую хорошую пьесу можно испортить и любую плохую можно сделать прекрасным спектаклем. Тогда можно было бы разобраться почему он идет или не идет. Нельзя так просто ответить на вопрос, что спектакль не идет, потому что пьеса современная.

- У вас в рамках творческой лаборатории в Драмтеатре была постановка пьесы «Баба Шанель». На творческую лабораторию совсем неоднозначная реакция была со стороны аудитории.
- Тут была очень положительная реакция. Народу не очень много было, но отрицательных замечаний никаких не было. Была такая, меня даже это немножко смутило, однозначная реакция.

- В Москве и Петербурге же тоже бывают неоднозначные реакции на современные пьесы. Так же с «Детьми Розенталя» по Владимиру Сорокину.
- Реакции разные бывают, конечно есть некоторый консерватизм. Даже не так давно, когда я ставил «Лето, которое мы не видели вовсе» по Клавдиеву, то Петербург возмутился. Там в пьесе был мат...Да и вообще было много всего жесткого. Общественность возмущалась. На обсценную лексику публика до сих пор остро реагирует и будет продолжать так же реагировать. И это правильно. Мы для этого это и делаем. Чтобы зритель почувствовал, что это на самом деле плохо. С театральной сцены мат всех возмущает, а в жизни никого не возмущает. Даже те люди, которые в театре могут встать и уйти вполне себе спокойно пойдут и будут матом на улицах разговаривать. Поэтому обсценная лексика и появилась в театре, а не потому, что театр поматерится хочет. Не хочет театр матерится, ему это самому не нравится.

- Но при этом в Москве есть «Гоголь-центр», есть Кирилл Серебренников, который по Ларсу фон Триеру делает постановку.
- В театре все возможно, можно очень разные вещи делать. Серебренников — вообще провокатор. Я к нему очень осторожно отношусь...Провокация сама по себе — это такой...Нужно очень серьезно думать об этом. Просто эпатаж мне неинтересен. Этим могут другие люди заниматься — современные художники, могут в колючую проволоку себя заворачивать и голышом там лежать. Наверное, что-то интересное можно из этого сделать, но мне кажется, что провокация должна возникнуть в среде той темы, которую ты рассматриваешь. И как необходимость, если только она нужна. А если без нее можно обойтись, то нужно без нее обходится. Это инструмент, это одно из средств.

- Вас, кстати, не пугает, что сейчас появляются всякие общества борьбы за нравственность, которые начинают театру диктовать, что можно ставить, а что нет?
- Нет, меня не пугают всякие общества борьбы...Мне кажется, что все эти общества — это пережитки. Никакой реальной силы у них нет. Мы со сцены театра сейчас можем очень многое говорить, и никто не может прийти и запретить. Если что-то такое происходит, то из-за того, что страной руководят люди 45-50 лет. Они комсомольское звено. Им очень сложно перестроиться. Если они что-то слышат, то сразу начинают это делать. Они запрещают по привычке и на всякий случай. Это вот запрещение на всякий случай и есть самая большая беда нашего общества.

- Вы говорите, что реальной силы эти общества не имеют, но казакам в Петербурге удалось же спектакль «Лолита» отменить.
- Ну, наверное, есть какие-то отдельные случаи...Это демократический процесс. Если кто-то собрался и чего-то от кого-то добился, то это демократия. Кто сильнее в этом смысле оказался, тот и молодец. Так демократия и устроена. Хорошо это или плохо...

- В отечественном кино сейчас очень для многих неприятная система финансирования выстроена. Большинство денег идет от государства, а оно средства дает только тем, кто доказал свою идеологическую верность. Вы не думаете, что такая же схема может начать работать и для театров?
- Пока государство вообще театром интересуется. Такая ситуация может возникнуть, и она уже была в нашей стране. Были времена, когда театр занимался идеологией. Это достаточно опасно. Я считаю. Что это неправильно. Государство дает деньги театру. 98% театра в России — это театр, который существует на деньги государства.

- Получается, что если государство дает деньги, то в любой момент может поставить перед театром политические или идеологические задачи.
- Да. Но сейчас никакой политической задачи государство перед театром не ставит. Деньги дают и очень мало, артисты плохо живут и это все знают. Но в нашей стране, наверное, больше государственных театров, чем в любой другой стране. И это правильно, как мне кажется Я надеюсь, что эта ситуация сохранится и нашим руководителям хватит мудрости ее поддерживать.

- Может государству неинтересно ставить перед театром такие задачи, потому что у него есть кино, а у кино сфера влияния куда больше, чем у театра?
- Театр становится все более элитарным искусством. Кино — искусство массовое. Но это значит, что театр имеет влияние на элиту. Хотя может и не имеет, но может иметь с гипотетической точки зрения.

- С другой стороны, режиссеры говорят, что, может быть, это было бы и хорошо, если бы государство давало театру какие-то четкие заказы на постановку спектаклей. Это бы выправляло финансовую сторону деятельности.
- Что касается финансирования, то театр бы любые плюсики принял. Положение артистов во всех театров не очень хорошее. У нас есть частные театры, но это не настолько развито как в Европе. Это развивается, процесс идет. Есть частные капиталы, а значит и будут частные театры. Но для этого должны появиться меценаты, которым интересен театр. Это произойдет с нашими правнуками.


Текст: Алексей Щеголев