Лауреат литературных премий Аполлона Григорьева, Андрея Белого и Юрия Казакова, питерский поэт и прозаик Николай Кононов прилетел в Калининград в рамках литературной программы «Коновские чтения», приуроченной к его собственному 55-летию. Помимо лекций в БФУ имени Канта, поэт также провел свой собственный поэтический вечер в клубе «Репортер». В интервью Афише Rugrad.eu писатель рассказал почему поэзия в современном мире до сих пор не стала атавизмом, почему он не считает тиражи книг в 400 экземпляров смешными, почему ему не нравится проект Дмитрия Быкова «Гражданин поэт» и как в условиях коммерческого рынка может выживать издательство интеллектуальной литературы.


- Вы приехали в Калининград с поэтическими чтениями, по вашему мнению, в современной реальности поэт — это разве уже не атавизм?
- Все остальное — это атавизм, только поэты и остались на самом деле. Если говорить о культуре, то поэты — это главное, а все остальное — ерунда, хотя это многие не хотят признать. Но на самом деле поэзия — это узел языка, узел сознания. Если представить, что не будет поэтов, то вроде бы и ничего не произойдет, но культура, на самом деле, оскотинится через две недели. Поэт делает язык. Проза такого толчка не дает. Проза — это наррация, рассказы, развлечение читателей, а поэзия — это большой труд, а не удовольствие.


- В Москве и Питере поэтические чтения с какой регулярностью проходят? В Калининграде подобные события не так часто происходит.
- Они там не прекращаются. Их каждый день по несколько бывает. Это происходит в клубах, библиотеках, магазинах. Жизнь там очень активная. И эта активность уже очень давно существует. Некоторые люди этим просто живут. В основном на чтения приходят пишущие люди, интересующиеся языком.

- То есть там все равно такая замкнутая тусовка получается, и просто люди с улицы на чтения не ходят?
- Этого и не было никогда. Интересуются таким только интересанты. Те, кто имеют отношение к культуре как к богатому контексту, в силах интересоваться поэзией и в силах там чего-то понимать. Вот есть эстрадная поэзия, такое времяпрепровождение. Это не совсем литература, а условно-понятный разговор: запомнили строки наизусть, процитировали их за столом, получили удовольствие от того, что помнят одно и тоже. Но есть такая вещь в русской поэзии, что настоящие стихи никогда нельзя процитировать наизусть, ты их переврешь обязательно. Они написаны на смещенном языке и всегда больше, чем наша память. Именно поэтому поэзия и существует и она не умрет.

- Вас такая ситуация устраивает? Раньше считалось, что поэзия для массового читателя предназначена.
- Кто вам такое сказал? Вы знаете, какие тиражи были во времена Серебряного века? Ахматова напечатала свою книжку и вывезла ее на бричке или телеге... И там весь тираж поместился, она все это увезла. Это было от силы 1,5 тысячи экземпляров — может быть, 2 тысячи, но не больше. Если посмотреть типографские обозначения книг, то тиражи были мизерными и существовали в столицах.

- Вы хотите сказать, что в советское время интерес к поэзии искусственно подогревался?
- Людям просто не нравилось напряженно работать. Им нравилось сидеть за столом, пить пиво или водку и читать плохие стихи. Тут не стоит обольщаться, поэтому эта поэзия и кончилась. Потому что по своему ритмическому и лексическому устройству такая поэзия была примитивна. Это была для людей очень странная модель времяпрепровождения. А сейчас время тратить можно по-другому: поехать за границу, пойти в музей или театр. А тогда была такая ситуация, потому что выбора не было.

- В провинции с чтениями ситуация по-другому обстоит?
- Я большой разницы не вижу. Я, например, бывал в Екатеринбурге, где большой фестиваль проводят... Все зависит от прыти и харизматических личностей. Если есть 2-4 такие, то они могут совершенно изменить ситуацию. Сначала, конечна, она с трудом меняется, потом к ней все привыкают, а потом не понимают, как жили без этого. Пассионарность играет огромную роль.

- Тиражи у современных поэтов небольшие?
- Как и во всем мире. У меня книга «Пилот» была издана тиражом 400 экземпляров.

- Вам не кажется, что в масштабах страны это какая-то совсем смешная цифра?
- Нет, тираж весь разошелся. У меня были книги, которые выходили тиражом и 10 тысяч экземпляров. В стране, где рухнула система книгораспространения, мы тиражи померить не можем. Если у меня выходит книга, то она будет продаваться только в двух городах: Питере и Москве. До Калининграда она, к сожалению, не дойдет. И мы в этом не виноваты. Если бы это иначе распространялось, если бы были коммуникации между библиотеками, если бы это все работало, то было бы иначе. Тысяч пять экземпляров можно было бы продать. А сейчас поэзия не выходит за тиражи под 2 тысячи экземпляров.

- Но ведь и запроса на поэзию как такового у публики нет.
- А как может образоваться запрос, если вы не знаете, что это за поэт, посмотреть на него, послушать, взять в руки его книгу. Это невозможно, коммуникации оборваны. Интерес у публики к поэзии присутствует, он всегда есть. Это свойство человеческого сознания и культуры.

- То есть с тиражом условного Пелевина у поэзии никаких шансов на конкуренцию нет?
- Поэзия никогда с прозой не сравнивается. Фет выпускал на собственные деньги книги, а остатки тиража распродавались на вес для того, чтобы стены под обои обклеивать. А это были великие книги, слава русской поэзии. Это происходило всегда, нет в этом ничего страшного, это нормально для культуры. Но без той же поэзии Пелевин исчезнет.

- Вам не кажется, что поэзия сейчас из книг перешла в толстые журналы типа «Воздух» и «Звезда»?
- На самом деле часто новые стихи в социальных сетях публикуются, я это часто наблюдаю, будучи референтом Facebook. Я там часто вижу стихи, и меня этот процесс интересует. Это демократизирует культуру. Через журналы стихи, конечно, могут попасть в журнальный зал, библиотеки и уцелеть. Интернет же может прекратиться, когда свет выключат, а бумажные издания останутся. Бумага и библиотека — это великое дело, я все-таки сторонник чего-то такого, что можно взять в руки.

- Эти журналы, кстати, постоянно обвиняют в неком интеллектуальном снобизме. Вы подобного не замечаете?
- «Воздух» — очень хороший журнал. Он печатает, практически, всех авторов, кроме тех, которые принадлежат к какой-то уж совсем затрапезной советской прослойке. Они могут часто ошибаться, но они, в принципе, сделали великое дело — расширили поэтическую территорию.

- При этом главный редактор «Воздуха» Дмитрий Кузьмин достаточно радикально высказался о закрытии «Русской жизни». Он сказал, что это событие внушает ему чувство оптимизма, потому что главред издания Дмитрий Ольшанский когда-то написал статью «Как я стал черносотенцем». То есть момент политической цензуры в этих изданиях все-таки присутствует?
- Мне эта история совершенно незнакома, я ею не интересовался и мне наплевать. Авторы должны прилично писать, и тогда журналы для них распахнутся. Я сам прекратил в журналах печатать стихи. Мне не нравится та компания, которая там представлена. Меня очень часто бесит экзистенциальный контекст, я не люблю плохие стихи и не хочу рядом с ними появляться. Но для «Воздуха» я делаю исключение, потому что его идеология мне представляется очень чистой и правильной. Она как раз аполитична. Я там не вижу никакой идеологии, кроме эстетической.

- У этих журналов же тоже относительно небольшие тиражи?
- У «Воздуха» совсем маленький тираж, 3 – 4 тысячи, у «Нового мира» — 5 – 6 тысяч экземпляров. На самом деле они теперь уже ничего не решают, что очень важно. Мы можем выбирать другим путем. Благодаря интернету и электронным библиотекам мы можем с поэтом познакомиться, даже если он физически недостижим и живет черт знает где. Это, конечно, дискредитирует журнальные публикации, но и литература никогда не складывается из журнальных публикаций. Наоборот, памятники, которые составляют славу русской лирики, были журналами обойдены. Например, есть у Батюшкова великое стихотворение: «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы/При появлении Аврориных лучей». Оно было опубликовано через несколько десятилетий после написания и хранилось в виде черновика. Мы в нашем времени не можем ничего оценить адекватно, у нас часто не хватает для этого вкуса.

- Вам не кажется, что то, что сейчас критики называют «актуальной поэзией», среднестатистическому человеку будет тяжело воспринимать?
- Да он не будет вообще поэзию читать. Поэзия никого не обслуживает, это человек сам будет к ней тянуться, если она ему нужна. Что нужно среднестатистическому человеку? Чтобы пиво было не очень дорогим. Не надо обольщаться. «Народными» поэтами были те, кого мы уже не помним, мы имена их забыли. Если мы посмотрим на поэзию конца 19-го и начала 20-го века, самые страшные и безобразные поэты( которые сейчас ничего не значат) были народными. А тех, кто сейчас является славой литературы — например, Анненского, — их никто не знал. Поэзия – это самое аристократичное искусство, народного в нем ничего нет. Народное – это частушки (хотя там тоже бывает настоящая поэзия).

- А если говорить о Всеволоде Емелине, который сильно упростил стилистику, но зато реагирует на все социальные события, которые происходят, — это путь для современной поэзии?
- Это вообще не поэзия. Это просто обслуживание и медийное устройство. Это что-то типа телеканала, не более того. Это к поэзии не имеет никакого отношения, кроме того, что написано строфами.

- К проекту Дмитрия Быкова «Гражданин поэт» у вас такое же отношение? Отмечали, что он большую роль в качестве пропаганды сыграл.
- Абсолютно. Я слушать это не могу. Пропаганда — это хорошо, но это же не лирика.

- Как к литературным премиям относитесь? Они отражают реальную картину, которая сейчас в современной литературе происходит?
- Премии – это способ обратить внимание на литературу и не более того. Способ сконцентрировать медийные и культурные потоки в линзу, чтобы люди обратили внимание на то, что литература есть. В 19 веке премий не было, но литература была. Иногда они отражают положение вещей, иногда нет. Я был довольно долго членом букеровского комитета, был в жюри «Дебюта», но это ничего совершенно не отражает. Литературе на это наплевать, она гораздо больше, чем вся эта мелкая, социальная возня.

- Вы возглавляете издательство «Инапресс», вам удается на рынке выживать?
- С большим трудом. В данный момент нам очень тяжело. Лопнули системы книгораспространения, возврата денег, очень трудно с продажами. Мы стали вести себя как страна третьего мира. У нас огромное увлечение гаджетами и ворованными электронными книгами. А во всем цивилизованном мире это уже прекращается. На Украине за последний год издание бумажных книг выросло на 20%, это очень много...

- России пока такие тенденции не грозят?
Грозят. Книга — это книга, а гаджет дает нам возможность прочитать свиток. Книга – это не свиток, это гутенберговский объект, ее надо листать...

- Средний тираж книг у вашего издательства сейчас какой?
- 3 – 4 тысячи экземпляров. Это беды от того, что мы не можем найти реальных распространителей, с этим очень тяжело. Дело вовсе не в магазинах, а в том, как издательству вернутся деньги. Книги можно по всему миру распихать — и вы назад ни копейки не получите. Нет больших книгораспространяющих систем. Вы не можете издать книгу в Петербурге и быть уверенным, что после издания она окажется в Екатеринбурге, Новосибирске или Магадане и что вам через полгода вернутся деньги от ее продажи.

- Выход из этой ситуации возможен?
- В этом должен быть интерес государства, должен быть государственный проект. Потому что если люди не ходят в библиотеку, они потом очень часто попадают в тюрьму.

- Рыночная экономика не предполагает того, чтобы государство так активно вмешивалось во все сферы жизни.
- В Африке, где государству наплевать на народ, где государство отнимает все деньги, которые есть – да, чистый капитализм. А если государство – это все-таки система, то оно волнуется о культуре. Оно свою национальную культуру продвигает. Без национальной культуры государство кончается и превращается в некий анонимный ком уголовников, которые только наворованные деньги тратят. Надеюсь, что у нас такого не произойдет. Государство должно поддерживать библиотеки, таким образом, через библиотечные коллекторы поддерживаются книжные закупки и так далее, и так далее. Система работает очень просто, она так действует в каждой стране мира. Как в Америке, которая для нас является образчиком капитализма, так и в Швеции, которая для нас является образчиком капиталистического социализма. При СССР эта система работала, но распространялась политическая литература, а нормальной литературы читателям было недостаточно. Это была настолько извращенная система... Она выросла, как поганый гриб на какой-то мерзкой луже.

- Вы издали недавно Александра Покровского (русский прозаик, по мотивам произведений которого был снят фильм «72 метра» - прим. ред), для вашего издания это более мейнстримовый автор. Это попытка финансовые дыры подлатать?
- Он до сих пор остается мейнстримовым автором. Он по пользуется успехом и пишет, на мой взгляд, настоящую большую русскую прозу. Мы на нем всегда делали деньги, больше никого такого масштаба как он назвать не могу. Но он еще, конечно, мой близкий друг и является директором издательства (смеется). Мы с ним вместе владеем им с 92-го года. «Инапресс» — это Игорь, Николай и Александр. Игорь проворовался и был отсечен в первый же год, но название мы менять не стали.

- Вы как российский издательский рынок оцениваете? Эксперты отмечают, что в нем есть несколько крупных монополий, которые всем свою политику навязывают.
- Я никогда книги не покупаю, потому что они, как правило, очень некачественно изданы. Меня не устраивает редактура, уровень орфографии и так далее. Это просто такие формы отъема денег. Гиганты ничего диктовать не могут, потому что есть еще куча издательств (кстати небольших), которые предлагают списки авторов, и обычно эти авторы и фигурируют в премиальных списках. А гиганты перекупают потом авторов, которых открыли другие издательства.

- Вы не думали на технологию краудфантига для издания книг переходить — или в России это невозможно?
- Нам это не по силам, мы такую логистику не осилим, мы слишком мелкие. Я думаю, что это здесь провалится. Книга должна быть объектом и продаваться в книжном магазине, а книжный магазин должен быть культурно точкой, где встречаются с писателями, где можно поговорить с продавцом, который понимает в книгах. Я был недавно в Португалии. Вот говорят, что кризис, что люди плохо живут, но все книжные магазины в Лиссабоне остались на тех же местах. И там есть весьма странные магазины, которые продают только сюрреалистическую поэзию; магазины, которые продают антикварную книгу. В магазинах люди листают книги, покупают, сидят и обсуждают, писатели выступают. Жизнь видна невооруженным взглядом. Почему так? А потому, что аренда льготная, государство поддерживает эти точки. Точно так же, как во Франции, в Германии и везде. Это честь города — иметь книжные магазины в большом количестве, в определенных местах и долгое время. Если вы приедете в Париж, где вы, допустим, не были 10 лет, вы сможете найти книжный магазин. Он будет на том же самом месте. Не то что у нас, тут еще просто бешенство, грубо говоря, не прошло.

- Издательство интеллектуальной литературы может быть успешным с коммерческой точки зрения?
- При очень аккуратной политике – может быть. «Инапресс» издавал интеллектуальные книги и был всегда финансово успешным. Сейчас у нас есть трудности, но мы их, я думаю, разрешим.


Текст: Алексей Щеголев