Группа «Последние танки в Париже» существует уже больше 20 лет. Питерская панк-команда не звучит в ротациях радиостанций (даже тех, которые ориентируются на русский рок), а их клипы не крутят на выживших после экономического кризиса музыкальных каналах. Несмотря на это, у группы активная гастрольная жизнь, и в какой-то мере ПТВП можно назвать ответственными за ту пост-панк-революцию, которая сейчас происходит на российской сцене (ориентацию на звучание The Cure и Joy Division группа взяла лет на 10 раньше, чем это превратилось в повальную моду). Впрочем, лидер группы Алексей Никонов во всех интервью позиционирует себя в первую очередь как поэта, а не как музыканта. Его первый сборник «Нулевые» в каком-то смысле совершил небольшой переворот в литературной тусовке: стихи теперь читали в душных клубах и барах, а не в полупустых залах районных библиотек. Кроме того, его тексты стали литературной основой зонг-оперы «Медея» режиссера Джулиано ди Капуа.

В прошедшую субботу Никонов выступал с поэтическими чтениями в Калининграде. В интервью Афише RUGRAD.EU он рассказал, почему опасно искать ответы на житейские вопросы в русской литературе, когда начнется новая перестройка, и о будущей судьбе писателей, которые стали пиарить власть.

— Группе ПТВП 21 год. Когда всё начиналось, ты сам ожидал, что это всё настолько надолго затянется?

— Нет, не ожидал. Мы вообще и жить-то долго не рассчитывали. Не говоря уже о том, чтобы в группе так долго играть. Мы просто кайф ловили.

— За 21 год можно как минимум одно поколение на собственной музыке сформировать. ПТВП — культовая группа?

— Вряд ли. Мы просто андеграунд.

— У вас сейчас на концертах люди, которым и по 30, и по 40 лет. Тебе не кажется, что есть целое поколение, которое повзрослело на этой волне альтернативной музыки «нулевых»? И что вы, отчасти, его сформировали?

— Может быть... Я просто скептически отношусь к тому, что искусство что-то формирует: и музыка, и литература. Это [просто] времяпрепровождение.

— В начале «нулевых» две группы ПТВП и «Психея» снимали одну квартиру на двоих. Сейчас тебя зовут в телевизор говорить о поэзии. Это успех?

— Наверное. Если честно не думал об этом. Нам было главное — писать и делать концерты, и я не находил условия, в которых я тогда жил, тяжелыми. Мне кажется, у нас вся страна в таких условиях живет. И не такие они, может, и тяжелые.

— ПТВП всё это время позиционировала себя как группа, радикально не принимающая существующий порядок в стране. Но вот даже я знаю работника прокуратуры, который рос на ваших песнях.

— Есть такое. Могу историю рассказать: у нас концерт был в Москве, пацаны пошли на улицу, чего-то начали баррагозить, и их менты «приняли». Повезли в отделение. Их спрашивают: «Вы чего там делали?» Они: «Да мы на концерт ПТВП!» И мент говорит: «Разворачивай машину!» Их привезли обратно на концерт.

— Не находишь в этой ситуации какую-то насмешку?

— Это странно. Постмодернистский жест такой. Очень странно.

— Ты находил своих фанатов в каких-то неожиданных местах? Начальник какого-нибудь отдела полиции в Москве? Бизнесмены?

— Нет, такого не было. А среди бизнесменов у меня есть приятели хорошие.

— И как они относятся к твоему творчеству?

— Неоднозначно. Но, например, песню «Глаза ментов» мы играли в клубе «Фронт» еще лет 10 назад. Там был такой охранник — здоровенный мужик. Он всё время говорил: «Пацаны, сыграйте «Глаза ментов». Очень хочется!» Хотя и сам, походу, был бывший мент, но он говорил, что песня очень нравится. «Так там же про то, что вы ...[плохие]...» — «Ну, некоторые [плохие] есть, а есть хорошие».

— Группе 21 год, и ты реально считаешь, что это до сих пор андерграунд? Про вас знают, у вас есть присутствие в интернете...

— Ага, и при этом играем в пивнухе. И я выступаю в пивнухе. И ты берешь у меня интервью в пивнухе.

— Это кондитерская.

— Хорошо, в кондитерской. Посмотрел бы я на Евтушенко, который в кондитерской стихи читает.

— У тебя могла бы сложиться судьба примерно так же, как у это поколения шестидесятников? Стадионы, слава.

— А что, ума на это много надо было? Пошел в отдел, записался в поэты, получил тираж, знай, про партию пиши... С государственной поддержкой стихи становятся популярней. Но лучше они от этого не станут.

— ...и у человека с твоей биографией была такая возможность?

— Очень сомневаюсь. Образования не хватает.

— Ты можешь вспомнить момент, в который ты понял, что группа однозначно состоялась?

— Однозначно такого точно не скажу... Но был такой момент: 2001 год, когда мы «Гексаген» писали. Я просто почувствовал, что люди ко мне стали по-другому относиться.

— Обычно каждый в таком случае вспоминает первый гонорар.

— Я вообще про это не помню. В 2007-м мне, по-моему, денег дали... И то за чтения стихов. Когда мне за концерт первый раз заплатили, я даже не помню.

— Какое у тебя было в тот момент ощущение?

— Мне стыдно было. Мы до этого лет 5 играли бесплатно. Я когда первый раз деньги взял, то почувствовал дискомфорт, будто я кого-то ...[обманул]. Сейчас уже полегче. (Смеется.)

— Теперь тебя зовут на какие-то интеллектуальные передачи, можно сказать, что ты такую роль публичного интеллектуала занял?

— Какой из меня интеллектуал, ты чего? Образования не хватает: у меня 8 классов.

— Я просто к тому, что даже если мы берем высказывание Евтушенко про то, что поэт в России больше, чем поэт, то у нас в сложные для страны моменты люди всегда начинают искать ответы на свои проблемы в песнях или книгах.

— ...и это печально, кстати. Это варварская традиция, и я с ней не согласен. Вопрос в том, что они там находят? Что ты найдешь в русской литературе, что тебе может помочь? Уж не «Преступление и наказание»? Может быть, «Бесы»? «Колымские рассказы» тебе помогут? Или Гоголь, «Мертвые души» тебе чем-то помогут? Ничего тебе не поможет. Только еще больше в депрессняк впадешь.

— Сейчас все всерьез начинают говорить, что в русском рэпе начинает сбываться русская поэзия.

— Рановато. Это кто такие заявления делал?

— Группа «Би-2» в одном интервью говорила, что Oxxxymiron — «новый Бродский».

— Оставим его на совести чуваков из «Би-2». Хотя Oxxxymiron мой хороший друг. Но Бродский? Думаю, он сам бы посмеялся над этим заявлением. Но, к слову, явно в последнее время стал больше интерес. Это кризис постмодерна, запрос на новую искренность. Когда люди хотят слышать от человека прямое высказывание. Что такое рэп? Это прямое высказывание. «Пошел на...[к черту]» — «Сам пошел!» Людям это нужно. А в постмодерне слишком много игры, ты никому не можешь верить на слово. Человек пишет или говорит, а ты не понимаешь, для чего он это делает, потому что он в игре. Рэперы эту игру отменяют. Просто они все еще молодые.

— И ты думаешь, что постмодерн заканчивается?

— Кризис налицо.

— Если мы возьмем те же 90-е, то самые важные писатели — это Пелевин и Сорокин. Они как раз апологеты постмодерна.

— Именно в их творчестве явно выражен кризис постмодернизма. Язык постмодерна устарел. Ирония уже никого не смешит. Отсюда запрос на искренность.

— Дмитрий Быков рассказывал, что из-за этой «искренности» люди могут пойти убивать друг друга за свои убеждения.

— В принципе, он прав. Если взять пример того же Прилепина... Но для того, чтобы пойти убивать, люди и без постмодернизма причину найдут.

— Ты в своих интервью часто высказываешь точку зрения про историю страны, что Россия ходит по кругу, повторяя свои ошибки. Насколько русская литература ответственна за это?

— Ни на сколько. Это идиотская точка зрения совершенно. Навязанная. Ее первым пропагандировал, если не ошибаюсь, Василий Розанов. Глупо просто. Это точно так же, как обвинять Германию Гитлера, вспоминая Канта: «Если бы у вас не было Канта, то у вас бы и Гитлера не было». Даже, скорее, не Канта, а Гегеля. Что, в принципе, правильно. Но это же очень странная точка зрения.

— Я просто как раз веду к Захару Прилепину. У него сейчас вышла книга «Взвод», где он пытается оправдать свои милитаристские взгляды за счет классической русской литературы. Не кажется ли, что это странно — записывать себе в сообщники Достоевского?

— Теоретически Захар Прилепин прав. Если выходить из постмодерна, то это один из путей. Но убить живого человека — это как? Ты в него тыкаешь ножом, а он кричит «Не убивай меня, не надо!», — и ты под русскую литературу людей убиваешь. Это как? Они живые! А это книжка. Ты ее написал, не понравилась — выкинул и разорвал. А человека ты не разорвешь.

— То есть имперские взгляды можно оправдать русской литературой?

— Понять — можно. Оправдывать-то к чему?

— Есть в русской литературе люди, которые ломают этот курс на имперство?

— Венедикт Ерофеев (хотя он чистой воды консерватор), Маяковский и все футуристы. Слушай, литература — это всегда хорошо. Никаких рецептов она не дает: ни политических, ни житейских. Это просто времяпрепровождение. Ну какие люди ищут ответы в книгах XIX века? Я таких в жизни не видел! Ты ищешь ответы на житейские вопросы в книгах Льва Толстого?! Вот что-то я ...[очень сильно] сомневаюсь.

— Ну а когда из телевизора начинают тыкать этими авторитетами?

— Да они всё время тыкают. Это же их прикрытие. Причем тут литература? Под Льва Толстого народ не поднимешь. Народу ... [всё равно] вообще. Он не читал и не читает.

— Ты начал говорить в своих интервью о том, что стране необходима «буржуазная революция».

— Не то, чтобы необходима... Просто к этому всё равно придет.

— В русской культуре же идет перманентное отрицание нормальной буржуазной жизни. Мы всё время бросаемся из крайности в крайность.

— Это сложный вопрос, и у меня нет на него ответа. Можно и так сказать, и так. В принципе, ничего позорного в том, что мы этого избегаем, нет. Но результаты плачевные. Но мы нация молодая, мы еще развиваемся.

— Ты часто раньше говорил, что терпеть не можешь российскую интеллигенцию. Тебе не кажется, что ты сейчас с ними по одну сторону доски становишься?

— Я в последнее говорю о том, что да, я все-таки либералом становлюсь. Русская интеллигенция — единственные, кто не поддержал войну на Донбассе.

— Вот нам подсказывают, что тот же Прилепин или Проханов...

— (Перебивая.) ...Пойми, эти люди на виду только потому, что их пиарят. Ну совпали эти писатели и наша власть. Но это не значит, что они — рупоры идей народа. Они просто при власти. Но такие же и при коммунистах были. Макаров. Знаешь такого писателя? Знаешь, какие тиражи у него были? И таких миллион был. Знаешь, где они сейчас все? И они так же транслировали (только коммунистическую идею). Ты их имена не вспомнишь. Значит, никаких народных чаяний они не выражали.

— И ты думаешь, эта ситуация повторится?

— Конечно. Генсек умрет, и увидишь, что будет. Будет перестройка. Скажут: «Слушайте, народ, а мы знаем, кто во всем виноват!» — «Кто? Обама?!» — «Да не Обама. Вас ...[обманывали]. Во всем виноват он!» И начнут опять в дураков играть 5 лет: мы будем играть, что не знали, а они будут рассказывать о чудесах нынешнего президента, как он во всем виноват. А под это дело нас опять ограбят. Когда было по-другому? При Хрущеве, Брежневе было так, при Андропове было так, при Ельцине было так, при Путине было так. А после него будет по-другому? Почему?

— При ком из них тебе лучше всего жилось тогда?

— Да мне как-то на них … [всё равно] вообще. Они все не очень. Ни один из них у меня симпатии не вызывает. Ни Хрущев, ни Путин, ни Сталин, ни Берия. Это все кровавые вурдалаки какие-то.