Светлана Сивкова: Страна в разрухе, а у нас – счастье
25 февраля 2015
В 2015 году Музей Мирового океана отметит свой двадцатилетний юбилей. Директор культурного учреждения Светлана Сивкова на встрече с журналистами в редакции «Российской газеты» подробно рассказала об истории одного из самых значимых культурных учреждений России. Афиша RUGRAD.EU приводит основные тезисы выступления Светланы Сивковой: о счастье, «лихих 90-х», кораблях и о том, как правильно собирать скелет кашалота.
О друзьях и врагах
Вы все [журналисты. – Прим. ред.] очень разные. Знаю, как вы обо мне пишете. Сидят с такими разными лицами. Знаю тех, с которыми приятно, а есть те, которые думают: «Какую бы ей подножку поставить?» Я человек эмоциональный, я внутри эмоционально реагирую на какие-то едкие или несправедливые замечания в адрес нашего музея. А это бывает и довольно часто. Я понимаю, что всем мил не будешь. Чем успешней кто-то развивается, тем больше у него не только друзей… А у нас очень много друзей. Без друзей мы бы этот музей никогда не построили. Мы и начинались как клуб друзей. У нас ничего не было. В 1987 году это был клуб друзей. Мне было так тяжко и одиноко, что надо собрать друзей. Я считаю, что музей построен благодаря огромному количеству друзей. А раз есть друзья, то, значит, есть и враги. Есть еще и определенная зависть. Это нехорошее чувство. Но что ж с ней сделать? Она присутствует, живет.
О «лихих 90-х» и становлении музея
Когда мы говорим о тяжелом 1990 годе, то я почему-то его таким не запомнила. Для меня это было величайшее счастье. Я долгих 11 лет ждала постановления о создании музея. «Витязь» пришел [в Калининград. – Прим. ред.] в 1979 году, я закончила университет. Это была такая невероятная мечта – создать музей на борту «Витязя», о котором вся страна
рассказывала: в «Клубе путешественников», в «Мире животных», «Наука и жизнь», «Вокруг света». Все писали: открытие Марианской впадины, новые виды живых организмов. А мы как географы-океанологи жили этим кораблем. И вдруг эта легенда приходит в Калининград. А в Калининграде никто не знает: что это за корабль такой пришел? Когда он входил в бухту Золотой Рог, весь Владивосток сбегался, чтобы встретить его. В то время же не выезжали… Только «Витязь» мог ходить туда, куда он захочет.
В Калининград корабль пришел чужим. [Прошли. – Прим. ред.] эти 11 лет, а потом вдруг – решение о создании музея. Но не «вдруг». Это были долгие годы. Я занималась «Витязем» с 1983 года. Этому была посвящена вся моя сознательная жизнь после университета. Для меня это было счастье. Наконец-то! Не может быть! Создается музей! Так что я не помню, что [в 90-е годы. – Прим. ред.] было плохо. Наверное, было ужасно плохо: страна в разрухе. А у нас было счастье.
У нас был такой листочек постановления. Мы были на улице Горького ( историко-художественный музей в это время оттуда уехал). Все было в разрухе, я и мои друзья сидели на первом этаже на каких-то ящиках, стульев не было, а перед нами было постановление о создании Музея Мирового океана. Кроме этого листочка, ничего не было. Но было счастье.
Мы понимали, что времена очень тяжелые. Но шаг за шагом мы шли. Все время это было в гору и против ветра. Я хочу
сказать, что не только девяностый год [был сложный. – Прим. ред.]. Начиналось какое-то землетрясение, война, еще какие-то нехорошие события. Время всегда было непростое.
Мы только в последние годы немножечко вздохнули, почувствовали, что хорошо начинаем строиться и развиваться, появились деньги. Появились более-менее приличные зарплаты у сотрудников. До этого было очень тяжело. Были времена, когда мы отказывались от зарплаты. Тогда было единое финансирование: тебе дают деньги, и ты тратишь, на что хочешь. И зарплату отдавали на то, чтобы «Витязь» отремонтировать. Представляете, какие сотрудники были? Потом 3 месяца ждали, приходили деньги, и мы как-то возвращали заработную плату. Мы были молодые. Но вы знаете. Я не люблю слово «энтузиазм». Есть слово «любовь», «интерес». Без любви ничего не делается. Какое-то было единение. Мы друзья, мы фантазировали, каким будет музей. Самое интересное, что так и получилось.
Кстати, я вспомнила, что можно ответить на вопрос « а что было плохо?». Был 90-й год. Я бегала с постановлением. «Витязь» хотели разрезать, «Витязь» хотели отдать в морской музей в Клайпеду. Я помню мэр города Клайпеды сказал: «Сильное решение. Я парочку литовцев-океанологов знаю, но в целом создавать музей советской океанологии в Клайпеде – как-то не совсем логично. Но вещь – хорошая». К 1990 году «вещь» обветшала так, что замдиректора немецкого морского музея сказал, что «Витязь» восстановлению не подлежит. А когда мы ему через 4 года показали, как «Витязь» заходит в Преголю…
Я вспомнила 1990-е годы и как плохо жили. Мне где-то лет 30, и надо было написать постановление Правительству РФ. Я сильно напряглась, подняла всех своих друзей и знакомых. Интернета же не было. Сейчас раз и достал постановление, Боже мой!». Он смотрит это постановление, ему так тоскливо. И вдруг открывается дверь его кабинета, заглядывает
дамочка и говорит: «Там пайки продовольственные». А дело было перед восьмым марта. Он опять смотрит эту бумагу, читает ее, что-то не так написано. Опять заглядывает: «Пайки! Ну вы понимаете, там горошек, колбаска, ну надо!». Я ловлю себя на мысли: сидит чиновник, красивый, внешне выглядит, как Ричард Гир. Впоследствии он стал большим другом нашего музея – Архангелов, директор Музея современной истории. Он ловит мой взгляд. Я говорю: «Ну, конечно, куда мы тут…Приехали тут из провинции. Постановление, ''Витязь'' какой-то, Калининград. Идите, идите, у вас там горошек, кофе в баночках, колбаса сервелат. Идите!» И я поняла, что я его «зажгла». И когда в третий раз кто-то заглянул и сказал: «Горошек!», он послал этого с горошком и сказал: «Хватит! Все! Пошли!» И мы пошли с ним по кабинетам.
Горошек он, наверное, свой получил, а может, и не получил. Из принципа. Потому что я сказала ему: «Вы сидите тут на своем восемнадцатом этаже, а мы же там и не видны». Я девушка такая серьезная. Иногда могу такие слова говорить. И это позволило мне добиться того, что он сделал это постановление. Где-то 11–12 апреля он звонит и говорит: «Ну что? Победила! Какую дату ставим на постановление. День космонавтики? Хорошая дата». Я говорю: «Отличная дата!». Да, тогда давали пайки. Это я помню. А потом ничего не помню. Помню, что это было счастье, и мы строили музей.
О кораблях
Нам предлагают очень много кораблей себе взять. Но мы очень выборочно к этому относимся. Все взять – невозможно. На сегодняшний день музейный флот России – очень маленький. Можно насчитать 15–20 кораблей. Из них 6 в Музее Мирового океана. Совсем недавно я встречалась с Чуровым. Он имеет отношение к ок
еану (поэтому я с ним и встречалась). Он сказал: «Знаете, если бы я был в это время в Петербурге, мы бы ''Красина'' вам никогда не отдали». Мы много неприятных минут испытали по поводу того, что «Красин» в нашем ведении находится. В Петербурге часто говорили: «Кто вы такие? Вы пришли учить морскую столицу, как сохранять корабли? Да что вы можете?!» Мы в первые годы столько неприятного испытали… А ведь мы не рвались за «Красиным». От него отказались все: это известная история. Но все, кто с нами работают, говорят, что мы просто спасли этот корабль от гибели.
Мы берем не все. Нам предлагали, например, проект 1135 (сторожевой корабль типа «Буревестник». – Прим. ред.). Я даже укоры получила от наших военных. Мы готовы были взять этот надводный корабль, если бы он остался в ведении флота, а мы бы помогли создать на его борту экспозицию. Огромный корабль. Вот так его не осилить. Раньше мы могли взять совсем развалину – «Витязь» – и сделать его. Может быть, мы молодые были…
От плавучего маяка «Ирбенский» тоже все отказались. Мы предлагали Кронштадту взять «Ирбенский». Я неоднократно писала письма губернатору Санкт-Петербурга, просила их: «Не будет ли у вас потом к нам претензий, что Калининград снова захватил корабль?» Кто-то даже соглашался брать. Например, Клуб адмиралов. Но потом он писал: «Нам этого не нужно».
Мы поняли, что никто его не берет, и он сегодня-завтра затонет. Была течь, мы его откачивали. Отправили в город Ломоносов сотрудников. Мы его все-таки на себя приняли, подготовили смету, она проходит экспертизу. Мы надеемся получить финансирование. Не знаю, когда. Нам говорят, что в связи со сложностью финансирования, надо подождать. А мы настойчиво гово
рим, что корабли не могут ждать. Это не дома на суше. У нас есть Королевские ворота – так хорошо. Стоят и стоят. Нет, на самом деле не очень хорошо. Мы в этом году будем ремонтировать крышу. Но это совсем другие заботы. Корабль – это заботы такие: ветер, боже мой, надо звонить экипажу, вахте. Что у нас? Как у нас швартовы? Что с трапами? С причалами? Это бесконечные заботы и хлопоты: течь, коррозия внутри, коррозия снаружи.
По «Ирбенскому» мы дожидаемся решения. Надеемся, что какие-то деньги появятся. Они не такие большие. Но после этого мы должны будем найти деньги. Могу честно сказать, что страшно надеюсь на калининградских спонсоров. Чтобы взять его двумя буксирами и отбуксировать сюда. Мы хотели его поставить в Петербурге у «Красина». Но там нет такого места. Пока они не разрешают.
Мы все время приглашаем калининградцев посещать «Красин» Есть такая программа: дети едут в Петербург. И они не посещают «Красин». Я все время говорю: «Друзья, это же так здорово. Вы можете посетить кусочек Калининграда в Петербурге». Вы можете зайти на палубу и сказать: «Я у себя дома!» – потому что это имущество Калининграда. Как минимум зарегистрировано в Калининграде. Мне кто-то даже из «больших» людей говорил: «Ну надо же, наша калининградская земля находится в Петербурге!»
У нас [в музее. – Прим. ред.] корабли всех флотов. ВМФ – подводная лодка. В прошлом году она заняла четвертое место по
посещаемости в России. Космический флот. На космическое судно вообще никого никогда не пускают. Мы же с вами заходим на космическое судно. Рыболовецкий флот – малюсенький «рыбачок», но ведь нигде нет такого. Я уж не говорю про «Витязь». Это вообще самое крупное в мире научное судно-музей. И еще плавучий маяк «Ирбенский», который мы сделаем и непременно поставим на нашей набережной. В целом флот у музея просто гигантский. У нас насчитывается 50 средств передвижения по воде. Может, даже больше. У нас еще есть чукотская байдара, каяки, каюки, берестянки, детские яхты, катера, спасательные погружаемые аппараты. В прошлом году нас посетила английская принцесса Анна со своим супругом адмиралом. На нее это произвело шокирующее впечатление. «Это все один музей?!»
Иногда я говорю: «Все, больше не могу» – и отправляю куда-нибудь своих сотрудников. Поезжайте и посмотрите. Сейчас приедут и скажут: «Нет, там такое барахло! Развалина!» Приезжают: «Берем! Такая вещь! Развалина! Но мы ее сделаем!»
Вот так и маяк «Ирбенский». Думаю приедут и скажут: «Нет! Все! Устали! Больше не будем!» Потому что действительно устали. Знаю, что он [маяк. – Прим. ред.] отвратительный, фотографии – жуть. Все поснимали, все поворовали. Приезжают: «Ну, такая прелесть…»
О других временах, скелетах и гордости
Только сегодня велись переговоры [по расширению музея. – Прим. ред.]. Пока не расскажу. Человек на «Крузенштерне» повернулся ко мне и сказал:
- Ну что, ставим?
- Что?
- Ну, наше судно ставим?
- Подождите, надо эту ситуацию оценить.
Набережная, во-первых, не беспредельна. А противоположный берег – вообще роскошный. Там же великолепный немецкий причал. Причал и набережная должны быть, как в Севастополе. Графские пристани. Я думаю, что настанут другие времена, придут честолюбивые дублеры, дай бог им лучше нашего сыграть.
В ближайшее время будет объявлен конкурс на продолжению работ по созданию фондохранилища. Вы очертания этого
здания уже видите, оно уже под крышей. У нас фондохранилища не было. Вы помните нашу территорию. Я называю ее «свалкой металлолома». Заходишь на территорию: подводные аппараты, трубы, черпаки, куча якорей. И все это мы каждый год красим. Многие из этих предметов будут закрыты от погодных условий.
Я думаю, что мы разместим наш скелет кашалота. Он будет временно там находиться, пока не достроим наш главный корпус. Нам все задают вопрос: «А где кашалот?» Мы поняли, что надо его вытащить. Он сейчас сложен и разобран. Это непростая работа. Иметь такие коллекции – это непростое дело. Нужна техника, люди, придумать, как подвесить, как разместить. Сейчас придется собирать этого кашалота. Главный хранитель говорит: «О боже мой, опять сборка!» Это же надо все правильно собрать: ребра и так далее. Когда мы были в Клайпедском морском музее, то увидели, что там челюсть кашалота неправильно лежала. Говорим:
- Слушайте, у вас та, что сверху, она должна быть внизу
- Да ну? Не может быть!
- Правда! Мы знаем! У нас такой же, только больше!
Очень часто пишут: Калининград – это янтарь, это коса. Конечно. Но в Калининграде есть музей с таким флотом. И не потому, что мы хорошие. Так случилось. Усилиями получилось так, что наш город имеет уникальный музей. Каждый корабль – это фантастическая архитектура. То, что мы имеем такой музей кораблей, – это очень здорово. Мы этим можем только гордиться.
Текст: Алексей Щеголев
Фото: Власова Юлия
О друзьях и врагах
Вы все [журналисты. – Прим. ред.] очень разные. Знаю, как вы обо мне пишете. Сидят с такими разными лицами. Знаю тех, с которыми приятно, а есть те, которые думают: «Какую бы ей подножку поставить?» Я человек эмоциональный, я внутри эмоционально реагирую на какие-то едкие или несправедливые замечания в адрес нашего музея. А это бывает и довольно часто. Я понимаю, что всем мил не будешь. Чем успешней кто-то развивается, тем больше у него не только друзей… А у нас очень много друзей. Без друзей мы бы этот музей никогда не построили. Мы и начинались как клуб друзей. У нас ничего не было. В 1987 году это был клуб друзей. Мне было так тяжко и одиноко, что надо собрать друзей. Я считаю, что музей построен благодаря огромному количеству друзей. А раз есть друзья, то, значит, есть и враги. Есть еще и определенная зависть. Это нехорошее чувство. Но что ж с ней сделать? Она присутствует, живет.
О «лихих 90-х» и становлении музея
Когда мы говорим о тяжелом 1990 годе, то я почему-то его таким не запомнила. Для меня это было величайшее счастье. Я долгих 11 лет ждала постановления о создании музея. «Витязь» пришел [в Калининград. – Прим. ред.] в 1979 году, я закончила университет. Это была такая невероятная мечта – создать музей на борту «Витязя», о котором вся страна
рассказывала: в «Клубе путешественников», в «Мире животных», «Наука и жизнь», «Вокруг света». Все писали: открытие Марианской впадины, новые виды живых организмов. А мы как географы-океанологи жили этим кораблем. И вдруг эта легенда приходит в Калининград. А в Калининграде никто не знает: что это за корабль такой пришел? Когда он входил в бухту Золотой Рог, весь Владивосток сбегался, чтобы встретить его. В то время же не выезжали… Только «Витязь» мог ходить туда, куда он захочет.
В Калининград корабль пришел чужим. [Прошли. – Прим. ред.] эти 11 лет, а потом вдруг – решение о создании музея. Но не «вдруг». Это были долгие годы. Я занималась «Витязем» с 1983 года. Этому была посвящена вся моя сознательная жизнь после университета. Для меня это было счастье. Наконец-то! Не может быть! Создается музей! Так что я не помню, что [в 90-е годы. – Прим. ред.] было плохо. Наверное, было ужасно плохо: страна в разрухе. А у нас было счастье.
У нас был такой листочек постановления. Мы были на улице Горького ( историко-художественный музей в это время оттуда уехал). Все было в разрухе, я и мои друзья сидели на первом этаже на каких-то ящиках, стульев не было, а перед нами было постановление о создании Музея Мирового океана. Кроме этого листочка, ничего не было. Но было счастье.
Мы понимали, что времена очень тяжелые. Но шаг за шагом мы шли. Все время это было в гору и против ветра. Я хочу
сказать, что не только девяностый год [был сложный. – Прим. ред.]. Начиналось какое-то землетрясение, война, еще какие-то нехорошие события. Время всегда было непростое.
Мы только в последние годы немножечко вздохнули, почувствовали, что хорошо начинаем строиться и развиваться, появились деньги. Появились более-менее приличные зарплаты у сотрудников. До этого было очень тяжело. Были времена, когда мы отказывались от зарплаты. Тогда было единое финансирование: тебе дают деньги, и ты тратишь, на что хочешь. И зарплату отдавали на то, чтобы «Витязь» отремонтировать. Представляете, какие сотрудники были? Потом 3 месяца ждали, приходили деньги, и мы как-то возвращали заработную плату. Мы были молодые. Но вы знаете. Я не люблю слово «энтузиазм». Есть слово «любовь», «интерес». Без любви ничего не делается. Какое-то было единение. Мы друзья, мы фантазировали, каким будет музей. Самое интересное, что так и получилось.
Кстати, я вспомнила, что можно ответить на вопрос « а что было плохо?». Был 90-й год. Я бегала с постановлением. «Витязь» хотели разрезать, «Витязь» хотели отдать в морской музей в Клайпеду. Я помню мэр города Клайпеды сказал: «Сильное решение. Я парочку литовцев-океанологов знаю, но в целом создавать музей советской океанологии в Клайпеде – как-то не совсем логично. Но вещь – хорошая». К 1990 году «вещь» обветшала так, что замдиректора немецкого морского музея сказал, что «Витязь» восстановлению не подлежит. А когда мы ему через 4 года показали, как «Витязь» заходит в Преголю…
Я вспомнила 1990-е годы и как плохо жили. Мне где-то лет 30, и надо было написать постановление Правительству РФ. Я сильно напряглась, подняла всех своих друзей и знакомых. Интернета же не было. Сейчас раз и достал постановление, Боже мой!». Он смотрит это постановление, ему так тоскливо. И вдруг открывается дверь его кабинета, заглядывает
дамочка и говорит: «Там пайки продовольственные». А дело было перед восьмым марта. Он опять смотрит эту бумагу, читает ее, что-то не так написано. Опять заглядывает: «Пайки! Ну вы понимаете, там горошек, колбаска, ну надо!». Я ловлю себя на мысли: сидит чиновник, красивый, внешне выглядит, как Ричард Гир. Впоследствии он стал большим другом нашего музея – Архангелов, директор Музея современной истории. Он ловит мой взгляд. Я говорю: «Ну, конечно, куда мы тут…Приехали тут из провинции. Постановление, ''Витязь'' какой-то, Калининград. Идите, идите, у вас там горошек, кофе в баночках, колбаса сервелат. Идите!» И я поняла, что я его «зажгла». И когда в третий раз кто-то заглянул и сказал: «Горошек!», он послал этого с горошком и сказал: «Хватит! Все! Пошли!» И мы пошли с ним по кабинетам.
Горошек он, наверное, свой получил, а может, и не получил. Из принципа. Потому что я сказала ему: «Вы сидите тут на своем восемнадцатом этаже, а мы же там и не видны». Я девушка такая серьезная. Иногда могу такие слова говорить. И это позволило мне добиться того, что он сделал это постановление. Где-то 11–12 апреля он звонит и говорит: «Ну что? Победила! Какую дату ставим на постановление. День космонавтики? Хорошая дата». Я говорю: «Отличная дата!». Да, тогда давали пайки. Это я помню. А потом ничего не помню. Помню, что это было счастье, и мы строили музей.
О кораблях
Нам предлагают очень много кораблей себе взять. Но мы очень выборочно к этому относимся. Все взять – невозможно. На сегодняшний день музейный флот России – очень маленький. Можно насчитать 15–20 кораблей. Из них 6 в Музее Мирового океана. Совсем недавно я встречалась с Чуровым. Он имеет отношение к ок
еану (поэтому я с ним и встречалась). Он сказал: «Знаете, если бы я был в это время в Петербурге, мы бы ''Красина'' вам никогда не отдали». Мы много неприятных минут испытали по поводу того, что «Красин» в нашем ведении находится. В Петербурге часто говорили: «Кто вы такие? Вы пришли учить морскую столицу, как сохранять корабли? Да что вы можете?!» Мы в первые годы столько неприятного испытали… А ведь мы не рвались за «Красиным». От него отказались все: это известная история. Но все, кто с нами работают, говорят, что мы просто спасли этот корабль от гибели.
Мы берем не все. Нам предлагали, например, проект 1135 (сторожевой корабль типа «Буревестник». – Прим. ред.). Я даже укоры получила от наших военных. Мы готовы были взять этот надводный корабль, если бы он остался в ведении флота, а мы бы помогли создать на его борту экспозицию. Огромный корабль. Вот так его не осилить. Раньше мы могли взять совсем развалину – «Витязь» – и сделать его. Может быть, мы молодые были…
От плавучего маяка «Ирбенский» тоже все отказались. Мы предлагали Кронштадту взять «Ирбенский». Я неоднократно писала письма губернатору Санкт-Петербурга, просила их: «Не будет ли у вас потом к нам претензий, что Калининград снова захватил корабль?» Кто-то даже соглашался брать. Например, Клуб адмиралов. Но потом он писал: «Нам этого не нужно».
Мы поняли, что никто его не берет, и он сегодня-завтра затонет. Была течь, мы его откачивали. Отправили в город Ломоносов сотрудников. Мы его все-таки на себя приняли, подготовили смету, она проходит экспертизу. Мы надеемся получить финансирование. Не знаю, когда. Нам говорят, что в связи со сложностью финансирования, надо подождать. А мы настойчиво гово
рим, что корабли не могут ждать. Это не дома на суше. У нас есть Королевские ворота – так хорошо. Стоят и стоят. Нет, на самом деле не очень хорошо. Мы в этом году будем ремонтировать крышу. Но это совсем другие заботы. Корабль – это заботы такие: ветер, боже мой, надо звонить экипажу, вахте. Что у нас? Как у нас швартовы? Что с трапами? С причалами? Это бесконечные заботы и хлопоты: течь, коррозия внутри, коррозия снаружи.
По «Ирбенскому» мы дожидаемся решения. Надеемся, что какие-то деньги появятся. Они не такие большие. Но после этого мы должны будем найти деньги. Могу честно сказать, что страшно надеюсь на калининградских спонсоров. Чтобы взять его двумя буксирами и отбуксировать сюда. Мы хотели его поставить в Петербурге у «Красина». Но там нет такого места. Пока они не разрешают.
Мы все время приглашаем калининградцев посещать «Красин» Есть такая программа: дети едут в Петербург. И они не посещают «Красин». Я все время говорю: «Друзья, это же так здорово. Вы можете посетить кусочек Калининграда в Петербурге». Вы можете зайти на палубу и сказать: «Я у себя дома!» – потому что это имущество Калининграда. Как минимум зарегистрировано в Калининграде. Мне кто-то даже из «больших» людей говорил: «Ну надо же, наша калининградская земля находится в Петербурге!»
У нас [в музее. – Прим. ред.] корабли всех флотов. ВМФ – подводная лодка. В прошлом году она заняла четвертое место по
посещаемости в России. Космический флот. На космическое судно вообще никого никогда не пускают. Мы же с вами заходим на космическое судно. Рыболовецкий флот – малюсенький «рыбачок», но ведь нигде нет такого. Я уж не говорю про «Витязь». Это вообще самое крупное в мире научное судно-музей. И еще плавучий маяк «Ирбенский», который мы сделаем и непременно поставим на нашей набережной. В целом флот у музея просто гигантский. У нас насчитывается 50 средств передвижения по воде. Может, даже больше. У нас еще есть чукотская байдара, каяки, каюки, берестянки, детские яхты, катера, спасательные погружаемые аппараты. В прошлом году нас посетила английская принцесса Анна со своим супругом адмиралом. На нее это произвело шокирующее впечатление. «Это все один музей?!»
Иногда я говорю: «Все, больше не могу» – и отправляю куда-нибудь своих сотрудников. Поезжайте и посмотрите. Сейчас приедут и скажут: «Нет, там такое барахло! Развалина!» Приезжают: «Берем! Такая вещь! Развалина! Но мы ее сделаем!»
Вот так и маяк «Ирбенский». Думаю приедут и скажут: «Нет! Все! Устали! Больше не будем!» Потому что действительно устали. Знаю, что он [маяк. – Прим. ред.] отвратительный, фотографии – жуть. Все поснимали, все поворовали. Приезжают: «Ну, такая прелесть…»
О других временах, скелетах и гордости
Только сегодня велись переговоры [по расширению музея. – Прим. ред.]. Пока не расскажу. Человек на «Крузенштерне» повернулся ко мне и сказал:
- Ну что, ставим?
- Что?
- Ну, наше судно ставим?
- Подождите, надо эту ситуацию оценить.
Набережная, во-первых, не беспредельна. А противоположный берег – вообще роскошный. Там же великолепный немецкий причал. Причал и набережная должны быть, как в Севастополе. Графские пристани. Я думаю, что настанут другие времена, придут честолюбивые дублеры, дай бог им лучше нашего сыграть.
В ближайшее время будет объявлен конкурс на продолжению работ по созданию фондохранилища. Вы очертания этого
здания уже видите, оно уже под крышей. У нас фондохранилища не было. Вы помните нашу территорию. Я называю ее «свалкой металлолома». Заходишь на территорию: подводные аппараты, трубы, черпаки, куча якорей. И все это мы каждый год красим. Многие из этих предметов будут закрыты от погодных условий.
Я думаю, что мы разместим наш скелет кашалота. Он будет временно там находиться, пока не достроим наш главный корпус. Нам все задают вопрос: «А где кашалот?» Мы поняли, что надо его вытащить. Он сейчас сложен и разобран. Это непростая работа. Иметь такие коллекции – это непростое дело. Нужна техника, люди, придумать, как подвесить, как разместить. Сейчас придется собирать этого кашалота. Главный хранитель говорит: «О боже мой, опять сборка!» Это же надо все правильно собрать: ребра и так далее. Когда мы были в Клайпедском морском музее, то увидели, что там челюсть кашалота неправильно лежала. Говорим:
- Слушайте, у вас та, что сверху, она должна быть внизу
- Да ну? Не может быть!
- Правда! Мы знаем! У нас такой же, только больше!
Очень часто пишут: Калининград – это янтарь, это коса. Конечно. Но в Калининграде есть музей с таким флотом. И не потому, что мы хорошие. Так случилось. Усилиями получилось так, что наш город имеет уникальный музей. Каждый корабль – это фантастическая архитектура. То, что мы имеем такой музей кораблей, – это очень здорово. Мы этим можем только гордиться.
Текст: Алексей Щеголев
Фото: Власова Юлия
Поделиться в соцсетях