Группа «Самое Большое Простое Число» 19 сентября отыграет свой первый концерт в Калининграде на арт-площадке «Ворота». В 2014 году группа записала новый номерной альбом «Я думаю, для этого не придумали слово», где снова вернулась к IDM-электронике, которая когда-то и принесла СБПЧ общероссийскую известность. Благодаря новому диску команда даже попала в лонг-лист премии «Сделано в России» проекта «Сноб». Недавно группа отыграла в столице большой концерт-шоу под названием «Психоделическое приключение». Один из основателей команды, автор текстов и вокалист Кирилл Иванов рассказал в интервью Афише RUGRAD.EU о метаморфозах со звучанием группы, о взаимоотношениях группы с русским роком, трагедии русской жизни и Достоевском.


- Почему после альбомов «Флешка» и «Лесной оракул» вы снова решили вернуться к электронике? Вы просто синтезаторов новых понапокупали?
- Мы хотели и понапокупали (смеется). Этому нет никакого объяснения. Это была естественная, внутренняя потребность. Ну, как это объяснить? Вот, вы идете и вам хочется чего-то съесть. Нельзя же объяснить почему сейчас вам захотелось съесть мороженное, а потом стейк? Вот и у нас так же было.

- Вам самим что интересней? Этот бардовский постмодерн как на «Флешке? Или ручки на синтезаторах крутить?
- Нам все интересно. Мы хотим быть разными: и такими и сякими. Что нам в данный момент интересно, тем мы и стараемся заниматься. Это вообще самая важная часть, чтобы тебе самому было интересно и здорово.

- Когда говорят про «Самое Большое Простое Число», обычно сразу вспоминают про вашу поэтическую манеру. На вас кто-то влиял в этом плане?
- Мне трудно сказать... Много есть поэтов, которые мне нравятся. И совсем разные. Если говорить про ХХ век, то с одной стороны мне нравится Мандельштам, а с другой — и Хлебников, и Хармс, и Маяковский. А если говорить про наших современников, то мне нравится Айзенберг, Кирилл Медведев. У нас был проект с Алексеем Никоновым и Андреем Родионовым. Я с большим уважением отношусь и к Андрею, и к Леше, у них есть много замечательных стихов. Просто я не могу сказать, что это мои самые любимые поэты. Но они мне очень нравятся.

- Русская поэтическая песенная традиция, как мы ее по русскому року знаем, это обязательно, чтобы рубаха нараспашку, душа наружу, а в конце — все умерли. Вы сознательно пытались здесь шаг в сторону сделать?
- Нас наоборот часто ругают, что у нас тоже все умерли... Чаще всего русский рок — это что-то грустное и неинтересное. Особенно с музыкальной точки зрения. Что-то тоскливое и унылое, построенное на шаблонах и постоянных заимствованиях. Нам хотелось бы быть самобытной группой и делать что-то свое. Мы не хотели быть ни как русский рок, ни как не русский рок. Мы хотели быть самими собой. Это самое сложное..

- Касаясь этой унылости, у вас на альбоме есть песня «Нельзя сказать короче». И понятно, что если группа «Сплин» будет такую песню про любовь писать, то получится нечто совсем другое, обязательно какая-нибудь трагедия будет. Хотя и вы, и они из Питера. Это у вас просто поколенческая разница такая?
- Мне трудно оценить и мою песню, и мою разницу с группой «Сплин». Я к ним с большим уважением отношусь. Но это не самая близкая мне вещь, честно говоря... Я не знаком ни с кем из группы «Сплин». Мне трудно что-то про их поэтику сказать. Так же, как и трудно про свою.

- Но вам как кажется, в стихотворении на русском языке обязательно какая-то трагедия должна быть заложена?
- Нет. Есть масса классных стихотворений вообще без всякой трагедии. И у того же Хармса. Мне кажется, что трагедия — это очень переоцененная и мифологизированная часть русской жизни. Эта загадочная душа и стремление к трагедии — мне кажется, что это не совсем так. Конечно и быт тут влияет каким-то образом. Но есть еще миллион вещей, которые влияют. Я не уверен, что у нас прям такой тяжелый быт и что он на протяжении многих веков такой тяжелый. Обычно люди, которые писали стихи часто не то чтобы были невероятно неустроенными в жизни... Много было людей неустроенных, но было много и устроенных. Мне кажется, что это очень индивидуально. Мне сложно увидеть здесь правило или систему.

- Просто группы, у которых этого надрыва и трагедии нет, появились уже, как правило, в «нулевые». То есть, когда жизнь стала, условно говоря, более сытая. Может быть, из-за этого у публики и запроса на эту трагедию стало меньше?
- Не знаю. Вот группа «НОМ» - хороший такой пример. Эта же группа без надрывности, а если и с надрывностью, то с какой-то другой. Или «Звуки Му». То есть и другие примеры. Я не знаю людей, которые говорили бы: «Так, похоже сейчас есть на что-то такое запрос». Так никто не делает и не мог бы сделать, даже если бы захотел. Про сытую жизнь? Черт его знает, мне кажется, что люди, как раз наоборот ищут в окружающем мире то, чего им в себе не хватает. Так что наоборот можно было бы ожидать взлета надрывной поэзии.

- Но вот песня «Давай», которая у вас новый диск открывает, где вы поете «Давай к чертям взорвем этот мир» . Может быть, это как раз очень русская тема?
- Ее можно очень по-разному трактовать. Для меня тут нет какого-то прямого призыва что-то взорвать. Она скорее про те приключения и взрывы, которые в голове происходят. Можно ли ее трактовать как анархистский гимн? Мне нравится поговорка, которую моя бабушка употребляет: хоть горшком назови — только в печку не ставь. Можно и анархистским гимном назвать. Я не против.

- Когда говорят про такой шаблон русской культуры, то вспоминают персонажей Достоевского. То есть, ищут истеричных персонажей, маниакально что-то ищущих...
- Я большой поклонник Федора Михайловича. Мне кажется, что странно искать в этом русский характер. Мне кажется, что здесь ошибка. Знаете, когда кино или книжку оценивают часто говорят: «Да, такого в жизни не бывает!». Тут важно, чтобы у автора был собственный, выдуманный автором мир и чтобы этот мир был внутренне логичен. В этом смысле, Достоевский создает очень понятный и ясный мир, в котором никогда не возникает вопроса, почему этот человек сказал так, а этот сделал вот так. Достоевский берет некую вещь, которая с ним резонирует, кажется ему важным и превращает ее в отдельную вселенную. Странно после этого этот кусок считать эталоном или пагубным примером.

- Слушайте, может быть, тут еще все дело в том, что ваши говорящие звери из песен — это отсылка к детской, советской литературе? Помните, были такие книжечки небольшие в мягких обложках?
- Я очень рад, если вам так показалось. Детская советская литература была невероятно классной. Это был такой анклав, куда большие и великие писатели и иллюстраторы могли спрятаться от советской власти.

- Для вас самого в этих стихах есть эскапизм? Вы пытаетесь в этом от действительности спрятаться?
- Нет. Я стараюсь от действительности не прятаться. Цели у нас такой не было.

- У вас в текстах появились библейские цитаты. Откуда это взялось?
- Мы выросли все в христианской культуре. Это очевидная вещь... Нет никаких вещей, которые выросли бы из пустоты или вакуума. Я пытался на эти цитаты взглянуть по-своему, чтобы это резонировало со мной. Я что-то такое в них заметил и, как мог, использовал. Не было никакой системы, но я верующий человек. И иногда я ощущаю внутреннюю необходимость читать Библию.

- Вы клип на песню «Нельзя сказать короче» специально сделали с таким буйством красок и этими психоделическими калейдоскопами, чтобы только люди с крепкими нервами могли до конца досмотреть?
- Клип сделал наш друг Паша Самохвалов. Я в этом участвовал только как актер. Я сказал: «Делай что хочешь, я твой фанат». И он сделал, что хотел. Мне очень нравится то, что получилось. Мне кажется, что это классная и великая штука. Мне вообще нравятся дикие и странные вещи, сделанные не так, как принято, сделанные против правил, сделанные поперек всего. И этот клип как раз такой.

- Но вы же понимаете, что когда вещь — дикая, странная и сделанная поперек всего, то у конечного потребителя возникает когнитивный диссонанс?
- Я стараюсь в таких категориях не мыслить. Мне не так важен конечный потребитель, как важно то, что я почувствовал или пережил. Мы, в первую очередь, делаем это для себя. Странно было бы равняться на какого-то мифического конечного потребителя... Я его не знаю. Я про себя то с трудом что-то понимаю, а уж про другого человека так трудно что- понять. А когда их много, то тем более трудно. Если бы я знал, как им угодить, то может и постарался бы, но я вообще не представляю.

- Клип снят в такой манере, что понятно, что его ни на один из музыкальных каналов не возьмут. Это сейчас вообще не важно, потому что музыкальных каналов нет?
- У нас вообще никогда не было цели или идеи делать что-то, чтобы это куда-то взяли. Мы никогда не думали в таких категориях и стараемся не думать об этом. Жизнь такая короткая и так жалко ее тратить на мысли об этом. Можно с ума сойти и песни не писать, а только думать, куда что возьмут.

- Вы так говорите, что получается, что СБПЧ — это не часть российской музыкальной индустрии.
- А нет никакой музыкальной индустрии. Мы, может быть, и рады были бы оказаться частью чего-то, но сложно оказаться частью пустоты. Я не знаю ни лейблов, ничего... Мне кажется, что ничего такого нет. Есть просто какое-то количество классных людей, которые что-то делают.

- Вы говорите, что лейблов не знаете, но свой первый альбом вы выпускали на «Снегирях».
- Да, но «Снегирей» уже нет, как лейбла. Я знаю, что они Игоря Вдовина издали пластинку. Но это трудно назвать музыкальной индустрией... Я не застал времена, когда продажи дисков приносили доход. Хотя в целом в России не самая плохая ситуация. Она такая же, как в мире. Все находятся в легком недоумении. Все стоят, глаза потупив: вроде бы диски уже и не нужны, но они еще, замерев, стоят и держат их в руках, не зная куда их деть.

- Опять же, вы говорите «не часть музыкальной индустрии», но в iTunes же альбом высоко поднимался?
- Я за этим не следил, но недавно я видел какой-то отчет. И это очень скромные цифры, если говорить о деньгах.

- Общаясь с инди-группами, ты сталкиваешься с такой ситуацией, что у них гастрольный график — это, в основном, Москва-Питер. Они обречены на такой клубный вояж каждый выходные.
- У нас нет такой проблемы. Мы недавно играли очень большой концерт на «Стрелке», где было 1 200 человек. И думаю, что в Москве мы теперь только в конце декабря будем играть. А до этого мы собираемся в тур по России. Мы не обречены.

- Слушайте, но если у СБПЧ такие большие шоу происходят, то можно сказать, что когда-нибудь это будет формат дворцов спорта с большими экранами и декорациями?
- Вряд ли... Эта штука была разовая, и мы сразу об этом сказали. Мне нравятся штучные вещи. Мне нравится что-то найти, сделать, но не заниматься скучным тиражированием. Я вижу вокруг очень много людей (и музыкантов тоже), которые занимаются множением и увеличиванием каких-то результатов, которые они один раз добились. Самое большое удовольствие — это когда ты что-то новое нашел. В этом огромны кайф. Конечно, тяжело все время искать. Ты устаешь и ошибаешься. Но это того стоит.


Текст: Алексей Щеголев
Фото: afisha.ru