О «Ковчеге»

Книга про людей, про время. Это вообще очень большой кусок времени: выросло два поколения — начиная с 80-х и заканчивая нашим временем. Я не планировал всё это делать. Просто занимался архивом, и там оказалось много тем, которые связаны друг с другом: перестройка, человек... Самое главное — это человек. Его принадлежность к какому-то месту, взгляд на это место разных сторон. Есть вещи, которые реальные, а есть те, которые у нас в голове остаются подсознанием.

Для меня очень важным моментом был крах [советской] системы, который произошел на глазах. Символом для меня стало армянское землетрясение. Там, в книге есть фотография, которая это подтверждает. Мне после одного фото стало понятно, что система не устоит. Я приехал на это место ночью. Когда я вышел из автобуса, то был шок. Еще и трупный запах, вот эти гробы... А потом, когда стало светать, я выхожу и вижу эту картинку. [Ленин], это же был незыблемый для нашего поколения символ. Воспитывались просто с детского сада. А тут видно весь переворот системы: всё рухнуло. Мы уже к тому времени насытились «перестроечной» информацией. Уже пошли конфликты, пошла какая-то информация в «Огоньке», история сталинизма. Когда я увидел эту картинку, то всё стало понятно.

Я сам подобных событий не переживал. У меня отец пережил войну, но он о ней не рассказывал. Хотя сколько раз я его спрашивал, он не говорил. Ничего трагического, в общем-то, больше и не случалось. [Страна жила] довольно тихо и спокойно. Всё было очень мирно и хорошо, а тут пошла волна. Для меня Ленинакан стал руинами Советского Союза.

Для художника моменты таких тектонических сдвигов, [когда сменяются системы], — это самое интересное. Любое пограничное состояние всегда вызывает очень сильный творческий отклик.

О фотографии

Я никогда не занимался журналистской фотографией. Я занимался «ремеслом»: сначала занимался бытовой фотографией, потом работал в театре. Для меня [фотография], наверное, больше увлечение: зафиксировать повседневную жизнь. Когда вроде бы ничего и не происходит, но есть проявления красоты жизни.

Тогда по рукам стали ходить фотографии довоенного Кёнигсберга, и мне попались фото города сразу после войны. Раньше такого не было. [Появилось] впечатление, что ты вырос в городе, которого, собственно, не знаешь и который оказался практически стерт с лица земли.

О людях

Что в тот момент происходило с людьми? Я думаю, что это однозначно не оценить. Очень разные люди были, очень разные проявления той ситуации. В те времена был очень мощный момент подъема кооперативного движения и реальная возможность себя реализовать. Но это очень короткий период

Мне интересны были сами лица. Взаимоотношения людей. Я очень хорошо помню одну фотографию: я шел мимо КТИ. Двое белобрысых мальчишек лет 14 — тогда только Depeche Mode начал появляться и такая была волна. О чем-то друг с другом болтали, достали сигареты. А мимо шел ветеран, контуженый причем (я потом понял, что контуженый). Он начал на них орать. Громогласно. Контуженые люди часто не слышат себя и очень громко говорят. Они стояли в таком шоке и не могли ничего понять: человек, который их старше, вдруг их ругает, а они не понимают, о чем вообще разговор. Две стены напротив друг друга стоят и совершенно не понимают друг друга.

Мне интересно было сопоставить следы советской системы и новую молодую энергию, которая уже стала появляться. Дух свободы был очень силен.

Мне была интересна оболочка и то, как люди переживают эпоху. Там есть фотографии, где девочки стоят на автобусной остановке. Это 1987 год, но сейчас такое можно увидеть только в какой-то отдаленной деревне, когда девочки сами себе платья шьют. Они не идут в магазин. У них нет никакого магазина. Но они хотят выглядеть хорошо (по их понятиям).

О фотографии первого пасхального богослужения в Кафедральном соборе

Это последний суперинтендант Кафедрального собора. Он приезжал, когда открыли границы. Ему было под 80 уже, наверное. Он познакомился здесь с православными священниками. Была назначена служба в Кафедральном соборе, еще разрушенном. Пришло очень много людей. Он протестант, но [ему это было не важно], ему важно было, чтобы на пасху пришли люди.

Тут и интерес к вере, и осознание своей истории. Это здание, вокруг которого все выросли. По этим крышам все лазили в детстве. И вдруг все эти люди вырастают и понимают, что это культовое место.

Первая церковь — Свято-Никольский собор на кольце «единицы» — стала символом. К вере был большой интерес, и именно в таком виде, что люди стали поднимать церкви своими руками. В отличие, к примеру, от храма на площади. Тогда это делалось искренне и по-настоящему.

Мне кажется, что сейчас интерес к этой истории угас. Пришли бы, наверное, единицы. Сейчас это дань моде, тогда всё было по-настоящему. Почему это пропало? Думаю, что здесь много факторов. У меня есть хорошая знакомая, и она серьезно придерживается поста. Мне кажется, она искренне верит. Таких людей немного, но они есть.

Когда пачками стали крестить детей, это действительно стало данью моде: неприлично, надо обязательно покрестить... Я сам вообще католик. Крестился в середине 90-х годов. Для меня было это не принципиально: я считал, что христианство — единое. Просто я приходил на [православную] службу и не понимал, о чем говорят. Для меня это очень важно. Когда говорят на церковнославянском языке, а я его не понимаю, ну как я могу? Я только на католической службе понял смысл мессы. Я заходил в церковь: форма меня привлекала, а содержания я не понимал.

Церковь тогда больше реагировала на реальные, а не на общественные события: чтобы люди приходили, чтобы были здания, школа или участие в каком-то празднике. Максимально: есть проблема — ее надо решить. Я считаю, что это правильно.

О фотографии Николая Власенко

Я начал осваивать другой формат фотографий — деревянная камера с пластинками. Хотел этой камерой снять портреты. Но понял, что если все люди будут спокойные, то это будет не очень интересно. Я решил, что если их обливать водой и ловить момент, то будет интересно.

Фотографировал я свой круг общения. С Власенко мы были знакомы через Марчелли (они были дружны). Мы часто встречались вместе. Я предложил, а он не отказался. Надо сказать, что Власенко единственный, у кого ни единой мышцы лица не дрогнуло. Получилось так, что когда я хотел его снять, у меня хорошая пленка уже кончилась и первый дубль прошел плохо. Мы снова снимали, и меня поразило, что и в первую, и во вторую съемку у него была одинаковая реакция: вода лилась — и совершенно никакой эмоции. Он был такой единственный из всех.

Известных людей снимать сложнее. Есть ответственность, есть моменты имиджа: а как я буду выглядеть? А у меня ответственность перед человеком: понравится ли это ему? А у меня совершенно другая задача.

О фотографии «Калининградская лезгинка»

Это традиционное Первое мая. Мое детство прошло от демонстрации до демонстрации: от ноябрьской до майской. Но сакральное значение у нее было только в эпоху «застоя». И то, только на тот момент, когда шествие было: всё правильно, все с флагами. А для людей это просто повод расслабиться. Выпивали. Там, за домом, была площадочка и парк. Традиционное место, где люди по чуть-чуть перед демонстрациями выпивали.

В 1989 году Первомай уже посвободней. Такую лезгинку раньше увидеть было сложно, потому что танцы регламентированные. Их должны были назначить: вот ты танцуешь и ты танцуешь. А такого народного гуляния я не встречал. Это проявление народного праздника. Только удивительно: почему лезгинка? Русские танцы никто вприсядку не танцует.

О фотографии матросов в Балтийске

Я заехал в Балтийск и попал на саму базу. Меня привлекла эта огромная конструкция (это буй, что ли, такой?). Рядом вагон — всё такое старое, но его красят, держат в надлежащей форме. Я поставил камеру, чтобы всё это снять, но я понимал, что это будет безжизненно. Тут матросики шли из магазина, я сделал этот кадр — и появилась жизнь.

В этот день мне работник базы сказал: «А чего вы тут снимаете? У нас нельзя, у нас тут военная база». Хоть это был 2006 год, но подсознательно люди, которые работают на базе, понимают: «Нельзя. Это шпионы». Он говорит: «Пойдемте, я доложу нашему начальнику базы». Я говорю: «Хорошо. Согласен». Объясняю ему, что это не для каких-то [плохих вещей]... Короче, мы с ним познакомились, и я пришел в конце концов к нему домой (попросил перезарядить пленку). То есть мы с ним нормально разошлись, но именно такая реакция была на человека с фотоаппаратом.

О фотографии субботника в кирхе

Вот эту фотографию я считаю важной. Это во Владимирово. Реальные люди из соседних деревень пришли убирать кирху. В этот день приехал мужской хор. Хотел сделать праздник. Но целью праздника было восстановление этой церкви. Кинули клич, чтобы люди могли подойти. Пришли в основном женщины, что самое интересное.

Мы часто слышим, что мы тут всё разрушили, но мне кажется, что разрушила все-таки система. А это проявление того, что была вера в то, что люди хотели что-то создать.

Текст: Алексей Щеголев
Фото: предоставлены Юрием Павловым