Прозаик, эессеист и поэтесса Линор Горалик приезжала в Калининград в рамках поэтического фестиваля «СлоWWWо». Помимо сольного выступления на фестивале, госпожа Горалик так же презентовала калининградским зрителям свою детскую пьесу «Мартин не плачет». Еще Горалик рисует достаточно едкий, а местами и вовсе нецензурный комикс про зайца ПЦ и его воображаемых друзей, а так же являлась колумнистом газеты «Ведомости» и сайта Colta.ru. В интервью Афише RUGRAD.EU Линор Горалик рассказала о связи литературы и политической реальности, почему она не боится обвинений в пропаганде педофилии, как можно нарисовать комикс о войне на Украине и что общего между поэзией и инфузорией-туфелькой

- Сейчас в литературной среде постоянно идет дискуссия о том, как связаны литература и реальность. Часто звучит фамилия Сорокина, дескать он все со своими «Днем опричника» и «Сахарным Кремлем» угадал, и теперь мы мчимся прямиком в его «Теллурию», в мир Средневековья и прочих прекрасных вещей. Реальность действительно так сильно зависит от литературы?
- Мне кажется, что это квантовая ситуация: у литературы есть свойство влиять на реальность (например, предлагая реальности язык, которым эта реальность иногда начинает разговаривать). У реальности, безусловно, есть способы влияния на литературу. Цикл неразделим.

- А с Сорокиным как быть? Он действительно же угадал?
- Это вечное развлечение читающих людей – выискивать литературные совпадения, ничего нового в этом развлечении, кажется, нет. В переходные моменты всегда возникают разговоры в жанре «Достоевский все предвидел» и «Пелевин все описал». Кто-то и авторов описывает будущее более успешно, кто-то - менее успешно. Ну, бывают совпадения. Но при желании можно вести разговор и на тему «Никто не предвидел ничего» - несовпадений достаточно.

- Вы считаете, что не стоит увлекаться таким вот вычитыванием пророчеств в литературе?
- Прекрасное увлечение, - если не забывать разделять эту игру и попытки нормального аналитического прогноза реальности. По мне вообще все, чем занимется человек, когда не ест детей - хорошо.

- Когда в вашем комиксе про зайца ПЦ появилась перечеркнутая свиная отбивная с горошком – это был такой способ среагировать на путинские контрсанкции?
- Конечно. Мне кажется (мнение мое тут, понятно, обывательское, а не экспертное, без претензий), что история с санкциями - серьезная и страшная по возможным последствиям: не в смысле того, какие продукты исчезнут, а какие останутся (хотя и это важно по самым разным причинам), а в смысле того, что происходящее - только симптом довольно большого, быстро развивающегося заболевания.

- Комикс – это удобный формат для реакции на какие-то важные события?
- Для меня – да. Прелесть этого жанра для меня как раз в его емкости, в том, что он позволяет мгновенное реагирование. Есть люди, которые умеют писать таким «немеделнным» образом стихи или прозу, - мне удобнее зайцы. Вообще заяц ПЦ для меня – очень большое и важное пространство для проговаривания как Иногда оно касается вещей никак не связанных с актуальных вещей, так и вещей, совершенно с текущими событиями не связанных.

- А зачем оно вам? Это пространство – оно мультяшное, смешное, гротескное, но оно же совершенно не серьезное.
- «Гротеск» - это, наверное, самое важное слово. В моем понимании «гротескное» и «серьезное» – естественно, не антонимы, и в этом смысле заяц – для меня — такая же серьезная работа, как стихи. Но заяц — более прямой и рациональный способ сделать эмоциональное высказывание.

- Вы сказали, что «гротеск» и «серьезность» не являются антонимами. Серьезное высказывание возможно в рамках комикса? Штука со свиной отбивной - это некий fun, но сложно себе представить комикс про сегодняшнюю ситуацию на Украине. Вам не кажется, что это совсем циничная штука будет?
- Нет, совсем нет: вопрос в том, что мы называем словом «комикс». Сегодня ведь само слово «комикс» считается не очень правильным, - вернее, слишком общим. Есть понятия «графический роман», «графическая новелла», «графический рассказ»: сочетание визуального и (иногда) вербального. Смысл этих работ может быть очень серьезным. Лучший пример - недавно переведенный на русский язык великий графический роман «Маус». С другой стороны, есть комиксы, которые в нашем понимании вообще не комиксы: они не сюжетны, это такие «стрипы» с условными изображениями и большим количеством текста, излагающим некоторые теории, - почти манифесты. Словом, графика плюс слово - большое пространство, с ним можно работать по-разному.

- Насколько адекватно современной литературе удается успевать за реальностью? Понятно, что сейчас происходит какое-то огромное количество событий: ты заходишь в интернет и читаешь, что украинские войска отбили очередное российское вторжение, через 5 минут ты уже читаешь опровержение от Министерства обороны… Насколько литература успевает за всем этим, потому что картинки сменяются очень быстро?
- Мне кажется, здесь есть некоторая проблема со словом «литература». Картина мира, которую хочется назвать «Один народ, одна реальность, одна литература», кажется мне очень узкой. Я не очень верю в существование литературы как монолитного пространства, но верю в существование огромного спектра разных текстовых практик. Каким-то из этих практик интересно быстро реагировать на реальность, каким-то — совсем нет. У многих из них совсем нет цели быть «зеркалом русской жизни», как нам вбивали в голову в школе. Тексты, мне кажется, создаются живыми людьми по их частным потребностям. Есть авторы, которые могут работать по принципу «утром – в газете, вечером – в куплете» - и получаются прекрасные тексты, есть авторы, которые не желают читать газет — и тоже получаются прекрасные тексты. У литературы, мне кажется, вообще нет никакой задачи, кроме как быть.

- Но тогда наверняка будут такие упреки, что если у поэзии нет никаких задач, то зачем она нужна?
- У инфузории-туфельки нет задачи. Но она нужна всей остальной экосистеме. У поэзии нет задачи. Но без нее культурная экосистема кажется мне невозможной. Без культурной экосистемы невозможна экосистема общественная.

- Единственный поэтический проект, который хоть как-то выстрелил за последние годы – это был «Гражданин поэт» Дмитрия Быкова. Он был рассчитан именно на обывателя, обыватель его знал, все медиа его поддерживали. Была как раз такая позиция, что «утром в газете, вечером – в куплете», и она сработала. То есть, такая штука людям понятней и ближе?
- Я понятия не имею, что людям надо, это было бы слишком смелым рассуждением. Но я еще раз повторю, что поэзия – это не монолитная структура, а спектр практик. Бывают в этом спектре вещи, находящие широкую аудиторию. А бывают и другие вещи. И они тоже находят свою аудиторию.

- Но эти же аудитории совсем несоразмерны?
- А нужна ли эта соразмерность? Я не могу представить себе мир, где аудитория Михаила Айзенберга будет исчисляться миллионами телезрителей, - и хорошо. Странно исходить из логики, что поэт интересен, только когда собирает стадионы, что его интересность измеряется количеством читателей. Читатели — это ведь тоже не монолитное понятие, а огромный спектр интересов. Мне кажется важным, чтобы поэт и читатель друг друга находили, а уж в каком количестве — дело пятое.

- Вы, кстати, еще колумнист одного из ведущих российских бизнес-изданий – газеты «Ведомости». Ведь такая роль – это какая-то совсем новая штука для поэзии? Сложно представить себе Александра Сергеевича Пушкина, который писал бы тексты в такую газету.
- Уточним: то, что я делала в «Ведомостях», к политике отношения не имело: это были тексты про костюм, общество и retail-бизнес. Но в целом мне кажется, что поэт, пишущий тексты об актуальности, - вещь очень обычная. Да и Александр Сергеевич Пушкин писал в разных формах много актуальных текстов. Поэты вообще занимаются самыми разными вещами (скажем, поэт Демьян Кудрявцев – предприниматель и медийщик, поэт Сергей Круглов — священник, Андрей Сен-Сеньков — врач, и так далее, и так далее). Об актуальном пишут Львовский, Цветков, Фанайлова, Айзенберг и многие другие наши коллеги. Это совсем не редкость.

- Возвращаясь к теме реагирования на реальность. Когда мы изучаем какой-то исторический период, то обычно изучаем и художественные тексты, которые были в то время. У России была достаточно странная история и в девяностые годы, и в «нулевые». Но, тем не менее, практически нет серьезных текстов о чеченской войне, к примеру.
- Есть — но мало. Есть и проза, и нон-фикшн — но все равно мало. Есть и поэзия, реагировавшая на чеченский конфликт и говорящая о нем по сей день. Но эти вещи могут быть незаметны широкому кругу читателей, потому что не лежат на премиальной выкладке книжных магазинов и не читаются на второй кнопке телевизора. Для меня это скорее означает отсутствие социального запроса на такую литературу, - скорее всего, ему еще не пришел срок. Вообще проговаривание трагедии часто начинается не в один день, а России, к сожалению, в последние годы вообще есть о чем поговорить, тем более - сейчас. Хотя, конечно, хватает мировых трагедий, которые никогда не попадали на первый план «литературного» внимания.

- Но все помнят такие книги, как «Красный смех» или «На Западном фронте без перемен».
- Во-первых, эти книги не были написаны в один день. Огромное количество мировых трагедий проходит без того, чтобы литература создавала под них пространство смыслов. Бывает, кстати, и обратное: литература вдруг поднимает на поверхность интерес к забытым событиям. Но вообще большинство трагедий остается непроговоренными — ровно как это происходит с трагедиями не государственного, а личного порядка. Например, о полноте проговоренности Первой мировой войны в русской литературе можно спорить (тем более, что ее затмили для многих авторов события поздних 10-х и ранних 20-х годов). Вторая мировая война до некоторого момента была просто чудовищной, замолчанной, кое-как залепленной раной, - хотя советских книг был написан, как выражалась героиня Набокова, «разбильон». Да и сейчас к этой травме постоянно возвращаются, о ней еще говорить и говорить.

- Вы в Калининграде будете представлять свой спектакль «Мартин не плачет». У вас там взрослый говорящий слон влюбляется в восьмилетнюю девочку. Вы не боитесь обвинений в пропаганде педофилии?
- Слушайте, ну можно увидеть что угодно и где угодно. Вон Красная Шапочка с Волком в одной кровати лежит. Такие обвинения возникают в двух ситуациях: либо человек, который выдвигает их – манипулятор с собственными политическими интересами, либо кто-нибудь не очень здоровый. От манипуляторов не защищен никто, а человеку не очень здоровому можно и нужно сочувствовать.

- А чем тогда думали люди, которые нашли в пьесе «Душа подушки» пропаганду гомосексуализма?
- Я и говорю: это либо манипуляция, либо болезнь.

- Вам не кажется, что если это все-таки клиническая болезнь, то тогда ей сейчас болеют где-то 80% населения?
- Я не вправе судить о цифрах. И надо разделять, мне кажется, болезнь и «увлечение дискурсом». Среди людей, идущих бить стекла в Хрустальную ночь, есть манипуляторы, есть нездоровые люди с подлинной паранойей, уверенные, что от евреев весь ужас их жизни (паранойя — это совсем не хаханьки, это страшно и мучительно), а есть те, кто рады оргиастически присоединиться к действию. Кстати, если я правильно помню из истории психиатрии Первой и Второй мировых войн, во время больших общественных событий психические болезни часто манифестируют себя языком этих событий: я уверена, что сейчас «испанских королей» гораздо меньше, чем «путиных» или «обам». Но все-таки мне кажется важным разделять болезнь — и оргиастическое массовое переживание, повышение уровня эндорфина, кратковременный психоз. Про это много написано, мне не хочется пересказывать то, что стоит просто прочитать.

- Немного конспирологично выглядит…
- Наоборот — это про базовые реакции больших масс людей (и я не настаиваю, что сейчас происходит именно это). Конспирология же подразумевает некий умысел. Ура-патриотизм, например, крайне далек от всего «конспирологического», это просто оргиастическое слияние племени, базовая вещь, если я правильно понимаю.

- И что в данном случае первично? Вот эта «эпидемия» или эпоха политических перемен?
- Я считаю, что и тут существует квантовый эффект. Кстати, существует прекрасное понятие: folie a deux, парное безумие, состояние, когда два человека раскачивают и удерживают друг друга в общем пространстве психоза (крошечный, кратковременный пример - когда ссорятся пары эмоционально связанных людей: ребенок и родители, муж и жена, - накаляют друг друга и, в конце концов, теряют рациональность, а потом изумляются: а что это было? Вот иногда мне кажется, что у общества и власти вполне может случиться folie a deux, и что даже если изначально власть выступает как холодный манипулятор, со временем она может начать заражаться от общества ею же индуцированным безумием.

Текст: Алексей Щеголев
Фото: os.colta.ru