Питерские панки ПТВП всегда выделялись среди коллег по музыкальному цеху. В их музыке можно найти не привычные для русскоязычной панк-сцены отголоски Joy Division и Bauhaus. На предпоследней пластинке «Порядок вещей» группа и вовсе экспериментировала с эмбиетным и дабстеповым электронным звучанием. Фронтмен группы Алексей Никонов, помимо музыкальной деятельности, проводит собственные поэтические вечера, на которых читает стихи в истеричной и практически эпилептичной манере. 24 марта ПТВП представили на сцене клуба «Кури бамбук» свой новый альбом «Ультиматум», а на следующий день Никонов презентовал свой новый поэтический сборник «Медея». В интервью Афиши Rugrad.eu музыкант рассказал почему ПТВП могли зазвучать как The Prodigy, почему грандов русского рока надо отравить мышьяком и из-за чего начнется новая мировая война.


- Почему на вашем последнем альбоме «Ультиматум» вы решили отойти от электроники предыдущей пластинки «Порядок вещей» и вернуться к тяжелому гитарному перегруженному звучанию?
- Захотелось поступить именно так. Мотиваций, если честно, было много. Я помню только телефонный звонок, в котором эти мотивации сконцентрировались. Я звоню Дэну (Денис Кривцов, барабанщик ПТВП — прим.ред.) и говорю: «Ну что, ты «минуса» собираешься прописывать на «Третий отдел» (песня с альбома «Ультимтаум» ПТВП - прим.ред)?». А у него уже были сделаны офигенные минуса на эту песню, и она звучала как The Prodigy периода The Fat of The Land. А он таким ленивым голосом мне отвечает: «А зачем «минуса»?». И вдруг я понимаю, что в альбоме действительно не нужны никакие «минуса» и нужна пластинка с подпольным, нелегальным звучанием. Тем более, что у Дэна есть свой параллельный проект The Clones Project и он может там себя как электронный музыкант выражать. Я понимал, что какой бы мы альбом после «Порядка вещей» не записали, он все равно был бы слабее. Именно поэтому я пошел по пути «грязного» low fi звука. По звучанию следующего диска мы уже определились, но я об этом говорить не буду. Про «Ультимтаум» я сразу начал рассказывать и все на меня накинулись. Сейчас я буду молчать и пусть меня вообще съедят.

- Почему в текстах «Ультиматума» ты возвращаешься к прямой, плакатной лирике? Тебе не обидно было после академичной «Медеи» возвращаться к таким прямолинейным текстам?
- Меня в интернете постоянно оскорбляют: он вот ругается матом, писать не умеет, а в это время «Медею» пишу... Я между «Медеей» и «Ультиматумом» разницы, если честно, в самой идее не вижу. Я осознанно упрощал тексты «Ультиматума». Когда мы делали песни, я все время в голове прокручивал фразу Майка Науменко, что когда ты пишешь песню, то надо писать как можно проще и казаться глупее, чем ты есть на самом деле.

- На «Порядке вещей» у вас был протест абстрактный, против вселенной в целом, а здесь вы его сделали социальным.
- Я думаю, что «Ультиматум» многие не совсем правильно поняли. Это не альбом против власти. Это альбом как раз против «порядка вещей». На прошлой пластинке, выражаясь ницшеанским языком, было апполлонистическое полотно. А «Ультиматум» является дионистическим ответом. И этот ответ относится как к одной стороне, так и к другой, которая из своих «Мерседесов» на Болотной повылезало протестовать. Альбом направлен против того трендового протеста, который власть применяет по отношению к обществу. Это еще Ги Дебор сформулировал в «Обществе спектакля». Власть понимала, что общество накалено и нужен какой-то сброс. Сразу же нашлись интеллигентики, которые всегда будут покрикивать и уводить народ в сторону. А ЖКХ тем временем поднялось в два раза. Никаких иллюзий, по поводу этого протеста, я не питал и не питаю. И на пластинке я как раз об этом и говорю.

- Протест обязательная составляющая в ваших песнях? Джим Моррисон позиционировал рок как музыку бунта и хаоса.
- Нисколько. У нас много песен про любовь. Хаос — это не всегда протест. Хаос — это вообще все что есть. Дойти до него в музыке — это очень круто. Мы еще учимся этому.

- Среди русской панк-сцены вы достаточно сильно выделялись. У большинства была такая полуколхозная эстетика а'ля «Гражданская оборона», а вы на The Cure и Joy Division ориентировались.
- Я против этой тенденции и шел. Я приходил на панк-концерты в Выборге и видел пьяную мразь на сцене, которая пела какую-то ерунду. А меня это выводило из себя, потому что я понимал, что были Velvet Underground, Black Flag, NOFX, Nirvana, те же The Doors, то есть люди, которые занимались искусством. А я видел какое-то шапито. Я этому воспротивился и создал группу. Нам постоянно предъявляют то, что мы не панки. Ну мы, в принципе, и сами не знаем: панки мы или не панки. Мне кажется это сектантское отношение к музыке, клише. Вот это панк, это хип-хоп, это трубадур-рок... А термины, тем временем, в геометрической прогрессии разрастаются и уже получается какой-нибудь краут-нео-прогрессив-психоделик-панк. Я и такой тэг видел (смеется). Мы стараемся исследовать в наших альбомах все музыкальное пространство вокруг нас. Поэтому «Гексаген» - это одно ПТВП, а «Порядок вещей» - совсем другое ПТВП.

- В одной из песен ты пел, что ненавидишь русский рок. При этом ты дружишь с Михаилом Борзыкиным из «Телевизора», записал совместную песню с Глебом Самойловым.
- Рок — это судьба. Заглядываем в словарь Ожегова или Даля: там нигде не написано, что рок- это когда собрались какие-то пацаны со двора и стучат палками и изображают из себя героев.

- То есть ты понятие «русской судьбы» ненавидишь?
- Да, в этой песне речь идет о том почему у нас в стране вечно все плохо. И дается ответ: все из-за вранья. Человек соврал и это как снежный ком идет. Из-за этого и Путин, и пепси-кола, и Сталин, и 11 сентября. И следующая мировая война тоже будет из-за этого.

- Ты говорил, что ваша совместная песня с Глебом Самойловым «Делайте бомбы» предвосхитила декабрьские события.
- Конечно, но я имел ввиду питерские события. Там были настоящие волнения, а в Москве протест обуздали политические шулера и известно чем он кончился. В Питере явно можно было что-то сделать, но как поется в песне великого русского поэта Владимира Высоцкого: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожака». Общество еще не созрело для какой-то новой идеи, и представителей этой идеи поэтому тоже нет. Песня, кстати, такая электроклэшевая получилась, а я там по хип-хопчику спел (смеется).

- Ты родство ПТВП с русским роком какое-то чувствуешь? Многие из грантов сейчас считают не зазорным на проправительственных мероприятиях выступать.
- Я с Макаревичем на брудершафт не пил (смеется)... Я всегда к русскому року со скепсисом относился. Мне нравился альбом «Опиум» «Агаты Кристи». В то время ничего русского вообще было невозможно слушать. Ну не ДДТ же слушать... «Агата Кристи» одна из немногих русских групп, которая нормальные песни делала. «Аукцион» - великая группа. Первый альбом «Алисы» тоже, если о стариках говорить.

- Андерграунд может русский рок как-то потеснить?
- Надо их всех сначала отравить. Куда они уйдут?! Им надо деньги зарабатывать, у них семьи у всех, дома, машины. Они делают фестивали, на которые им дают деньги. Часть из этих денег они берут себе. Поэтому нужно их отравить мышьяком (смеется).

- Раньше у тебя в стихах было «Я тебя ненавижу Россия», а теперь «Я люблю свой забитый народ». Это переоценка ценностей произошла?
- Я всегда говорил, что «Медея» - это ««левый» поворот «вправо»», но все это воспринимали как шутку. Это попытка понимания того, кто я в России, кто я такой без России и что такое Россия. Как вообще наша страна существует. То есть трезвая попытка без юношеского максимализма или поэтического романтизма идентифицировать себя в окружающей среде. Как это пытался сделать Пушкин в «Борисе Годунове». Тот самый «русский рок», который я раньше бездумно ненавидел, а теперь пытаюсь понять. Родину как и мать не выбирают.

- Ты знаешь, что ты дважды лауреат премии Ильи Кормильцева в номинации «рок-поэзия»?
- Нет, мне за нее денег не дали. А за то, что я лауреат не помню какой уже премии мне дали 3 тысячи рублей. Кормильцев сделал супер-альбом для «Наутилуса» «Разлука». Это был уже некоторый порог, за который другим приходилось перешагивать. Это были уже не подстрочники Бориса Гребенщикова. Как я знаю он занимался издательством книг и при этом вел себя достаточно толерантно, издавая как «правых» так и «левых» авторов, что в России очень трудно. Я ненавижу односторонность, для меня это признак пошлости. Мне самому, к примеру, нравятся консервативные философы. Я обожаю у Пушкина «великодержавные» стихи, «Клеветникам России», к примеру. Мне про это Лев Лурье говорил (петербургский журналист, — прим.ред.). Я всегда понимал пошлость в набоковском смысле, когда немец в каком-то озере плавает, обнимая двух лебедей и поет своей Гретхен песни. Но Лурье мне сказал, что пошлость — это односторонность. Я хочу понять историю, а понять ее, когда  то «левые», то «правые» фанатики кричат — очень трудно. Но это я не к тому, что надо «зиговать», к национализму я отношусь крайне отрицательно. Я антифашист.

- Поэзия сейчас — это маргинальное явление?
- Поэзия - всегда маргинальное явление. За исключение того времени, которое я называю «золотым веком», начиная с периода когда Владимир Маяковский написал стихотворение «Ночь» и до разгрома ОБЭРИУтов в 30-х годах. Тут от Маяковского до Хармса мы можем назвать имен 15 супер-поэтов. В 19 веке можно найти 2-3-х. То же самое в архитектуре, живописи. Настоящая русская культура родилась только после революции. Достоевский — это исключение. Понятие «русской поэзии» мне кажется несколько надуманным, потому что ее не существует. Существовали какие-то люди, которые писали, а все прочие были графоманами. Был Маяковский, Пушкин, Высоцкий, Лермонтов... Бродский — великий русский поэт. Бродский, кстати, переживал больше не потому что его из страны вышибли, а потому что ему жена рога наставила. Вот в чем тоже его величие проявляется.

- У Бродского с Евтушенко была интересная история. У первого практически не было социальных стихов, но его из страны вышибли. У Евтушенко наоборот достаточно много обличительных стихотворений было, но он себя вольготно чувствовал.
- Я про Евтушенко могу интересную историю рассказать. Я работал журналистом и брал интервью у Андрея Битова. А Битов Евтушенко морду набил как-то. Над ним был суд. Там сидят все писатели и спрашивают его: «За что вы ударили нашего заслуженного поэта Евгения Евтушенко?». И Битов говорит: «Подхожу я к гостинице. Там стоит Евгений Евтушенко. Ну как я мог не дать ему по морде?»

- Достоевский в Пушкинской речи подчеркивал, что достоинство Пушкина и русской культуры в том, что он совмещает в себе отголоски других культур.
- Мне кажется слишком большой смысл придал и пытался пошутить. Я считаю эту речь поражением Достоевского, точно так же как и заключительную часть «Братьев Карамазовых». Это поражение Достоевского как философа. Вот «Записки из подполья», «Преступление и наказание» и «Бесы» - это и есть весь Достоевский. Моя личная теория, что вот этот политический кружок, который в «Бесах» изображен – это литературный кружок, при том современный (смеется).

- Ты за современной русской поэзией следишь? На Веру Полозкову был достаточно устойчивый тренд.
- Я знаю, что это какая-то поэтесса из Москвы, читал у нее два стихотворения и подумал, что даже бы Белла Ахмадулина лучше написала, хотя на ней тоже клейма ставить негде. Очень много в современной поэзии графомании и через эти дебри тяжело пробираться. Могу выделить конечно же Андрея Родионова и Мирослава Немирова.

- Современная русская проза тебе интересна?
- После «Москва-Петушки» ничего интересного, кроме Юрия Мамлеева написано не было. Мне, конечно, Мамлеев не очень нравится, но я понимаю, что это фигура классической русской литературы, которая останется и которого будут изучать в школе.

- Поэзия может еще на людей как-то воздействовать? Ты такую задачу себе ставишь?
- Это ерунда. Поэзия — это смесь тщеславия и людского варварства. Кто такие задачи ставил? Пушкин требовал себе за строчку 10 рублей. А на какие деньги Маяковский по-твоему ездил во Францию и Америку?

- Тебе не кажется, что с твоего творчества начался некий прорыв? Если до этого поэтические чтения - это библиотека и 10 бабушек, то ты начал читать по клубам для молодежи.
- Не мне судить. Если я скажу да – это будет тщеславие, если скажу нет – это будет скромность. Сейчас уже появились последователи такие, дети лейтенанта Шмидта. Они ездят по городам, по 40 человек собирают в зале. Мне тоже говорили, что я дурак, когда я писать начинал. Когда я стихи свои первые читал бандитам в Выборге они мне говорили: «Ты чего с ума сошел, Леш? Иди как ты лучше денег заработай…»

Текст: Алексей Щеголев
Фото: Елена Тишина