В прокат вышел долгожданный тарантиновский фильм «Джанго освобожденный». В этот раз Тарантино присягал в верности спагетти-вестерну. Новый оммаж самого модного режиссера двух последних десятилетий шедевральным не получился, хотя в фирменной добротности ему не откажешь.

Источником вдохновения послужил «Джанго» 1966 года – фильм, снятый Серджо Корбуччи. «Другой Серджо» - по отношению к иконе спагетти-вестерна Серджо Леоне, – дал имя еще сорока экранным Джанго времен расцвета жанра. Сыгравший у Корбуччи Франко Неро появляется у Тарантино в своем камео: после боя двух черных рабов, потеряв своего гладиатора мандинго, он подходит к стойке домашнего бара, заказывает текилу и просит реинкарнированного Джанго Джейми Фокса назвать свое имя по буквам.

О чистоте жанра у Тарантино говорить не имеет смысла. Франко Неро, почти оперный саунд-трек с оригинальным и заимствованным Эннио Морриконе, а также треками из того же корбуччиевского «Джанго» и других классических спагетти-вестернов, салуны и шерифы с жестяными звездами, жесткие перестрелки, фонтаны крови и разорванной плоти,– вся эта спагетти-обертка нужна была лишь для того, чтобы в очередной раз втянуть нас в «игру в кино» по таратиновским правилам. И, надо сказать, мы втягиваемся с удовольствием, а «Джанго освобожденный», тем временем, получает свои награды. Первыми стали два «Золотых глобуса» - за лучший сценарий и за лучшую мужскую роль второго плана Кристофу Вальцу. В тех же номинациях тарантиновскому «Джанго» пророчат победу и на «Оскаре».

Хотя и не очень понятно, почему доктор Шульц в гениальном исполнении Кристофа Вальца – роль второго плана, главным героем все же остается Джанго. Решение этого образа так же парадоксально, как и евреи-головорезы, истребляющие фашистов. Джанго черный, что само по себе чуднО и уму непостижимо, поскольку действие фильма происходит не на «вестерновском» Диком Западе, а на Юге, пока еще рабовладельческом – до начала Гражданской войны в Америке осталось два года. Мало того, Джанго убивает белых за деньги – он свободный охотник за головами и партнер белого человека, доктора-немца, в свое время переквалицифировавшегося из дантиста в легального убийцу преступников. Джанго ездит на лошади – что является основным источником ощущений когнитивного диссонанса и для белых, и для черных. Именно он оказывается тем самым ниггером, одним из десяти тысяч ниггеров, который, по словам плантатора Кельвина Кэнди, способен на многое - и даже на большее, чем белый: черный Зигфрид спасает свою черную принцессу Брумгильду, пройдя сквозь круг адского пламени и победив огнедышашего дракона. Уроженец Техаса и бывший ковбой Джейми Фокс в роли Джанго смотрится вполне органично, особых рефлексий не вызывает, одно радует – что на его месте не Уилл Смит.

Жена Джанго (Керри Вашингтон) - черная собственность плантатора Кельвина Кэнди, красавица с клеймом беглянки на щеке, умеющая говорить по-немецки и получившая арийское имя от своей прошлой хозяйки-немки. Ожидающая спасения женщина–принцесса из древнего германо-скандинавского эпоса, женщина-рабыня со спиной, исполосованной шрамами от кнута, женщина-товар, цена которой по ходу развития конфликта возрастает от 300 долларов до 12-ти тысяч. Любовь к жене делает Джанго не только освобожденным, но и по-настоящему свободным, способным осознать свою избранность. Брумгильда – приз победителя в борьбе со злом, которым в данном случае является рабовладельческий строй в целом и, в частности, небольшая домашняя армия его апологетов - жителей поместья Кэндилэнд.

Образ Брумгильды работает в фильме сразу на два конфликта. Первый, ранее обозначенный – Джанго и Кэндилэнд. Второй конфликт, зашифрованный Тарантино более тщательно, - вечное ментальное противостояние Старого и Нового Света. С одной стороны - просвещенная Германия в лице доктора Шульца, с другой - якобы просвещенный и гостеприимный, воспетый Маргарет Митчелл старый добрый американский Юг, на самом деле рай для психопатов и изобретательных садистов-франкофилов с гнилыми зубами - вроде мсье Кэнди. Именно это противостояние, великолепно воплощенное на экране Кристофом Вальцем и Леонардо ДиКаприо, превращает режиссерскую попытку осмысления темы рабства в Америке в опыт более масштабных обобщений. Правда, до конца доходит только Джанго – белые оказываются слабее, чем тот самый ниггер, один на десять тысяч. Белые не справляются с ситуацией, когда, казалось бы, конфликт почти исчерпан: деньги за Брумгильду отданы, купчая подписана, а мсье Кэнди - несколько минут назад разъяренный тем, что гостям удалось ввести его в заблуждение и скрыть истинную причину своего интереса, и разразившийся бурной антропологической тирадой о зонах подчинения в негритянских мозгах, - с улыбкой предлагает доктору Шульцу кусок белого торта. Но Шульц грубо обрывает черную арфистку, монотонно талдычащую на арфе бетховенскую «К Элизе», и как бы между прочим замечает, что чернокожий автор «Трех мушкетеров» Александр Дюма навряд ли одобрил бы расправу с беглым рабом по имени д”Артаньян, отданным по приказу Кэнди живьем на съедение собакам. Но герой ДиКаприо не привык оставаться побежденным: он требует от Шульца взаимного рукопожатия, знаменующего завершение сделки, - иначе она будет считаться, мягко говоря, недействительной, - и протягивает руку. Ответом становится выстрел Шульца в самый центр ослепительно белой гвоздичной бутоньерки Кэнди. И понеслось…

Сюжетные «рекогносцировки» и сопровождающие их темповые сбои действия до встречи героев с Кельвином Кэнди кажутся не всегда оправданными. С другой стороны, если попробовать воспринять «Джанго освобожденного» не как вестерн, а как квест с предопределенным сюжетом, - тогда любой сюжетный провал превращается в «зимние квартиры» и нагуливание силы перед решающим рывком к цели. Если задаться целью, «Песнь о Нибелунгах» тоже можно легко и красиво превратить в квест. И навряд ли жесткое следование канонам спагетти-вестерна позволило бы Тарантино в очередной раз от души «поиграться в кино» - со всеми возможными постмодернистскими вывертами, черным юмором и самоиронией в отношении авторского моралите. Времена «Криминального чтива» и скромного обаяния его персонажей, видимо, прошли безвозвратно, мир Тарантино делится на плохих и хороших, «Бесславные ублюдки» и «Джанго» - не единственное, но основательное тому подтверждение. Примем это как данность – и оценим самоиронию, с которой режиссер расправляется в фильме с камео Квентина Тарантино – он взрывает его динамитом, основная часть которого пойдет позже на взрыв большого дома в Кэндилэнде. И все-таки не все негры у Тарантино – Джанго, есть и Стивены. И не все немцы – как эсесовец Ганс Ланда, за которого Вальц получил свой первый «Оскар». И не каждый германский нарратив – «Песнь о Нибелунгах», хотя умозаключения Кэнди (сцена с черепом старого слуги Бена) явно дружественны фашистской расово-антропологической теории, а Зигфрид и есть та самая идеальная «белокурая бестия».

Долго и обстоятельно разворачиваемая история с нелюдями-надсмотрщиками братьями Бриттл вдруг сворачивается быстро и как-то неэффектно, хотя именно знакомство с ними и стало причиной интереса к Джанго доктора Шульца. Но этот маленький недостаток вполне уравновешивается тем удовольствием, которое доставляет Дон Джонсон в роли Большого Папочки – на его плантации герои и отыскали братьев. А потом Джонсон играет главную партию в небольшом, нарочито вставном комичном эпизоде с белыми куклуксклановскими мешками с несоразмерно маленькими прорезями для глаз. Эпизод вставлен в сцену нападения местных горе-куклуксклановцев на лагерь Шульца и Джанго. Впрочем, охотникам за головами с прозорливости не откажешь: они уже давно заняли хорошие позиции для обстрела, а в качающийся на пружине большой деревянный зуб (симпатичная киноцитата) на крыше кибитки бывшего дантиста Шульца заложили динамит. Дона Джонсона хотелось бы побольше…

«Джанго» - не самый жестокий фильм Тарантино, но карикатурность сцен насилия, обычно принятая в черной комедии, здесь утрачивает свое визуальное влияние. И даже довольно сдержанно продемонстрированные ужасы рабства – забивание кнутом, растерзание собаками, «горячий ящик» и, к счастью, остановленная в самом начале процедура оскопления Джанго, - не несравнимы с наказанием, которое придумывает для Джанго Стивен, старший раб в Кэндилэнде. Месть за то, что Джанго стал свободным, - и за то, что убил хозяина. Воплощенное зло рабовладения – не Кэнди, а хитрый и жестокий старик Стивен. Апофеоз виртуозной актерской работы Сэмюэля Эл Джексона – монолог Стивена перед подвешенным вниз головой Джанго об ужасах рабства в кампании каменоломен: «Оскопленный раб истекает кровью максимум семь минут. Мы уже много раз делали это раньше, что в этом интересного. И вот послушай, что я придумал…» Какая тогда разница, сколько раз употребляется в фильме слово «ниггер» - десять или сто? Согласимся со Спайком Ли, «рабство в Америке – не спагетти-вестерн», но, как заметил Тарантино, «как бы ужасно ни выглядели некоторые моменты в фильме, в реальности дела обстояли намного хуже».

Текст – Евгения Романова