«Почему бы на министра не напасть?», - криминальная история Калининграда глазами журналистов
24 декабря 2014
В рамках проекта «Город и его люди» Афиша RUGRAD.EU попросила калининградских журналистов рассказать криминальную историю жизни города.
Александр Адерихин, газета «Дворник»
Криминальной журналистикой я начал заниматься еще в 80-е в газете «Калининградский комсомолец». Я прочитал «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте и меня эта книга в ту сторону и погнала. По эмоциям надежды оказались оправданы. Тогда это была такая смесь Довлатова, Достоевского, Чехова и Диккенса — все вместе. Но это тогда была. Сейчас криминальная журналистика стала более информационной, а тогда — это была «гиляровщина». Журналист, делая репортаж из зала суда, еще до вынесения приговора мог написать, что он бы этого урода, который в клетке сидит, убил бы и прочее, прочее, прочее. И, как ни странно, это печаталось.
Криминальная журналистика была модной и востребованной. То есть, ее до этого совсем не было. Было что-то короткое из зала суда: осудили такого-то, а потом, пожалуйста, пошла буйным цветом. И это было востребовано. Меня в журналистике всегда люди интересовали: как они взаимодействуют, как они поступают. К примеру, некая женщина по пьянке убила своего сожителя. Мы едем на следственный эксперимент в этот ужасный Балтийский район, в эту ужасную квартиру, где она на стажере из школы милиции показывает, как жертву душила. То есть она на него садится, она его душит. И когда все закончилось, ей предлагают что-нибудь взять в следственный изолятор из квартиры, что ей может понадобиться. Она выбирает ни еду, ни теплую одежду, а косметику.
Криминальная журналистика была очень кровожадной. Я этого не принимал (и принимать не буду). До сих пор помню одну фразу, которую коллега из «Калининградской правды» написал: «В поселке Исаково произошло настолько кровавое убийство, что оно достойно отдельного описания» - и дальше идет описание, как отверткой кромсали друг друга. Понятно, что это были маргинальные и пьяные люди... Это такая попытка бросить читателям свежего мяса. Это было очень модно.
Были бандитские же времена, и у меня в правоохранительных органах появился «большой брат» - некий высокопоставленный сотрудник — который сливал информацию. Не знаю, зачем ему это было нужно, но до сих пор отношусь к этому человеку с уважением. И вплоть до решения каких-то проблем, которые возникали у сотрудников редакции с бандитами. Ты просто приезжал к нему и рассказывал. Потом на пейджер приходило сообщение: «С таким-то проблем нет». И их не было. Я даже не знаю, что он делал.
Когда криминального журналиста берут в качестве понятого — это успех. Но пробиться в эту тусовку было тяжело. Если тебя туда брали, то это значит, что тебе доверяли. Я несколько раз ездил так на трупы и это был успех. Но в какой-то момент все это надоело. Потому что люди, конечно, очень странно себя ведут, оправдывают любое зверство. В судах люди, которых обвиняли в двойном убийстве, объясняли, что убитый — человек очень плохой. И это выглядело очень убедительно. И сотрудник прокуратуры мне сказал: «Ты не знаешь, какие это артисты. Он 10 раз это сказал на следствии, 20 раз в камере и сам уже в это верит». А когда человек верит, то его не остановить.
Но иногда это было еще очень смешно. Едем мы на труп, с нами едет патологоанатом. Узнав, что я журналист, он начинает мне рассказывать о своей работе. И звучит такая фраза: «Работа с трупами – это такое «живое» дело»!». Или находят, к примеру, человека завернутого в ковер, а он весь в татуировках (как в фильмах, когда якудзу какого-нибудь показывают, прям до шеи). Я таких никогда не видел. А это русские криминальные татуировки: звезды на коленях. И вся толпа ментов начинает читать его, как букварь: там он сидел по такой-то статье. Вся жизнь человека была на его теле.
Жизнь поставляла много маргинальных историй. Если сосед украл курицу у соседа, то это уже можно было превратить в историю. Часто так и было. Специально для меня поймали человека, который у пенсионера собаку съел. Я его помню – абсолютно чеховский персонаж: в треухе такой, три раза сидел и все три из-за женщин: работал на лесоповале, пришел домой и видит свою жену с неким секретарем комсомольской организации, тыкает его вилкой и получает свой первый срок. Почему он собаку съел? Он любит читать журнал «Наука и жизнь». И прочитал, что древние китайцы лечили туберкулез собаками. И решил попробовать. То есть просто начитанный человек. Я даже понимаю, почему ему в жизни не повезло. Он родился на станции где-то в Волгоградской области, которая называется «Инкубаторская». Все. Жизнь его была предопределена.
Конечно, в городе стреляли. Журналисту нужно было знать, кто в кого стрелял и за что. Была такая история: столкнулись два автомобиля, никто не пострадал. Но из одной машины выходит человек и только потому, что ему не понравилось, как другие ездят, «кладет» пассажиров, даже не зная кто они. Нарваться можно было везде.
Дело «табачников» было уже немного попозже. Их отстреливали, все это отслеживали – очень интересная история. Но, на мой взгляд, она была интересна не убийствами табачников, которые были обречены, а тем, что на таможне происходило. Были материалы суда: со стороны Польши подъезжает фура с сигаретами. Границу она, по документам, пересекает как легковой автомобиль. Эту фуру на российской территории встречали сотрудники правоохранительных органов и с мигалками ее сопровождали через Калининградскую область. Понятно, что в такой схеме калининградские «табачники» были обречены. Потому, что там миллионы провозили. Их потом валили одного за другим.
Вокруг Янтарного комбината всегда были терки и криминальные истории. Ходили какие-то легенды о крутых парнях из Янтарного, которые поссорились с московскими бандитами, москвичи приехали разбираться и их закопали в этих ямах.
Сейчас я из криминальной журналистики ушел. Это перестало быть интересным. Изданию, в котором я сейчас работаю, это не нужно. И, наверное, это правильно. Мы стали умнее. Мы стали освещать проблему, а не историю. Никому уже неинтересно. Смаковать эти подробности - дурной вкус. Я не представляю, что я сейчас могу материалы, которые тогда на первой полосе шли, принести своему главному редактору. Меня просто не поймут. Времена прошли. Сейчас хотят информации, эмоции никому не нужны. Хотя, психологический интерес к этой теме все равно остался
Игорь Орехов, «Комсомольская правда»
В советской журналистике такого понятия, как «криминальная журналистика», просто не существовало. Были, конечно, материалы на криминальные темы. Но они носили эпизодический характер. А в перестройку был взят курс на открытость силовых структур. Наше управление внутренних дел не могло не подчиниться этой директиве. С одной стороны, опыта тогда совершенно никакого не было. Но был курс на свободу от каких-то идеологических вещей. Мне лично в криминальной журналистике было интересно, что теперь не нужно согласовывать каждую строчку с тем же обкомом ВЛКСМ. Можно было свободно себя чувствовать и писать о том, что на самом деле происходило. А милиция тогда открывала такие вещи, что сейчас, даже не знаю, смогли бы они об этом рассказать. А тогда это проходило. В плане прессы это было самое «золотое» время в стране: массово открывались газеты, мы все были на подъеме, был драйв.
Какие-то вещи приходилось изобретать буквально на ходу. Криминальная журналистика характеризуется своей спецификой общения со спикерами. Приходилось учиться общаться с офицерами милиции, с потерпевшими, преступников тогда была возможность опрашивать. Приходилось всему этому на ходу обучаться. Мы тогда еще не знали такого понятия, как журналистский стиль, использовали слэнг – «убой», «мокрое дело». В советской журналистике до перестройки такого просто быть не могло.
Общественный резонанс в криминальной журналистике вызывают такие дела, когда ты пишешь про чиновников, коррупционеров и прочих. Плюс советской журналистики был в том, что раньше контролирующие структуры жестко реагировали на газетные материалы. Я до сих пор помню, как мы съездили тогда в Гурьевск, написали про местных чиновников, которые провертели махинацию с распределением машин (тогда это еще был дефицит). В райкоме ВЛКСМ нас тогда очень неприветливо встретили, потому что тоже каким-то образом были вовлечены в эту историю. Но в «Комсомольце» вышел материал, и была проверка из Москвы. Какие-то наказания эти чиновники понесли.
Если я в чем-то и убедился на протяжении всей своей карьеры, так это в том, что из любой бытовой истории можно выцепить момент, который можно очень хлестко обыграть. Масса таких примеров. Можно на простую кражу банки варенья из подвала дать заголовок, что преступник оставил без последних средств целую семью. Тем более, что раньше с тем дефицитом продовольствия, это, отчасти, соответствовало реальности.
Калининград не то чтобы тихий город. Как и всякий портовый город, он в криминальном плане достаточно активный. Но Калининградская область всегда считалась «красной» зоной. Здесь никогда не было воров в законе. Максимум, смотрящие. И то их быстро убирали. Тут всегда милиция контролировала ситуацию. Насколько она могла это делать. А могла она хорошо. И раньше да и сейчас тоже. Поэтому тут не было таких страшных банд, как на Урале. У нас потом появились оттуда коллеги, которые рассказывали, что у них массовые отстрелы. Здесь, конечно, тоже такое было: бизнесменов в 90-е взрывали в машинах, «табачные войны». Но я бы не сказал, что здесь это носило гомерический характер. По сравнению с остальной Россией, у нас все достаточно умеренно было.
Опера на страницы СМИ редко попадают. Оперативный работник – это оперативный работник, ему еще работать, дела раскрывать. Вот кто вспомнит, как звали оперативного работника, который раскрыл «банду морских котиков»? Вот вы знаете? 99 из 100 человек скажут, что не знают. А он есть.
В муниципалитетах действительно была в основном бытовуха. На селе не олигархи же живут. Там большая часть преступлений совершается в процессе распития спиртных напитков. Это рядовая, обычная ситуация. Любая журналистика состоит из бытовухи. Сенсации – это везде вещь штучная. А так как ты вынужден заниматься текучкой, то тебе придется и к этой бытовухе обращаться.
Бывало такое, что бандиты угрожали журналистам: и даже на суде. Как эти проблемы решались? Никак. Если, не дай бог, тебя захотят убить или покалечить, то тебя покалечат без всяких предупреждений. Если тебе угрожают, то тебя просто морально пытаются задавить, в расчете, что ты испугаешься.
Я бы не сказал, что нападение на министра спорта Олега Косенкова – это беспрецедентный для области случай. Город у нас маленький: министры по улицам ходят, почему бы на них не напасть? Если такая возможность есть. Бандитам все равно. Кондакова (Татьяна Кондакова – экс-главный архитектор Калининграда, бывший руководитель областного агентства по градостроению, прим.ред) также пострадала. У подъезда ее ударили по голове и чего-то там отобрали. Но это был простой уличный грабеж. На Светлану Сивкову нападали. ВИПы страдали.
Вокруг янтаря здесь очень много крутилось, крутится и будет крутится, пока из земли не будет вынут последний янтарный самородок. Это, пожалуй, самая закрытая в местной криминальной журналистике тема. Это опасно. Криминальная журналистика вообще очень опасная тема, никогда не угадаешь откуда прилетит. Но на янтаре просто завязаны интересы очень многих людей. И это не то, что за один год, за десятилетие не разгребешь. Указ президента стараются выполнять, борьбу усиливают, старателей берут десятками. Они потом платят штраф и снова берутся за лопаты. Это, своего рода, вечный двигатель.
Я когда слышу, что девяностые в город возвращаются, то мне всегда смешно. Они никуда, на самом деле, и не уходили. Просто оболочка чуть-чуть изменилась. Сейчас уже по городу не ходят парни в спортивных костюмах, с золотыми цепями на шеях. Но приемы, методы и нравы остались те же. Преступности удалось цивилизоваться. Не будем называть фамилий, но все знают, кто стал вполне известным бизнесменом. Сейчас все больше решается в тиши высоких кабинетов, кулуарно. Но, поверьте, при случае и перестрелки случаются. Может, и не обо всем мы знаем. Раньше открытости больше было. Они где-то, может, и случаются, но известно о них становится не всегда.
Юрий Грозмани, «Новые колеса», «Мотор»
С автомобилей в Калининграде начались первые криминальные истории. Про эту тему сколько можно рассказывать. Да, вначале девяностых перегонщики с риском для жизни гоняли машины по территории Польши. Их преследовали, убивали, закапывали в землю. Но тогда это было немного честнее. Сейчас криминала больше. И он до такой степени сросся с бизнесом и государством, что его побороть невозможно. Мне кажется, что в деятельности дилерских сетей, которые занимаются продажей автомобилей, заложен криминальный подтекст. Это можно на десятках примеров проследить. К нам в «Новые колеса» обращается очень много граждан, которых обманули именно официальные дилеры. Тогда в девяностые нечестный человек мог продать автомобиль с неисправным двигателем. Это, конечно, не детская шалость, но это можно было считать мелким мошенничеством. Сейчас мошенничество уже крупное. Есть стабильные дилерские центры: «Мерседес-Центр», «Тойота», «Фольксваген», «Ауди», но есть много других фирм, которые появляются и исчезают. А когда они исчезают, то появляются сразу десятки или сотни кинутых людей. Сам принцип продажи автомобилей в Калининграде отличается от принципов продаж, которые заложены при продаже в Германии, Франции (про США вообще не говорю). На самом деле в этих центрах настолько продуманный механизм, что их можно с «наперсточниками» сравнить. Каждое движение, каждое слово – взвешенно, если к ним попадает неподготовленный клиент, то его элементарно разувают.
Автомобильный рынок в Борисово – это был криминальный уголок. Там продавали остатки с «разутых» в Калининграде машин. Их угоняли, разбирали, а запчасти продавали туда. Были даже прославленные сыщики в нашей милиции, которые ходили и выискивали эти машины. Самый тривиальный случай: автомобиль надо испытать. В 1992 году на автомобиле оттуда можно было просто выехать (потом уже там ввели шлагбаум с билетиками). И покупатели просто выехали, выкинули владельца и уехали в неизвестном направлении. На этом рынке была своя богема. Люди, которые со всей области туда приезжали ( и не только с области – и с Белоруссии, и с Дальнего Востока), зажимая в кулаке свои доллары, думали: «Лишь бы нас не кинули, лишь бы не обманули…». Но если сравнивать нас с московскими рынками, то криминала у нас было меньше.
Человека могут убить и за наручные часы, а за магнитолу, которая стоит 20 долларов, можно пуститься во все тяжкие. Так что за старенький «Фольксваген» (пусть он и стоит 500-800 долларов), конечно, могли убить. Но круг людей, связанный с автомобилями, к подобным преступлениям не тяготел. В 90-е годы объектами преступлений были в основном дорогие автомобили: знаменитый «Мерседес» - «кабан», «шестисотка». Все наши криминальные авторитеты на таких машинах ездили. Эти автомобили были такой разменной монетой и стоили кучу денег.
Даже 124-й «Мерседес» мог тогда стоить порядка 20 тысяч долларов и это была астрономическая сумма. ГТРК «Янтарь» купила себе такой автомобиль вишневого цвета в качестве служебного. Его буквально на минуту оставили около Центрального парка и машина бесследно пропала. Многое указывало на то, что автомобиль угнал криминальный авторитет – Пельмень. Он в районе Светлогорска обитал . Многие обращения к нему были направлены в духе: Гад, верни машину! У кого ты украл? У ГТРК «Янтарь»!
Сейчас угонять автомобиль на разборку запчастей смысла нет. Крыло со 124-го «Мерседеса» стоит 2 тысячи рублей, капот – 5 тысяч, стекло, даже смешно говорить, - 3 тысячи рублей. Может, конечно, кто-то до сих пор так делает. Но мне кажется, что этот вид бизнеса ушел. Можно угнать новый автомобиль на разборку. Но современный автомобиль тяжело разбирается. В современных автомобилях даже лампочку в фаре сменить – это огромная проблема. Сопливым пацанам это не под силу. На этом попасться можно легко. Сейчас огромное количество автомобилей покупается в салонах, там КАСКО, ОСАГО, кредиты. И человек, укравший автомобиль, попадает под перекрестный огонь не только владельца, но и служб безопасности банков.
Сейчас больше угоняют дешевые автомобили, которые без сигнализации, которые просто во дворах стоят. Такие машины люди берут «покататься». В области одна треть угонов выглядит так: выпившие крутые пацаны возвращаются с дискотеки, берут машину, бьют ее в дерево и скрываются.
20-30% автомобилей угоняются с автомоек и автосервисов. С автомоек их угоняют мойщики. Чаще всего, когда человек приезжает на каком-нибудь хорошем джипе (это может быть какой-нибудь «Ленд Крузер»). Он оставляет автомобиль, говорит, что будет через 2 часа, потом приезжает, а автомобиля и близко нет. В хороших сервисах автомобиль ремонтируют при владельце в течении 2-3 часов. Всякая мелочь берет машину на несколько дней, в конечном итоге, у какого-нибудь слесаря сдают нервы: он выпил, сел и уехал. Машину где-то бросил и разбил. Много так дорогих автомобилей угонялось.
О пьяных водителях мне приходилось писать по мере того, как они совершали свои преступления. Раньше мы получали списки водителей, которых ГАИ задержало за употребление алкоголя. Порядка 10 лет эта традиция существовала. Потом мы написали про какого-то человека, а его отец начал возмущаться. Не готов вспомнить, кто это был. Кто-то из начальников начал обрывать все телефоны: «На каком основании?! Почему?!» В этих списках зачастую даже место работы не указывалось: безработный, безработный... Автомобиль Lexus или «Мерседес» S-класса, а за рулем безработный. Какое-то воспитательное воздействие такие публикации на людей имели. И это вызвало бурную реакцию у людей, которые потом свою фамилию находили. Сейчас такой информации нет. Она засекречена.
Есть такая точка зрения, что пьяных водителей надо больше сажать и тогда это явление исчезнет. Если ты в Канаде попался, то сразу получаешь тюремный срок и ничего тебе не поможет. Сейчас Госдумой во втором чтении принят законопроект по ужесточению наказания. Но повлияет ли это? В обществе, где перед законом все равны, безусловно, да. В нашей стране в нынешние времена, где каждый по звонку влиятельного человека может решить свою проблему, закон будет бессилен.
Каждой эпохе характерны свои виды преступлений. Мы сейчас живем на рубеже вхождения в затяжной и очень серьезный кризис. На лицо обнищание людей. Из-за этого будет увеличиваться количество криминала. Для эпохи, когда общество богатеет, характерно появление большого количества видов мошенничества: с кредитами, недвижимостью, собственностью. Если мы вступим в эпоху затяжного кризиса, то мы вспомним о преступлениях, о которых давно забыли. Опять будут в огромном количестве квартирные кражи (хотя их количество уже увеличивается), кражи из салонов автомобилей, кражи детских колясок из подъездов. Определенные категории людей будут промышлять такими кражами. Краж автомобилей будет больше. Определенная категория людей вернется к разбору автомобилей на запчасти. Когда бампер стоит 5 тысяч рублей, то это уже сумма.
Текст: Алексей Щеголев
Фото: rugrad.eu, facebook.com , личный архив Ю.Грозмани
Александр Адерихин, газета «Дворник»
Криминальной журналистикой я начал заниматься еще в 80-е в газете «Калининградский комсомолец». Я прочитал «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте и меня эта книга в ту сторону и погнала. По эмоциям надежды оказались оправданы. Тогда это была такая смесь Довлатова, Достоевского, Чехова и Диккенса — все вместе. Но это тогда была. Сейчас криминальная журналистика стала более информационной, а тогда — это была «гиляровщина». Журналист, делая репортаж из зала суда, еще до вынесения приговора мог написать, что он бы этого урода, который в клетке сидит, убил бы и прочее, прочее, прочее. И, как ни странно, это печаталось.
Криминальная журналистика была модной и востребованной. То есть, ее до этого совсем не было. Было что-то короткое из зала суда: осудили такого-то, а потом, пожалуйста, пошла буйным цветом. И это было востребовано. Меня в журналистике всегда люди интересовали: как они взаимодействуют, как они поступают. К примеру, некая женщина по пьянке убила своего сожителя. Мы едем на следственный эксперимент в этот ужасный Балтийский район, в эту ужасную квартиру, где она на стажере из школы милиции показывает, как жертву душила. То есть она на него садится, она его душит. И когда все закончилось, ей предлагают что-нибудь взять в следственный изолятор из квартиры, что ей может понадобиться. Она выбирает ни еду, ни теплую одежду, а косметику.
Криминальная журналистика была очень кровожадной. Я этого не принимал (и принимать не буду). До сих пор помню одну фразу, которую коллега из «Калининградской правды» написал: «В поселке Исаково произошло настолько кровавое убийство, что оно достойно отдельного описания» - и дальше идет описание, как отверткой кромсали друг друга. Понятно, что это были маргинальные и пьяные люди... Это такая попытка бросить читателям свежего мяса. Это было очень модно.
«Находят человека, завернутого в ковер, а он весь в татуировках, как в фильмах про якудзу»
Были бандитские же времена, и у меня в правоохранительных органах появился «большой брат» - некий высокопоставленный сотрудник — который сливал информацию. Не знаю, зачем ему это было нужно, но до сих пор отношусь к этому человеку с уважением. И вплоть до решения каких-то проблем, которые возникали у сотрудников редакции с бандитами. Ты просто приезжал к нему и рассказывал. Потом на пейджер приходило сообщение: «С таким-то проблем нет». И их не было. Я даже не знаю, что он делал.
Когда криминального журналиста берут в качестве понятого — это успех. Но пробиться в эту тусовку было тяжело. Если тебя туда брали, то это значит, что тебе доверяли. Я несколько раз ездил так на трупы и это был успех. Но в какой-то момент все это надоело. Потому что люди, конечно, очень странно себя ведут, оправдывают любое зверство. В судах люди, которых обвиняли в двойном убийстве, объясняли, что убитый — человек очень плохой. И это выглядело очень убедительно. И сотрудник прокуратуры мне сказал: «Ты не знаешь, какие это артисты. Он 10 раз это сказал на следствии, 20 раз в камере и сам уже в это верит». А когда человек верит, то его не остановить.
Но иногда это было еще очень смешно. Едем мы на труп, с нами едет патологоанатом. Узнав, что я журналист, он начинает мне рассказывать о своей работе. И звучит такая фраза: «Работа с трупами – это такое «живое» дело»!». Или находят, к примеру, человека завернутого в ковер, а он весь в татуировках (как в фильмах, когда якудзу какого-нибудь показывают, прям до шеи). Я таких никогда не видел. А это русские криминальные татуировки: звезды на коленях. И вся толпа ментов начинает читать его, как букварь: там он сидел по такой-то статье. Вся жизнь человека была на его теле.
«Калининградские «табачники» были обречены. Их валили одного за другим»
Жизнь поставляла много маргинальных историй. Если сосед украл курицу у соседа, то это уже можно было превратить в историю. Часто так и было. Специально для меня поймали человека, который у пенсионера собаку съел. Я его помню – абсолютно чеховский персонаж: в треухе такой, три раза сидел и все три из-за женщин: работал на лесоповале, пришел домой и видит свою жену с неким секретарем комсомольской организации, тыкает его вилкой и получает свой первый срок. Почему он собаку съел? Он любит читать журнал «Наука и жизнь». И прочитал, что древние китайцы лечили туберкулез собаками. И решил попробовать. То есть просто начитанный человек. Я даже понимаю, почему ему в жизни не повезло. Он родился на станции где-то в Волгоградской области, которая называется «Инкубаторская». Все. Жизнь его была предопределена.
Конечно, в городе стреляли. Журналисту нужно было знать, кто в кого стрелял и за что. Была такая история: столкнулись два автомобиля, никто не пострадал. Но из одной машины выходит человек и только потому, что ему не понравилось, как другие ездят, «кладет» пассажиров, даже не зная кто они. Нарваться можно было везде.
Дело «табачников» было уже немного попозже. Их отстреливали, все это отслеживали – очень интересная история. Но, на мой взгляд, она была интересна не убийствами табачников, которые были обречены, а тем, что на таможне происходило. Были материалы суда: со стороны Польши подъезжает фура с сигаретами. Границу она, по документам, пересекает как легковой автомобиль. Эту фуру на российской территории встречали сотрудники правоохранительных органов и с мигалками ее сопровождали через Калининградскую область. Понятно, что в такой схеме калининградские «табачники» были обречены. Потому, что там миллионы провозили. Их потом валили одного за другим.
Вокруг Янтарного комбината всегда были терки и криминальные истории. Ходили какие-то легенды о крутых парнях из Янтарного, которые поссорились с московскими бандитами, москвичи приехали разбираться и их закопали в этих ямах.
Сейчас я из криминальной журналистики ушел. Это перестало быть интересным. Изданию, в котором я сейчас работаю, это не нужно. И, наверное, это правильно. Мы стали умнее. Мы стали освещать проблему, а не историю. Никому уже неинтересно. Смаковать эти подробности - дурной вкус. Я не представляю, что я сейчас могу материалы, которые тогда на первой полосе шли, принести своему главному редактору. Меня просто не поймут. Времена прошли. Сейчас хотят информации, эмоции никому не нужны. Хотя, психологический интерес к этой теме все равно остался
Игорь Орехов, «Комсомольская правда»
В советской журналистике такого понятия, как «криминальная журналистика», просто не существовало. Были, конечно, материалы на криминальные темы. Но они носили эпизодический характер. А в перестройку был взят курс на открытость силовых структур. Наше управление внутренних дел не могло не подчиниться этой директиве. С одной стороны, опыта тогда совершенно никакого не было. Но был курс на свободу от каких-то идеологических вещей. Мне лично в криминальной журналистике было интересно, что теперь не нужно согласовывать каждую строчку с тем же обкомом ВЛКСМ. Можно было свободно себя чувствовать и писать о том, что на самом деле происходило. А милиция тогда открывала такие вещи, что сейчас, даже не знаю, смогли бы они об этом рассказать. А тогда это проходило. В плане прессы это было самое «золотое» время в стране: массово открывались газеты, мы все были на подъеме, был драйв.
Какие-то вещи приходилось изобретать буквально на ходу. Криминальная журналистика характеризуется своей спецификой общения со спикерами. Приходилось учиться общаться с офицерами милиции, с потерпевшими, преступников тогда была возможность опрашивать. Приходилось всему этому на ходу обучаться. Мы тогда еще не знали такого понятия, как журналистский стиль, использовали слэнг – «убой», «мокрое дело». В советской журналистике до перестройки такого просто быть не могло.
«Калининград считался «красной» зоной. Здесь никогда не было воров в законе».
Общественный резонанс в криминальной журналистике вызывают такие дела, когда ты пишешь про чиновников, коррупционеров и прочих. Плюс советской журналистики был в том, что раньше контролирующие структуры жестко реагировали на газетные материалы. Я до сих пор помню, как мы съездили тогда в Гурьевск, написали про местных чиновников, которые провертели махинацию с распределением машин (тогда это еще был дефицит). В райкоме ВЛКСМ нас тогда очень неприветливо встретили, потому что тоже каким-то образом были вовлечены в эту историю. Но в «Комсомольце» вышел материал, и была проверка из Москвы. Какие-то наказания эти чиновники понесли.
Если я в чем-то и убедился на протяжении всей своей карьеры, так это в том, что из любой бытовой истории можно выцепить момент, который можно очень хлестко обыграть. Масса таких примеров. Можно на простую кражу банки варенья из подвала дать заголовок, что преступник оставил без последних средств целую семью. Тем более, что раньше с тем дефицитом продовольствия, это, отчасти, соответствовало реальности.
Калининград не то чтобы тихий город. Как и всякий портовый город, он в криминальном плане достаточно активный. Но Калининградская область всегда считалась «красной» зоной. Здесь никогда не было воров в законе. Максимум, смотрящие. И то их быстро убирали. Тут всегда милиция контролировала ситуацию. Насколько она могла это делать. А могла она хорошо. И раньше да и сейчас тоже. Поэтому тут не было таких страшных банд, как на Урале. У нас потом появились оттуда коллеги, которые рассказывали, что у них массовые отстрелы. Здесь, конечно, тоже такое было: бизнесменов в 90-е взрывали в машинах, «табачные войны». Но я бы не сказал, что здесь это носило гомерический характер. По сравнению с остальной Россией, у нас все достаточно умеренно было.
Опера на страницы СМИ редко попадают. Оперативный работник – это оперативный работник, ему еще работать, дела раскрывать. Вот кто вспомнит, как звали оперативного работника, который раскрыл «банду морских котиков»? Вот вы знаете? 99 из 100 человек скажут, что не знают. А он есть.
«Если тебя захотят покалечить, то покалечат без всяких предупреждений»
В муниципалитетах действительно была в основном бытовуха. На селе не олигархи же живут. Там большая часть преступлений совершается в процессе распития спиртных напитков. Это рядовая, обычная ситуация. Любая журналистика состоит из бытовухи. Сенсации – это везде вещь штучная. А так как ты вынужден заниматься текучкой, то тебе придется и к этой бытовухе обращаться.
Бывало такое, что бандиты угрожали журналистам: и даже на суде. Как эти проблемы решались? Никак. Если, не дай бог, тебя захотят убить или покалечить, то тебя покалечат без всяких предупреждений. Если тебе угрожают, то тебя просто морально пытаются задавить, в расчете, что ты испугаешься.
Я бы не сказал, что нападение на министра спорта Олега Косенкова – это беспрецедентный для области случай. Город у нас маленький: министры по улицам ходят, почему бы на них не напасть? Если такая возможность есть. Бандитам все равно. Кондакова (Татьяна Кондакова – экс-главный архитектор Калининграда, бывший руководитель областного агентства по градостроению, прим.ред) также пострадала. У подъезда ее ударили по голове и чего-то там отобрали. Но это был простой уличный грабеж. На Светлану Сивкову нападали. ВИПы страдали.
Вокруг янтаря здесь очень много крутилось, крутится и будет крутится, пока из земли не будет вынут последний янтарный самородок. Это, пожалуй, самая закрытая в местной криминальной журналистике тема. Это опасно. Криминальная журналистика вообще очень опасная тема, никогда не угадаешь откуда прилетит. Но на янтаре просто завязаны интересы очень многих людей. И это не то, что за один год, за десятилетие не разгребешь. Указ президента стараются выполнять, борьбу усиливают, старателей берут десятками. Они потом платят штраф и снова берутся за лопаты. Это, своего рода, вечный двигатель.
Я когда слышу, что девяностые в город возвращаются, то мне всегда смешно. Они никуда, на самом деле, и не уходили. Просто оболочка чуть-чуть изменилась. Сейчас уже по городу не ходят парни в спортивных костюмах, с золотыми цепями на шеях. Но приемы, методы и нравы остались те же. Преступности удалось цивилизоваться. Не будем называть фамилий, но все знают, кто стал вполне известным бизнесменом. Сейчас все больше решается в тиши высоких кабинетов, кулуарно. Но, поверьте, при случае и перестрелки случаются. Может, и не обо всем мы знаем. Раньше открытости больше было. Они где-то, может, и случаются, но известно о них становится не всегда.
Юрий Грозмани, «Новые колеса», «Мотор»
С автомобилей в Калининграде начались первые криминальные истории. Про эту тему сколько можно рассказывать. Да, вначале девяностых перегонщики с риском для жизни гоняли машины по территории Польши. Их преследовали, убивали, закапывали в землю. Но тогда это было немного честнее. Сейчас криминала больше. И он до такой степени сросся с бизнесом и государством, что его побороть невозможно. Мне кажется, что в деятельности дилерских сетей, которые занимаются продажей автомобилей, заложен криминальный подтекст. Это можно на десятках примеров проследить. К нам в «Новые колеса» обращается очень много граждан, которых обманули именно официальные дилеры. Тогда в девяностые нечестный человек мог продать автомобиль с неисправным двигателем. Это, конечно, не детская шалость, но это можно было считать мелким мошенничеством. Сейчас мошенничество уже крупное. Есть стабильные дилерские центры: «Мерседес-Центр», «Тойота», «Фольксваген», «Ауди», но есть много других фирм, которые появляются и исчезают. А когда они исчезают, то появляются сразу десятки или сотни кинутых людей. Сам принцип продажи автомобилей в Калининграде отличается от принципов продаж, которые заложены при продаже в Германии, Франции (про США вообще не говорю). На самом деле в этих центрах настолько продуманный механизм, что их можно с «наперсточниками» сравнить. Каждое движение, каждое слово – взвешенно, если к ним попадает неподготовленный клиент, то его элементарно разувают.
«Человека могут убить и за наручные часы»
Автомобильный рынок в Борисово – это был криминальный уголок. Там продавали остатки с «разутых» в Калининграде машин. Их угоняли, разбирали, а запчасти продавали туда. Были даже прославленные сыщики в нашей милиции, которые ходили и выискивали эти машины. Самый тривиальный случай: автомобиль надо испытать. В 1992 году на автомобиле оттуда можно было просто выехать (потом уже там ввели шлагбаум с билетиками). И покупатели просто выехали, выкинули владельца и уехали в неизвестном направлении. На этом рынке была своя богема. Люди, которые со всей области туда приезжали ( и не только с области – и с Белоруссии, и с Дальнего Востока), зажимая в кулаке свои доллары, думали: «Лишь бы нас не кинули, лишь бы не обманули…». Но если сравнивать нас с московскими рынками, то криминала у нас было меньше.
Человека могут убить и за наручные часы, а за магнитолу, которая стоит 20 долларов, можно пуститься во все тяжкие. Так что за старенький «Фольксваген» (пусть он и стоит 500-800 долларов), конечно, могли убить. Но круг людей, связанный с автомобилями, к подобным преступлениям не тяготел. В 90-е годы объектами преступлений были в основном дорогие автомобили: знаменитый «Мерседес» - «кабан», «шестисотка». Все наши криминальные авторитеты на таких машинах ездили. Эти автомобили были такой разменной монетой и стоили кучу денег.
Даже 124-й «Мерседес» мог тогда стоить порядка 20 тысяч долларов и это была астрономическая сумма. ГТРК «Янтарь» купила себе такой автомобиль вишневого цвета в качестве служебного. Его буквально на минуту оставили около Центрального парка и машина бесследно пропала. Многое указывало на то, что автомобиль угнал криминальный авторитет – Пельмень. Он в районе Светлогорска обитал . Многие обращения к нему были направлены в духе: Гад, верни машину! У кого ты украл? У ГТРК «Янтарь»!
«В области одна треть угонов выглядит так: выпившие крутые пацаны возвращаются с дискотеки...»
Сейчас угонять автомобиль на разборку запчастей смысла нет. Крыло со 124-го «Мерседеса» стоит 2 тысячи рублей, капот – 5 тысяч, стекло, даже смешно говорить, - 3 тысячи рублей. Может, конечно, кто-то до сих пор так делает. Но мне кажется, что этот вид бизнеса ушел. Можно угнать новый автомобиль на разборку. Но современный автомобиль тяжело разбирается. В современных автомобилях даже лампочку в фаре сменить – это огромная проблема. Сопливым пацанам это не под силу. На этом попасться можно легко. Сейчас огромное количество автомобилей покупается в салонах, там КАСКО, ОСАГО, кредиты. И человек, укравший автомобиль, попадает под перекрестный огонь не только владельца, но и служб безопасности банков.
Сейчас больше угоняют дешевые автомобили, которые без сигнализации, которые просто во дворах стоят. Такие машины люди берут «покататься». В области одна треть угонов выглядит так: выпившие крутые пацаны возвращаются с дискотеки, берут машину, бьют ее в дерево и скрываются.
20-30% автомобилей угоняются с автомоек и автосервисов. С автомоек их угоняют мойщики. Чаще всего, когда человек приезжает на каком-нибудь хорошем джипе (это может быть какой-нибудь «Ленд Крузер»). Он оставляет автомобиль, говорит, что будет через 2 часа, потом приезжает, а автомобиля и близко нет. В хороших сервисах автомобиль ремонтируют при владельце в течении 2-3 часов. Всякая мелочь берет машину на несколько дней, в конечном итоге, у какого-нибудь слесаря сдают нервы: он выпил, сел и уехал. Машину где-то бросил и разбил. Много так дорогих автомобилей угонялось.
О пьяных водителях мне приходилось писать по мере того, как они совершали свои преступления. Раньше мы получали списки водителей, которых ГАИ задержало за употребление алкоголя. Порядка 10 лет эта традиция существовала. Потом мы написали про какого-то человека, а его отец начал возмущаться. Не готов вспомнить, кто это был. Кто-то из начальников начал обрывать все телефоны: «На каком основании?! Почему?!» В этих списках зачастую даже место работы не указывалось: безработный, безработный... Автомобиль Lexus или «Мерседес» S-класса, а за рулем безработный. Какое-то воспитательное воздействие такие публикации на людей имели. И это вызвало бурную реакцию у людей, которые потом свою фамилию находили. Сейчас такой информации нет. Она засекречена.
Есть такая точка зрения, что пьяных водителей надо больше сажать и тогда это явление исчезнет. Если ты в Канаде попался, то сразу получаешь тюремный срок и ничего тебе не поможет. Сейчас Госдумой во втором чтении принят законопроект по ужесточению наказания. Но повлияет ли это? В обществе, где перед законом все равны, безусловно, да. В нашей стране в нынешние времена, где каждый по звонку влиятельного человека может решить свою проблему, закон будет бессилен.
Каждой эпохе характерны свои виды преступлений. Мы сейчас живем на рубеже вхождения в затяжной и очень серьезный кризис. На лицо обнищание людей. Из-за этого будет увеличиваться количество криминала. Для эпохи, когда общество богатеет, характерно появление большого количества видов мошенничества: с кредитами, недвижимостью, собственностью. Если мы вступим в эпоху затяжного кризиса, то мы вспомним о преступлениях, о которых давно забыли. Опять будут в огромном количестве квартирные кражи (хотя их количество уже увеличивается), кражи из салонов автомобилей, кражи детских колясок из подъездов. Определенные категории людей будут промышлять такими кражами. Краж автомобилей будет больше. Определенная категория людей вернется к разбору автомобилей на запчасти. Когда бампер стоит 5 тысяч рублей, то это уже сумма.
Текст: Алексей Щеголев
Фото: rugrad.eu, facebook.com , личный архив Ю.Грозмани
Поделиться в соцсетях