О писателе Андрее Рубанове заговорили в 2005 году. Несмотря на то что первую часть тиража своего дебютного романа «Сажайте и вырастет» писатель издал за собственный счет, впоследствии отношение издательств к книге изменилось: роман даже вошел в шорт-лист премии «Национальный бестселлер».  С одной стороны, «Сажайте и вырастет» укладывался в стилистику набирающего в начале «нулевых» в русскоязычной прозе «нового реализма», с другой — выводил на сцену нового героя. Это был не оппозиционер, не политический радикал (игра с подобными героями принесла популярность книгам Сергея Шаргунова и Захара Прилепина), а оказавшийся в СИЗО банкир. Сюжет был отчасти выстроен на собственной биографии Рубанова: он активно занимался бизнесом, а во второй половине 90-х действительно оказался в СИЗО (но был полностью оправдан).

Впоследствии герой Рубанова сильно эволюционировал. В последнем его романе «Патриот», за который писатель получил премию «Ясная поляна», у героя снова серьезные проблемы и в бизнесе, и в жизни. Решить он их хочет радикально: уехать воевать на Донбасс за пророссийские силы. Впрочем, между войной и серфингом в Лос-Анджелесе герой все-таки выберет второе, но это ничем хорошим для него не заканчивается. 

Кроме книг, Рубанов занимается киносценариями. В частности, он написал сценарий для фильма «Викинг». В 2018 году он стал гостем Дней литературы в Калининградской области и провел встречу с читателями в Областной научной библиотеке. В интервью Афише RUGRAD.EU Андрей Рубанов рассказал, почему в России бизнесмен так и не стал национальным героем, откуда у российского обывателя интерес к тюремной жизни и шансону и как выглядит бизнес в «эпоху Апокалипсиса».

- Почему русскую прозу так интересует пространство тюрьмы? Это вот прям от Достоевского до Лимонова продолжается...

- Это пространство, где противоречия максимально обострены, где поднимается проблематика жизни и смерти. Как и война, например. Эти две крайние сферы, где человек пребывает в экзистенциальном состоянии (условно говоря, выживает и сражается за себя) драматургически оптимальны. Настоящую литературу всегда интересует настоящий конфликт. Хемингуэй тоже про войну писал.

- Но не про тюрьму же.

- Если бы он попал в тюрьму — он бы и про тюрьму написал.

- В таком случае интерес российского обывателя к шансону тоже такую же природу имеет?

- Шансон — это наивное искусство. Он же не только тюремный бывает... Связь есть, но она не прямая.

- То есть, простите, Михаил Круг — тоже «пространство настоящего»?

- Круга уважают. У него есть несколько песен действительно хороших. Почему нет?

- Получается, что обыватель в суете своих дел тоскует по чему-то подлинному и настоящему, по месту, где за какую-то идею ломаются кости.

- И не только обыватель — любой человек тоскует (пусть и подсознательно) по такой ситуации.

- Почему в России не интересны (в том числе с коммерческой точки зрения) истории про «средненьких» людей? В западной культуре популярны такие сюжеты: сериалы про талантливых юристов, про бизнесменов.

- Если книга про среднего человека талантливо сделана, она и у нас пойдет. Сальников — «Петровы в гриппе и вокруг него», Улицкая всю жизнь про среднего человека писала. И таких много. Необязательно поднимать героическую тематику. Это я просто к ней тяготею... Если про среднего человека хорошо написать, то это еще лучше.

- Но по популярности эти сюжеты не могут сравниться. Сейчас один из первых писателей по продажам — Захар Прилепин. А он вообще не про это «среднее».

- Нет тут прямой связи. И вообще это таинство: что нужно читателю, кто это такой — широкий читатель? Это всё неизвестно. Я могу только общие вещи сказать: литература, написанная для женщин и женщинами, имеет гораздо большую популярность, чем литература для мужчин. Из 10 читателей — 8 женщины. И не только в России. Вообще везде.

- «Женский роман» — это более успешная история?

- Абсолютно. Если кто-то хочет делать деньги, то надо писать женские романы.

- Вы сегодня на встрече говорили о непопулярности бизнесменов как литературных персонажей. У вас в «Сажайте и вырастет» герой — человек, который занимался банковской сферой...

- Да, но книга не про это. Он занимался банковской сферой, но его стержень не в том, что он коммерсант. А в том, что он хочет преодолеть несвободу... Чтобы коммерсант как типаж стал популярным, про него надо написать 200 книг и снять 30 фильмов. Надо это насаждать. Не тягу к коммерции, а тягу к созиданию.

- Сейчас есть перспектива, что эти 200 книг и 30 фильмов будут сделаны?

- Нет, перспективы никакой нет. Никто не знает, что делать. Разброд и шатание на лицо...

- Интересно, почему этот типаж провалился? В литературе «нулевых» образ такого успешного человека, как казалось, мог начать превалировать над теми же лимоновскими книгами.

- Я считаю, что это из-за классовой неприязни. Моя версия такая. Я когда делал своих бизнесменов и коммерсантов, я не учитывал момент классовой неприязни. А он есть. Это мое мнение.

- То есть, с одной стороны, все хотят быть успешными, а с другой — вы говорите о классовой неприязни...

- Сейчас молодежь в своей массе не хочет быть успешной. Есть пренебрежительные слова типа «достигатор». Поколение моего сына — они хотят, конечно, работать. Но ломаться на работе ради денег (пусть и больших) они не собираются. Они больше ориентированы на досуг, на получение удовольствия от жизни. А чтобы рубиться, ночами не спать и бабки заколачивать — они не хотят.

- Была ли у этого персонажа перспектива выйти на сцену на равных с основными типажами русской литературы? Я когда-то читал рецензию на произведение Лимонова, в которой было что-то в духе: «Посмотрите, у нас культ неудачи. Даже у Лимонова «Дневник неудачника»!» Почему мы не стремимся к успеху?

- Нет традиции. Еще раз повторю: надо это всё насаждать. Одной книгой традицию не создать. Это должен быть некий движ. Его нет. Я пытался создать, но моих одиночных усилий оказалось явно недостаточно.

- Тут еще время играет определенную роль: в какую-то эпоху такой типаж популярней, в другую — другой. Сейчас время для того, чтобы вывести на литературную сцену бизнесменов, благоприятное?

- Нет. Бизнесмен существует в условиях свободного рынка. Свободный рынок — это либеральное понятие. Всё либеральное у нас сейчас на государственном уровне отторгается. В стране построен государственный капитализм. Инициативные люди — не нужны. Нужны надежные исполнители (желательно, чтобы не воровали). Востребован функционер, а не инициативный, самостоятельный бизнесмен. Даже на уровне риторики такого нет.

- Но на идее свободного рынка крест же не поставили даже на уровне идеологии. Никто не сказал, что с завтрашнего дня мы строим коммунизм.

- Формально нет. Но по факту я вижу... Во-первых, бизнесом никто не занимается. Если занимается, то на словах. Государственной стратегии, направленной на облегчение жизни инициативных людей, не существует.

- Вы как человек, который в 90-е и в «нулевые» занимался бизнесом, испытали по этому поводу разочарование?

- Сильнейшее разочарование. Бизнес бросил... Я был страшно разочарован. И роман «Патриот» был по этому поводу написан: я был разочарован в том, что государство отвернулось от бизнесменов. В лучшем случае оно к ним просто равнодушно.

- Вы не чувствуете здесь противоречие: с одной стороны, вам нравятся Лимонов и Прилепин (а это писатели, про которых нельзя сказать, что они ориентированы на либеральную идею), а с другой — вы говорите, что вы в эту идею верили?

- Верил, конечно. Но я —исключение из правил. Я очень быстро добился успеха, исполнил «американскую мечту». Два раза. Два раза я начинал с нуля, зарабатывал деньги и жил нормально. А потом мне надоело. Я увидел, что это путь в никуда. Тупик в том, что ты должен всё больше и больше усилий прикладывать для того, чтобы приумножать и сохранять. В конце концов, с этим срастаешься и начинаешь жить только ради денег. Это скучно. Мы не рождены для того, чтобы бабки заколачивать. Мы хотим чего-то большего. Но в 90-е я был фанатом либерального свободного рынка. Мне всё это нравилось. Я верил в то, что такие, как я, новую страну построят.

- Можно же уже сказать, что не построили?

- Нет, построили. Отчасти и моя заслуга есть в том, что мы сейчас имеем. Что-то же построили?

- У нас как-то в культуре по умолчанию считается, что коммерческая жилка и творчество плохо совместимы. В русском сознании писатель или поэт — это такой неудачник в каком-то рубище: он сидит в подвале, что-то пишет, потом умирает, и его через 10 лет признают гением. А вот такое, чтобы успех при жизни, да еще чтобы параллельно была какая-то работа...

- Двумя делами сразу тяжело и вредно заниматься. Были у нас (да и всегда есть) писатели, которые умеют считать деньги и «простраивать» свои карьеры, знают маркетинг. Таких много. Глуховского возьмите — он же бизнесмен от литературы, от беллетристики, скажем так. Маяковский был бизнесмен. У него была рекламная контора на паях с [художником Александром] Родченко. Он ходил и заказы собирал. Такие люди были и всегда есть. Всё зависит от натуры.

- В романах «Патриот» и «Готовься к войне» упоминается такая бизнес-идея — гипермаркет «Готовься к войне», где торгуют товарами на случай военного времени. В реальности эта бизнес-история могла бы существовать?

- Вполне могла бы как эксперимент. Чичваркин хотел что-то подобное сделать. Я читал у него в блоге.

- Какая целевая аудитория у гипермаркета, который продает тельняшки и каски?

- Такие магазины уже есть — они называются «Военторг». Там это все есть. Кто покупатель, если брать шире? Небогатые люди. Бедняки.

- Это какой-то «бизнес времен Апокалипсиса»? Получается, что Россия — это такая эсхатологическая территория, которая всё время ожидает войны, конца света или просто какой-то трагедии.

- У нас миллионы людей уже живут в ситуации, близкой к трагедии, — за чертой бедности. У нас не всё хорошо в стране. Поэтому вся эта эсхатология имеет под собой совершенно определенную экономическую основу — мы просто бедно живем. Эта бедность имеет под собой и исторические корни, и экономические, и психологические: мы не умеем быть богатыми. Должны вырасти новые поколения, быстро это всё не произойдет.

- Есть надежда на другие поколения? Вы часто приводите в пример сына.

- Я с трудом их поколение понимаю. Но других детей у нас с вами нет. Мы обязаны на них делать ставку, потому что это наши дети. Другой молодежи у нас не существует. Конечно, я вижу принципиальные отличия. Эти ребята больше хотят наслаждаться жизнью.

- Я к чему веду: если брать «второй эшелон» русской прозы «нулевых» — вас, Александра Гарроса, Алексея Евдокимова, Германа Садулаева, Сергея Шаргунова, — это была в тот момент литература людей тридцатилетних. У всех была общая черта: все они люди недовольные, рассерженные. Все ждали, что они поменяют это пространство. Но не поменяли, хотя в те времена книг издавалось много и размах был большой.

- Литература не может поменять... Усилий одного-двух-трех писателей...

- Их было 10–20...

- Недостаточно. Слишком маленький отряд, чтобы повлиять на что-то. Посмотрим, что будет дальше. Да, мы были рассержены. Мы и сейчас рассержены. Не всё же у нас хорошо в государстве? Но мы выросли, понимаете? Всем уже по 45–50. Мы изменились, у нас другие цели сейчас. Критиковать, бомбить — непродуктивно. Пусть молодые критикуют и бомбят. Мы должны другими вещами заниматься. Более важными. Теми, на которые мы способны. В том числе созданием новой идеологии. Проговаривать какие-то вещи, которые государство не может проговорить.

- Поколение 40-летних и старше может придумать идеологию для людей, которым сейчас 20 лет?

- Очень трудно это сделать. Но природа не терпит пустоты. Какая-то идеология появится.

- Герой романа «Патриот» мучается вопросом, ехать ли ему воевать на Донбасс или не ехать. Но он же просто какие-то личные проблемы пытается так радикально решить? Уехать туда, где всё однозначно: «здесь — враг, здесь — друг»? Это эскапизм?

- Да, в том числе и эскапизм.

- Какой-то радикальный эскапизм. Многие предпочитают уехать не на Донбасс, а на Гоа.

- Одни едут на Гоа, другие — на Донбасс. Там разные люди. В том числе есть и эскаписты. Есть люди, которые хотят во всем этом реализоваться.

- Этого персонажа было логичнее увидеть не среди тех, кто думает ехать на Донбасс, а среди той когорты персонажей, которые населяют, к примеру, «Духless».

- «Духless» населяли не бизнесмены, а наемные менеджеры. Это совсем другое. Они ни за что не отвечают, на них нет ответственности, они плевали за результат, они отбывают номер за деньги. Это совсем другие люди. Я никогда не был наемным менеджером и не знаю, что это такое. Я знаю, что множество людей узнали в персонажах «Духless» себя. Но я не могу этот «Духless» читать. Он плохо написан.

- Вы видели, что происходило в Чечне и в одном интервью даже говорили, что война — мерзкая история.

- Разумеется...

- Но перед своим героем вы ставите вот такой выбор: либо решать свои бытовые проблемы, либо участвовать в «мерзкой истории». Странная позиция для человека, который войну видел непосредственно.

- Но я-то видел, а он — не видел.

- Вы такого человека вообще в жизни можете представить, который решает, либо ему найти деньги, чтобы долги раздать, либо ехать туда, где он будет убивать, а может, и его убьют.

- Во Владивостоке на одном мероприятии мы сидели вместе с Прилепиным, и он сказал, что вокруг него полно таких людей. Он знает множество таких людей, которые помогают, хотят поехать, а по факту ничего не делают. Этот персонаж существует в реальности. Таких людей достаточно.

- Можно дать этому персонажу какой-то совет, чтобы он не поехал убивать?

- Этот персонаж в советах точно не нуждается. Это называется энергия падающего дерева. Вся эта книга — это история конца. Дело не в том, что он поехал убивать. Дело в том, что он всё потерял. Он утратил ориентиры в жизни. Как и множество других коммерсантов, которые не добились успеха, куда-то сгинули и пропали. Или добились успеха, но спились. Или морально деградировали.

- Алексей Цветков — бывший секретарь газеты «Лимонка» — написал, что у нас все эти идеи про «радиоактивный пепел» популярны потому, что для людей конец света кажется более привлекательным, чем долгая жизнь в таких условиях. Это вот тот же самый случай?

- Нет, я не знаю, что такое «радиоактивный пепел»... Но это не может быть привлекательным. Возможно, это привлекательно для молодежи, которая тянется к разрушению. Это же всё молодежные истории. НБП (признана экстремистской организацией. — Прим. ред.) — единственная партия, которая работала с молодежью. Сейчас с молодежью только Навальный работает. Государство с молодежью не работает. Просто не умеет с ними разговаривать. На словах всё делается: создаются какие-то институты, бумажки сочиняются... Но по факту молодежь просто упущена. Ее нет в актуальном поле. А то, что молодежь хочет делать революцию, — это нормально. Так всегда было. Черчилль же сказал, что дурак тот, кто не был в юности революционером, а в старости консерватором.

- В 2012 году читал статью, что «новый реализм» как литературное направление обязательно превратится в «новый соцреализм». Произошло такое, как вы считаете?

- Нет, конечно. Соцреализм — это борьба хорошего с еще более хорошим. В общем корпусе соцреалистических текстов нормальных книг очень мало. Читать это всё очень трудно. Он умер, этот соцреализм.

- Прилепина как раз часто приводят в качестве примера человека, который поменял сторону и стал ближе к соцреализму.

- Он не стал ближе к соцреализму. Он решил выполнить другие задачи. Революция — дело молодых. Я в свои 49 лет революцию не хочу делать, а хочу конкретными вещами заниматься. Производством, книги писать, что-то делать. Сейчас не время критиковать. Критики всегда найдутся. Сейчас время предлагать конкретное решение конкретных проблем.

- На встрече с читателями вы говорили, что «новый реализм» появился как запрос на что-то отличающееся от постмодернизма, который тогда сильно властвовал в русской прозе. Вам не кажется, что сейчас этого реализма настолько много стало, что появится запрос на второго Владимира Сорокина, второго Павла Пепперштейна?

- Нет. Во-первых, хороших писателей в принципе мало. Во-вторых, реализм никуда не денется. Потому что его гораздо труднее делать, чем постмодерн.

- Я не к тому, что он куда-то исчезнет. А к тому, что увеличится читательский запрос на легкий постмодернистский жанр. Потому что все устанут от этой реальности.

- Не могу сказать. Я думаю, что любителей постмодерна никогда не было много. И не будет много.

- Откуда тогда такой запрос на Сорокина?

- Да нет такого запроса. Он уважается и читается узким кругом ценителей. Но лидером мнений он никогда не будет.

- Вы рассказывали, что для вашего последнего романа, который оказался наиболее коммерчески успешным, вы придумывали название вместе. На названии «Патриот» вы остановились в том числе и с маркетинговой точки зрения?

- Маркетинговой тоже. Учитывается совпадение содержания с названием. И маркетинговая составляющая учитывается. Хорошее название — половина успеха.

- Но тут же был такой опасный момент, что можно было обнаружить книгу «Патриот» на одной полке с «Карать карателей» (книга националиста Егора Холмогорова. —рим. ред.) или еще чего-то из такой серии.

- Не знаю такой серии. Впервые слышу «Карать карателей»...

- Я имею в виду с какой-нибудь патриотической трэш-литературой в духе «сейчас мы придем и всех победим».

- Я не боюсь попасть на полку с трэшем. Читатель сам разберется.

- А перспективы расширить читательскую аудиторию?

- Я уже давно забил на расширение читательской аудитории. Какая-то аудитория есть и слава богу.

- Но вы в одном интервью подчеркивали, что «Патриот» — первый роман, с которого вам могут заплатить роялти.

- Ну да. Но я подчеркивал, что в моей личной биографии это первый роман, с которого мне заплатили роялти.

- Вы много говорили, что киносценариями с точки зрения коммерции интереснее заниматься, чем книгами. В издательском бизнесе всё плачевно?

- Нет. Платят. Просто на это очень трудно прожить... По 3-4 книги в год надо делать, чтобы можно было на это прожить. Так Филипп Дик делал. Или Стивен Кинг. В буржуазном обществе писатель от 30 до 50 книг за жизнь делает. Это норма.

- У нас всё, наверное, гораздо скромнее в этом плане.

- Потому что не умеем работать.

- Мы много говорили о влиянии старшего поколения на молодое. Недавно в «Твиттере» увидел, что рэпер Face цитирует отрывок «Это я, Эдичка» Лимонова. Это победа?

- Рэперы вообще любят читать. У меня есть друзья рэперы, и они читали мои книги — Рич, [группа] 25/17 мою книгу читали. Рэперы читают, они поэты и должны читать. Они любят его [Лимонова] за то, что он радикал. Рэперы всегда радикалы. Поэтому читают радикальную литературу. Ту, где обострены конфликты, где до крови. А Лимонов — настоящий, там у него всё до крови. Не только рэперы, все его любят. По отношению к Лимонову можно отличать обывателя от нормального человека (это не я, это Шаргунов сказал).

- При этом это один из самых непремированных писателей.

- Он сам много для этого сделал. Последние лет 15-20 он сам не разрешает свои книги номинировать на премии. Он не хочет этого, считает себя выше. Круто быть единственным писателем, которому не дали ни одной премии, и при этом прижизненным классиком.

Текст: Алексей Щеголев
Фото: предоставлены Калининградской областной научной библиотекой