В минувшие выходные в Калининграде состоялся юбилейный показ спектакля «Номер 13». В интервью Афише Rugrad.eu режиссер-постановщик спектакля, народный артист России Николай Петеров рассказал почему пьеса английского драматурга Рэя Куни держится в репертуаре театра уже 10 лет, почему Калининград — это не Васюки и почему он согласился бы поставить маркиза де Сада.

- Как вы начали свою работу в Драмтеатре?
- Я в калининградском Драмтеатре с 1972 года (до Калининграда я еще 6 лет в других театрах работал). Я пришел сюда актером и практически всю жизнь им и работал. Но при этом я оканчивал режиссерский факультет. Когда я был художественным руководителем Драмтеатра, мне пришлось начать самому ставить спектакли, когда начали возникать трудности. Мы в театре делали большой ремонт, зал ремонтировали, кресла, все ломали и я не мог никого из режиссеров приглашать. До этого я приглашал разных режиссеров: и известных, и молодых, а в этот период мне самому пришлось спектакли ставить, потому что я не мог гарантировать условия работы, когда ремонт идет.

- Ваш спектакль «Номер 13» идет в репертуаре Драмтеатра уже около 10 лет. Это говорит о каком-то успехе пьесы у зрителя?
- Я думаю да. Во-первых, мне кажется, что это хорошая пьеса. Такая хорошая английская смешная история. При том не просто смешна, не беспочвенная, не бессмысленная, а здесь есть повод для того, чтобы каждый человек, который приходит в зал, в какой-то степени увидел себя или своего друга. Поэтому реакция на все происходящие на сцене события проходит через каждого человека. Кроме того, это очень узнаваемая история. Несмотря на то, что пьеса написана в Англии и английским драматургом. Он получил премию за лучшую комедию года. Мне кажется, что та история, которая в этой пьесе происходит, будет актуальна еще ни один десяток лет. Такие истории происходили и будут происходить, только действующие лица разные, а человеческая суть остается та же. Юмор, который используется в пьесе, абсолютно понятен. В зале на спектакле присутствуют люди разного возраста: и молодежная аудитория, и взрослые. И все они в равной степени задора реагируют на происходящие. Но сальностей там никаких нет.

- Если касаться современных реалий о какой-то деградации юмористического и сатирического жанров можно говорить? Как вы к жанру современных юмористических телешоу относитесь?
- В телешоу сейчас не упадок, а просто отсутствие вкуса и чувства меры. Для тех, кто это делает, слово «эстетика», по-моему, просто является оскорбительным. Они не понимают, как мне кажется, пока еще то, что они делают. Тогда можно еще от этого с возрастом избавиться. А если понимают, то это просто глупости. Открытое откровенное и пошлое хамство, все ниже пояса.

- У вас в спектакле одна из героинь ходит полураздетая – это осознанная провокация?
- Нет, это не провокация. Это заданная автором ситуация, это не я придумал. Я все это на сцене не очень приветствую, честно говоря. Так просто выстроено действие. Женщина это делает не ради вызова, а потому что ее обстоятельства в данной ситуации так поступить заставляют. Так же как человек, который из бассейна пришел: у него полотенце и прочее, прочее, прочее. Это просто обстоятельства. Хотя в этом есть, конечно, какая-то маленькая авторская фига. Пока что публика эту сцену спокойно воспринимает.

- Для вас вообще есть какие-то критерии недопустимого на сцене?
- То что оскорбляет мои человеческие чувства, сцена все-таки для другого создана. Это хамство, мат и прочие вещи, которыми никого не удивишь. Это только вызывает огорчение, что в этом люди свое проявление находят.

- То есть если бы вам маркиза де Сада предложили поставить, то вы бы отказались?
- Почему? Там можно найти хорошую меру всего. Это классика европейской литературы. Другое дело, что это опять же вопрос времени. Нет ли у нас сейчас перебора в пространстве, в космосе всех этих вещей? Когда их много – это тоже неинтересно. Хоть сейчас этим окружающее пространство и заполнено, люди до сих пор с интересом это смотрят…

- Калининградская публика консервативна? Какое-то новаторство в театре она готова воспринимать?
- Она готова и может это делать. У нас хорошая, воспитанная и грамотная публика, которая может воспринимать спектакли самого высокого уровня, что подчеркивает, кстати, театральный фестиваль «Балтийские сезоны». Я знаю зрителя, который ездит на премьеры, которые ему интересны и в Москву, и в Питер, и в Ригу, и в Вильнюс, и в Польшу… Поэтому я считаю, что у нас вполне воспитанные люди. Может быть их, конечно, не столь много как хотелось бы… Чтобы прям вышел на улицу, а вокруг все – театралы. Нет, такого не бывает. Но и в Москве такого нет. Там на спектакли больше ходит крохотная часть населения и приезжие.

- Но на лабораторию Олега Лоевского среди местной аудитории была весьма неоднозначная реакция.
- Это тоже нормально. А почему реакция должна быть однозначной? Однозначная реакция – это плохо. Кому-то это может нравиться, кому-то это может не нравиться, кто-то что-то понял, а кто-то – нет. Это больше вкусовые вещи, чем оценочные. Если бы речь шла о серьезной оценке, человек бы пересмотрел свое отношение.

- Вам не кажется, что сейчас публика начинает какое-то ханжество, в большинстве своем, демонстрировать? Она очень легко оскорбляется буквально по любому поводу. Даже использование обсценной лексики, что является нормальным для многих современных сюжетов, ее до сих пор раздражает.
- Может быть слишком много таких вещей в театре просто стало… И не только в театре, а еще и на телевидении в первую очередь. Театральное пространство более консервативно в этом смысле. Не все допускают все что связано такое отношение к сцене, когда можно показывать все, что уместно в других случаях. А театральная сцена – это все-таки немножко другая история. Ханжество всегда присутствует в той или иной степени. Это тоже вредная история. Тут важно найти меру в восприятии. Есть такие люди, которые опорожняются на площадке… Может это, конечно, кому-то и понравится, но я не думаю что таких людей так уж много. Я пока с ханжеством по отношению к своим работам не сталкивался.

- На того же Марчелли с его «Дачниками» часть публики достаточно негативно реагировала. Это же тоже можно к ханжеской позиции отнести?
- Это не ханжество. В чем разница между «Номером 13» и «Дачниками»: в моем спектакле вся история задана и она существует от событийного ряда. В «Дачниках» все привнесено, у Пешкова ничего такого нет. Это же можно взять любой сюжет и туда привнести такое. Только я не пойму: где сейчас этот спектакль, куда он делся? Почему его не смотрят люди? Почему на него никто не пошел? Он раздул это, сделал приманочку, что по сцене голые бегают… А зритель не пошел. А «Номер 13» 10 лет идет.

- Спектакль вообще может чьи-то чувства оскорбить?
- Конечно, может. Если я прихожу в театр и мои чувства, мою эстетику и восприятие мировосприятие со сцены оскорбляют, то я в этом случае могу считать себя оскорбленным.

- По-вашему мнению режиссер не должен на такие эксперименты идти? Ведь эта провокация и эпатаж наоборот может использоваться для того, чтобы как-то задеть зрителя.
- У нас так много провокаций в этой жизни… Нас провоцируют разные обстоятельства, что если еще в театре тебя будут унижать и вытирать об тебя ноги и провоцировать на какой-то ответ, то зритель просто больше не придет. И будет абсолютно прав.

- Вам не кажется что у публики появился запрос на «новый соцреализм» в сюжетах. Чтобы все было хорошо, все герои положительные в финале побеждали и вообще были образцом морали и нравственности.
- Мне кажется люди соскучились по добрым вещам. Где их не обманывают, где не высчитывают сколько эти люди стоят. Где к людям относятся как к носителям человеческой сущности.

- Но тогда творчество становится оторванным от реальности. Потому что получается, что на сцене одна ситуация, а в реальной жизни совершенно другая.
- На сцене не может быть совершенно отличающегося от реальной жизни. Там все равно есть отпечаток времени. И актеры, и все кто спектакль делает, живут в современности. Они не могут же быть с другой планеты. Другое дело – это как на этом играют некоторые люди. Они начинают какие-то моменты педалировать и усугублять. И это плохо.

- Калининградское театральное пространство как по-вашему выглядит? Мы провинциальный город с этой точки зрения?
- Я бы не сказал, что по уровню запросов публики мы провинция. Я знаю очень много молодых людей и среднего возраста и даже пожилых людей, которые всегда стремились к тому, что находится за пределом окон их квартир. Которые интересовались жизнью в ее полном объеме. Калининград – это не Васюки и это уже хорошо. Хотя некоторые сюда приезжают и думают, что попали в край не пуганных идиотов. Но это совершенно не так. У нас есть профессионалы крайне высокого класса, которых еще поискать. По сравнению с другими российскими городами мы крайне хорошо смотримся.

- А если с Европой сравнивать?
- В Европе больше предложений, больше возможностей. Во всяком случае пока. Что будет дальше – я не знаю. Начнем с того, что в Кенигсберге было более 30 театров. Есть города в Европе, крохотные, но в них по 20-30 театров. Что это за театры – я не знаю, может быть там ни в одном нет зала на тысячу человек, но это разные предложения, разные позиции. Поэтому хорошо, когда есть разные театры, когда их много.

- В Калининграде театральное пространство, практически, только Драмтеатром представлено?
- Еще Музыкальный театр есть. Но в принципе да. И поэтому нам хочется и эту аудиторию, и другую, и детскую аудиторию, и юношескую… Конечно, это сложно. Не то чтобы театру. Приходится разрываться. С какой-то точки зрения это даже здорово, это интересно.

- В Европе широко представлена культура авангардных и уличных театров. Почему здесь это не прижилось?
- У нашего народа все-таки культура другая. Этим никого не удивишь. Мне кажется, что все эти скоморошьи дела прошли и не очень уже сегодняшнего человека волнуют.

- В Калининграде был такой проект как «Другой театр», но свою деятельность сейчас, практически, прекратил. Это большая потеря?
- Я не очень его посещал, потому что у меня не получалось. Любое дело, которое делается с любовью, желанием и какой-то своей придумкой (пусть даже это кому-то не нравится), мне кажется это всегда потеря, когда такое исчезает.


Текст: Алексей Щеголев