О писателе Германе Садулаеве всерьёз заговорили где-то в году в 2006. Тогда в издательстве «Ультра.Культура», которое специализировалось на книгах откровенно провокационной тематики, вышла книга «Я – чеченец!». Никакого сепаратизма или оправдания терроризма на самом деле в книге не было и в помине. Садулаев просто пытался рассказать историю войны с другой стороны. Получилось нечто трагичное и, что называется, вполне себе «человечное». Впоследствии у Садулаева вышел большой роман «Шалинский рейд», который продолжает чеченскую тему.
В Калининград Герман Садулаев приехал в рамках литературного фестиваля «Паровоз – выход к морю». В интервью Афише RUGRAD.EU он рассказал о чеченском и русском национализме, почему помощь государства РПЦ ведет к сепаратизму и что делать со строительством мечети в Калининграде.


– Ваш прошлый издатель Илья Кормильцев как-то говорил, что сейчас очень мало книг о Чечне, и это странно. Есть вы, Прилепин, Бабченко, Маканин, Жеребцова, но больше никого практически нет. Почему так происходит?
– Честно говоря, даже не знаю. Наверное, потому что пути русских писателей не пересекаются с чеченским бытом. Там есть местная проза (она чаще на русском языке), и она выполняет задачу литературной рефлексии относительно происходящего. Она издается, но не имеет широкого хождения среди русского читателя. Канта Ибрагимов – главный чеченский писатель, он регулярно пишет романы на русском языке. Их читают в самой Чечне, читает некоторое количество людей за пределами республики, но сказать, что он широко популярен во всей России, нельзя. Может быть, потому что есть некоторые вещи какого-то регионального интереса. Скорее, это замкнутое на себе явление.

– Отсутствие каких-то серьёзных книг связано с какой-то болезненностью этой темы, которая осталась у российского общества?
– Я думаю, что мои книги задачу травматического синдрома решили. После «Я – чеченец!» и «Шалинского рейда» писать какое-то дерьмо про Чечню в серьёзной литературе никто не хочет. Чтобы написать что-то стоящее, нужно обладать и некоторым личным опытом, и литературными способностями. У тех, кто большими литературными способностями обладает, жизнь с Чечней не пересекается. Захар Прилепин был в Чечне и написал свои «Патологии». Сейчас он с этим не соприкасается, и у него не возникает желания об этом написать. Те, кто могут написать об этом и имеют какой-то жизненный опыт, как правило, не обладают литературными способностями даже на моем уровне.

– Может быть, чеченская тема сейчас ушла в нон-фикшн? Такие книги выходят: был и Джонатан Литтелл с «Чечня. Год третий», и Юлия Юзик с «Невестами Аллаха».
– Может быть. Но и к нон-фикшну по Чечне сейчас не очень много интереса. Есть Донбасс, есть более интересные темы и регионы. Про Чечню все решили, что им всё понятно. Я написал книгу «Прыжок волка» о политической истории Чечни. И она не имела никакого звучания. Абсолютно. Книга практически никем не была услышана. Прошла мимо, вхолостую, в воздух, в молоко. Это просто уже никому не интересно.

– То есть у аудитории тоже стал падать интерес к этой теме?
– Вопрос закрыт. Российское общество решило, что ему уже всё понятно. Ничего нового там не откроешь. У кого-то сохраняется узкий или специализированный интерес. Но в целом обществу всё понятно.

– Но в обществе, такое ощущение, отсутствует даже рефлексия на тему Первой чеченской кампании. Я как-то открывал учебник по истории для 11 класса. Там в параграфе про 90-е годы ей уделено два абзаца: вот, была контртеррористическая операция. Возникает ощущение, что про эту тему пытаются не говорить, чтобы друг друга не травмировать.
– Конечно, ведь ещё живы люди, которые принимали участие и на той, и на другой стороне. Как сейчас написать про первую войну в учебнике? Что написать? О том, что Ахмад Кадыров призывал к джихаду против русских и призывал убивать как можно больше русских? О том, что свой хадж он совершал с Асланом Масхадовым? Сейчас писать об этом как бы не очень правильно. Потому что потом он разошёлся с Масхадовым, обвинял Масхадова в терроризме и сделал очень много для того, чтобы в Чечне воцарился мир. Как относиться к этому? Написать об этом честно: Ахмад Кадыров сначала призывал убивать как можно больше русских, но потом понял, что не нужно убивать русских, а нужно с Россией дружить. Но так я могу написать. Больше никто. Всю правду никогда никто не скажет. На той стороне скажут, что Кадыров всегда был каким-то шайтаном. На этой скажут, что он всегда был святым. Всю правду никто не может вот так прямо и честно сказать: сначала они воевали за боевиков и были сепаратистами, а потом произошли вот такие и такие обстоятельства. Я могу видеть драму человека и народа, когда человек добра своему народу хочет. Это большая драма. Сначала он искренне верит, что благо для его народа в независимости. Потом видит, что так называемая независимость привлекла только бандитов и отребье со всего мира. Что вместо свободы и национальных обычаев получаем непонятную версию фанатического ислама и терроризм. И он понимает, что так называемая свобода принесла его народу зло. И настоящее благо в другом. Это драма. Ну как об этом написать в учебнике? Поэтому предпочитают писать просто.

– Вы написали «Прыжок волка». Про современную кадыровскую Чечню могли бы ещё книгу написать?
– Я закрыл для себя тему, я же там не живу. Глубоко понимать, что там происходит... Я понимаю на том уровне, что мне это не нравится. Мне это не нравится, но я поеду и буду там жить и страдать, чтобы книгу написать? Я не настолько мазохист. Я ведь по нации не чеченец, я полукровка. Я живу там, где мне комфортно. Мне комфортно в Петербурге, потому что это город свободы. Здесь трудно представить, что мы начнём культ личности губернатора устраивать: вешать везде его портреты и лозунги, портреты его мамы, папы, детей.

– Кормильцев говорил про книгу «Я – чеченец!», что у вас по Чечне была такая просоветская позиция в духе: «Зачем вы нарушили тот хрупкий мир, который был?» Читая тот же «Шалинский рейд» или «Я – чеченец!», понимаешь, что у вас много любви к советской Чечне.
– Да. Я считаю, что Советский Союз был идеальным инкубатором для малых народностей. Он позволял им развиваться, формировать собственную государственность и культуру. Мы можем составить перечень не только малых, но и довольно больших народностей, которые в советское время впервые получили свою письменность, литературу, кино и форму государственности. У них ничего этого не было, что бы они ни придумывали. Даже у Белоруссии никогда не было собственной государственности. Можно вспоминать Великое княжество Литовское, хана Мамая, неандертальцев, но не было такого государства. Только в рамках Советского Союза возникли политические традиции.

– Я так понимаю, что вам советская Чечня нравилась, потому что это было полиэтническое общество, а сейчас она запрограммирована на некий национализм?
– Считается, что Советский Союз – это левый социалистический проект. Под конец он вообще не был левым, он был правым и консервативным. Он даже не вполне социалистическим был. Но он точно был для очень многих регионов и народов проектом модернизации. Шла глубокая модернизация всех сторон жизни. И она была связана с включением в контекст общемировой культуры, в контекст советской культуры. С размыканием этнической замкнутости. Любой настоящий город – это полиэтничное явление и монокультурное. Моноэтничной может быть только деревня. Она может быть большой, в ней могут жить миллионы людей, но пока она моноэтнична и монокультурна, это деревня. Сейчас в Чечне нет ни одного города. Можно построить сакли в 48 этажей, и они будут сверкать неоном, но это сакля. А населённый пункт – это всё равно аул. Для меня важный показатель: русские уехали оттуда и не возвращаются.

– Выход из этого положения есть?
– Выхода, как всегда, два: аэропорт и ж/д вокзал.

– Вы, наверное, заметили, что сейчас активизировалось некое движение, которое можно условно назвать «правым либерализмом» (или ещё одной версией русского национализма), где считается, что нам особо не нужна империя, потому что малые народы просто выезжают за счет титульной нации. То есть они говорят, что, вот, русские работали, работали, работали, а в результате Чечня и Белоруссия получили свою государственность, а что сами русские за это получили?
– Если мы и дальше будем слушать советы этих «узких националистов», то тогда действительно окажется, что многовековая работа русского народа по модернизации огромных территорий и населения будет выкинута в помойную яму. Если мы примем их проект «Воронежской республики», то тогда мы ставим крест на многовековой работе предков. Пусть они образуют свою «узко-русскую» нацию и строят свою Воронежскую республику, а русский народ пускай оставят в покое, пускай не лишают русский народ его наследства. От Сибири до Бреста русский народ совершал интеграционные проекты не для того, чтобы десять Холмогоровых сели и сказали: «А нам всё это теперь не нужно». Тебе, сука, не нужно, а твоим дедам было почему-то нужно, твоим прадедам было почему-то нужно. Сиди и молчи.

– У вас есть книги «Я – чеченец!» и «Шалинский рейд», а есть «Таблетка» и «AD», которые больше походят на попытку переосмыслить на русском Фредерика Бегбедера.
– Не Бегбедера... Дугласа Коупленда, Ирвина Уэлша, Чака Паланика. Я сознательно работал в этом жанре, продолжающем такую жесткую социально-критическую прозу. Бегбедера я не люблю и его не читал. Это всё равно что Минаев. При всём уважении к ним как к людям, но больше 2–3 страниц текста я не могу прочитать. Я пытался читать Бегбедера, но нет. И тут же берешь Мишеля Уэльбека и тебя куда-то уносит.

– Вам не кажется, что вам известность принесла именно чеченская тема? Если бы первыми вышли «Таблетка» и «AD», то вы бы затерялись где-то между Минаевым и Пелевиным.
– Конечно. Я полностью использовал и проэксплуатировал своё происхождение. А что делать? Если тебе достался лимон, то сделай из него лимонад. Но больше из «чеченскости» мне ничего не выжать.

– Вы слышали про историю со строительством мечети в Калининграде? Мусульманская община 20 лет пыталась построить мечеть в городе, когда они почти построили здание, то им просто запретили строить, потому что это охранная зона. Это выглядит не очень справедливо по отношению к общине, но власти, как кажется, боятся общественного резонанса.
– С одной стороны, все религии должны быть равны перед законом. С другой стороны, есть у европейских людей некоторый страх, что открытие мечети привлечёт сюда ещё больше лиц мусульманского вероисповедания, вокруг мечети крепнет диаспора, они начнут вытеснять местное население, везти себя дерзко. И нельзя сказать, что это безосновательные страхи. Я вижу выход в том, чтобы государство было равноудалено от всех религий. Почему мусульмане приходят и стучат кулаком по столу и говорят: «Дайте нам землю в центре города, мы должны построить мечеть?» Потому что уже под 148 храмов получили землю христиане в центре города: им дали бесплатно, отдали старые здания, профинансировали их. Естественно, мусульмане приходят и говорят. Это несправедливо: они – граждане России, и мы – граждане России. Христиан 80 %, мусульман 10 %. Хорошо, пускай тогда на 8 православных храмов будет одна мечеть. Логично. Они получают такое право, потому что видят со стороны государства беспрецедентную поддержку православных. Государство говорит: «Стройте свои мечети в мусульманских регионах: Татарстане, Чечне и так далее». Но тогда получается, что мы сами регионализируем свою страну, сами проводим культурные границы. Мы идем на поводу у русских националистов, которые хотят всем, кого их предки завоевывали и интегрировали, теперь это всё отдать. Отдали мы несколько республик, когда Советский Союз распался. И что, они ничьими стали? Через несколько лет там везде базы НАТО стояли. Мир так устроен: ничего не бывает ничьим. Не может быть независимой Карелии. Не будет она независимой. Если она не будет нашей, то она будет под протекторатом наших геополитических противников. Русские националисты добьются Воронежской русской республики, которая будет окружена базами НАТО и народами, настроенными враждебно к русским. Это враги русских. Мы не должны регионализировать по принципу: «Здесь живут мусульмане, здесь – христиане, здесь – иудеи».

– Председатель Исламского комитета России Гейдар Джемаль эту историю прокомментировал в духе, что региональные власти не понимают федеральных трендов и ситуацию. Вы с этим согласны? Сейчас же в моде «духовные скрепы», и чем больше храмов, тем лучше. Калининград в данном случае идёт против федерального тренда?
– Именно в центре надо построить мечеть? Я повторю: не надо государству поддерживать мракобесов. Никаких. И синагогу не надо строить за государственные средства. И православные пусть тоже строят за частные деньги. И не в тех местах, которые уже для чего-то используются. Парк снесём – построим православную церковь. Зачем? Люди на митинги у нас выходят, русские люди теоретически православные. Проблема в том, что государство даёт слишком много денег и льгот православной церкви. Поддерживает это мракобесие. А мракобесы других религий говорят: «А мы чем хуже попов? Мы – такие же мракобесы, как и они. Дайте нам в 8 раз меньше мечетей, но тоже в центре». Это уже не религиозная вещь, а просто соревнование, у кого минарет выше. Это чисто материалистическое соперничество: у христиан есть, а почему у нас нет? К религии и духовности это отношения не имеет. Если человек хочет верить в бога, он пешком пройдет 20 километров.


Текст: Алексей Щеголев
Фото: svpressa.ru