До 2010 года карьера нынешнего художественного руководителя Драмтеатра складывалась, такое ощущение, самым естественным и понятным образом. Михаил Андреев уверенно, ступенька за ступенькой, поднимался вверх по номенклатурной лестнице: работа в обкоме ВЛКСМ, потом он был выбран директором Калининградского дворца творчества детей и молодёжи (бывший Дом пионеров). В 90-х Андреев побеждает на выборах в тогдашнюю городскую Думу Калининграда. Но потом его пригласят на работу уже в областную администрацию. В 2006 году Михаил Андреев займёт пост министра культуры.
Именно при Андрееве в городе торжественно отпразднуют знаковое событие — 750-летие Калининграда-Кёнигсберга. Благодаря большому вливанию федеральных денег, тогдашнее руководство смогло осуществить практически все свои мегаломанские мечты. Но 750-летие стало и определённым инструментом, благодаря которому город стал куда менее провинциальным в плане культурной жизни. В частности, фестиваль «Балтийские сезоны» из разового «подарка» превратился в ежегодное событие. Однако в команде нового губернатора Андреев не остался. В 2010 году он ушёл с поста министра, чтобы занять должность художественного руководителя Драмтеатра.
Основной акцент новый худрук сделал на том, что художественное учреждение должно зарабатывать. И нельзя сказать, что он не достиг успехов на этом поприще: в прошлом году Драмтеатр заработал 41 млн руб. Без субсидий со стороны областного правительства, правда, обойтись пока все равно не удается. В рамках проекта «Город и его люди» Михаил Андреев рассказал Афише RUGRAD.EU о том, почему ему не нравятся футуристические здания, как он научил Дом пионеров зарабатывать в тяжёлые 90-е годы и как удалось выиграть выборы в городскую Думу, не потратив при этом ни одной копейки.


«До сих пор жалею о Cиреневом сквере на месте ''Кловера''»

Я родился в Калининграде. С одной стороны, это был необычный город. Он отличался от других российских городов, которые я видел. Там, где в Калининграде ещё была плотная немецкая застройка, это были узкие улочки. Этим город производил такое камерное впечатление. С другой стороны, город начинал строиться: первые новостройки, девятиэтажки, первые панельные дома. Получался такой «огород». Начиная лет с 12 этот городской историзм очень сильно давал о себе знать. Я ещё помню, когда разбивали Королевский замок. Мы жили на улице Сергеева, и я прекрасно помню эти наваленные кучи кирпича от разрушенного здания. Из здания это превращалось в потёртую бетонированную часть территории.

Все мальчишки лазили по ещё не восстановленному Кафедральному собору. Все туда ходили, чтобы повосторгаться останками скульптур, витражей, самой внутренней архитектурой. Мировоззренчески это оказывало впечатление. Это побуждало к тому, чтобы больше читать исторической литературы, читать какие-то  документальные хроники. Интерес и ко Второй Мировой войне, и к Кёнигсбергу, и готической архитектуре вырастал из этих детских восприятий.

Я вообще не люблю, когда что-то ломают. Мне всегда очень жалко. Есть люди, которым нравится исключительно всё новое: построили на пустом месте футуристическое здание или стеллу, и люди восторгаются. Я всё-таки несколько консервативный человек. Я даже восторгаюсь какой-то ручкой на двери, хотя понятно, что это изношено.

Идеологической подоплеки этих разрушений я не понимал. Потом — понял: всё, что было немецкое, — это было чуждое нашей идеологии. Никак у меня в голове не укладывалось: чем камни, статуи или старинные трамваи помешали строительству нашего советского счастливого будущего? Потом постепенно в сознание приходило, что это были издержки идеологического содержания. И не только издержки.
Я никак не мог понять, почему у нас очень многое не восстанавливалось и не ремонтировалось. Не только потому, что «немецкое — значит, не наше». У меня складывалось ощущение, что все, кто здесь находятся, всё время в каком-то полувременном состоянии: нет ощущения своей земли. Хотя я сам родился здесь. Мне нравилось путешествовать, но мне безумно нравилось возвращаться, потому что это моя родина и мой дом. И потому что здесь красиво.

Мое любимое место в городе — Нижнее озеро. Это ещё с того времени. Мы получили квартиру на улице Сергеева, когда мне ещё годика три было. Там находили различные исторические тарелочки, медали, монеты и ложечки. Как можно было не любить это озеро? Когда его чистили, то там можно было что-то найти. А когда оно было заполнено водой, то мы катались на тарзанках. Искали патроны, которые бросали в костёр. У меня до сих пор шрам на брови остался. Но там были и потрясающие вещи, с точки зрения искусства. Напротив ликёро-водочного завода внизу, где раньше находились фонтаны и каскад, там была потрясающей красоты мозаика с охотничьими сюжетами (сейчас её, к сожалению, нет). Для нас это было целым событием: пробраться через невырубленные заросли (я там один раз для матери более 50 сортов сирени собрал), чтобы добраться до этого каскада. И тут начиналось чудо: ты заходил через эти арки — и мама дорогая! После всех этих кустов, этой заброшенности ты видел эту мозаику.

«На Нижнем озере» всегда заканчивались какие-то деньги. Неухоженность видно даже сейчас. Делались отдельные его части, но комплексно этой территорией никогда и никто не занимался. Какие там потрясающей красоты деревья, но дорожки неухоженные, со светом вечная проблема. Чистили озеро через пень колоду: то почистят, то бросят, то откроют лодочную станцию, то опять закроют, то есть эти фонтаны, то их нет. Куда эта мозаика исчезла? Да её просто потеряли безвозвратно.

Не только мы плохо относимся к сохранению культурного наследия. Мне нравится кирха в посёлке Родники — кирха святой Катарины в Арнау. Там фрески. Я думаю: а чего же так с кирхами произошло? Да сами немцы, несмотря на всю культовость (к святой Катарине в Арнау приходили женщины, испытывающие сложности с рождением ребенка), при всей святости и намоленности, два или три раза эти фрески замазывали. К сожалению, человек не всегда помнит о последствиях. Именно поэтому я консерватор. Меня пугают новые здания и архитектура. Это красиво и здорово, но меня это пугает.

Город очень сильно поменялся. И меня не только этот футуризм пугает: я понимаю, что надо развиваться, что не может быть пустых мест, но я до сих пор жалею о Сиреневом сквере на месте «Кловера». И до сих пор не могу понять, почему это произошло. Люди приходили в центр города насладиться этим оазисом. Где-то — «дикостью», где-то — неухоженностью, но в этом была такая поэзия. С одной стороны, сделали Королевские ворота к 750-летию города. Но ёлки-зеленые, не прошло и большого количества времени, как одно здание сзади построили, второе... Теперь даже вида нет. К сожалению, этот прогресс имеет больше сил и больше прав по сравнению с историей.


«В 90-е у нас не было проблем с зарплатой»

Почему я увлекся историей и культурой? Тот диссонанс между тем, что находилось в России, и тем, что находилось здесь, это любопытство постепенно стало давать свои корни. А, может быть, что-то ещё сидело... Знаете, я спектакли разыгрывал ещё маленьким ребенком. Для того, чтобы на мои спектакли приходили мальчишки со двора. Поскольку всем больше хотелось во дворе бегать, то я заманивал их апельсинами. Это смешно, но сейчас я думаю, что это такой маркетинговый пример. Свои издержки здесь были тоже: не все себя вели адекватно.

Противостояния людей культуры и людей партийных в партии не было совершенно. Я сталкивался с теми, кто в партии служил и работал. Наоборот, мне кажется, они уважительно относились к тому, что связано с культурой. Цензурирование было. Когда я работал в обкоме комсомола, то делал пионерские приветствия. Были специальные писатели, к которым обращались с просьбой, чтобы они стихи какие-то написали. Тогда было принято перекладывать на поэтический лад обыкновенную прозу жизни: пионеры докладывали партии, как мы живём. Когда мы всё это в обкоме партии согласовывали, некая цензура присутствовала. Две-три позиции вычеркивали — было такое. Но я не смогу сейчас конкретно вспомнить предмет. Видимо, это был какой-то пустяк, который для меня никогда значения не имел…

Дети [Сергея] Снегова учились у нас в школе. И он один или два раза был у нас в школе на «встрече с писателем». В то время было много этого дурацкого «барабанного боя», много было чего-то лишнего. Но было много чего и безумно хорошего. Где бы я ещё с таким количеством писателей встретился, как не в школе? Где бы я ещё услышал такое количество замечательных музыкантов и композиторов, которые по школам ездили?

То, как я ушёл во Дворец пионеров, — это ужасная история. Меня тяготила неопределённость работы в комсомоле. Я уже много чего увидел и понял: мне хотелось заниматься творческим проектированием. В 90-е годы пионерия, партия и комсомол, все ячейки — всё развалилось. Нужно было думать, как из такого потрясающего организма, как Дворец пионеров, сделать хорошее творческое предприятие. Здесь началась и экономика, и творчество. Вместе. Я всё время позиционирую себя как продюсера. У продюсера (у «голого» продюсера) задача — заработать денег. Но если это продюсер, который ещё и художественный руководитель, то он думает о том, как соединить творчество с экономикой. Это безумно тяжело.

Мы всё-таки начали во Дворце пионеров зарабатывать. Во-первых, мы начали делать дополнительные платные услуги. Нужно заниматься своим делом. Если театр, то он делает спектакли и продаёт билеты. Если танцевальная студия, то нужно либо учить людей индивидуально, либо учить их каким-то экзотическим вещам. Если бальные танцы, то это индивидуальные занятия. Если хоровой коллектив, то почему бы, помимо сольфеджио, не учить ещё и грамоте игры на отдельных инструментах? Мы стали идти в глубину. В тяжёлые 90-е годы у нас никогда не было проблем с выплатой зарплаты. Мы были чуть ли не единственным из учреждений, где платили зарплату два раза в месяц. А время-то было тяжёлое: и забастовочки были, и учителя устраивали бунты перед администрациями города и области. И актёры театра сидели на ступеньках и в палатках жили.

Мы стали зарабатывать какими-то платными мероприятиями. Мы тогда работали и как концертная площадка. Через какое-то время на наши коллективы обратили внимание и стали приглашать. Вот это было хорошо. Свои собственные изыскания в режиссуре начались у меня там. Началось это с новогодних проектов и праздников. Никто на самом деле не делал платных новогодних мероприятий. Корпоративы были чуть позже. Мы их делали: и у себя в стенах дворца, и на выезде. Заказывали их руководители учреждений: находились какие-то деньги. Но тогда их было всё-таки меньше. А вот школьники на Новый год к нам стали хорошо приходить. А это поле непаханное: новогодние огоньки, новогодние шоу-программы, новогодние спектакли. Мы стали заявлять о себе как о заведении культуры, которое может конкурировать с другими профессиональными коллективами. Конечно, к новой экономике нужно приспосабливаться. Если я живу в современном мире, то, каким бы я не был консерватором, я должен решать задачи, учитывая все особенности и сложности того, что происходит.


«Ты проголосовал за дядю Мишу?»

В 1996 году я пошёл в городскую Думу. Всё очень просто: неудовлетворённость безвластием, отсутствием внимания к нашему типу учреждений, отсутствием внимания к судьбе и истории города. Именно это заставило меня пойти в депутаты. Хотя я ещё очень любопытный человек. При всём своём консерватизме мне всё время хочется сделать что-то новое.

Слава богу, я ни одной копейки в это не вкладывал. Я ходил в каждую квартиру сам, встречался в гаражных обществах. До сих пор прекрасно помню весь свой округ. Меня поддержал мой коллектив. Мы расценивали, что это надо не мне, а это надо нам. Мы вместе ходили, вместе разрабатывали не только программу, но и рекламу. Смешная она, правда, была. Там было написано: «Ты проголосовал за дядю Мишу?» Педагоги такой слоган придумали, и красноармеец там показывал пальцем.

Конкуренция была. В депутаты шли из бывшего состава горадминистрации. Нас было человек шесть: двое были из власти и двое — бизнесмены. В своё время они были известны. Но фамилии не назову. Я нормально к ним по-человечески отношусь. Но «чёрного пиара» не было. Я был далёк от того, чтобы на меня кто-то чего-то придумывал. Тогда люди были немного ошарашены от того, что вдруг всё стало можно.

Городской совет до выборов в 90-х годах — это была старая советская система: в нём чуть ли не 200 человек было, никто никого не выбирал, всех назначали. Было очень интересно. Мы, во-первых, никаких денег не получали. Это сейчас существуют какие-то правила игры. А тогда между областью и городом постоянно трения возникали по поводу того, сколько средств от налогов на физических лиц останется у города. Мы тогда начали лоббировать всё, что связано с реконструкцией зоопарка. Ничего не помню такого про федеральное финансирование. Даже и в мечтах не было. Но, как это ни странно, было много на тот момент каких-то фондовых вещей. Можно было вписаться в какие-то гранты. Но федерального финансирования не было. Как умудрялись? Не знаю. Наверное, поэтому и получалось немногое, ведь федеральных средств не было.


«Культура — это когда дети во дворе матом не ругаются»

Шестнадцатилетний опыт работы достаточного эффективного, как всем казалось, менеджера привёл к тому, что меня пригласили работать в областную администрацию. При мне появились «Балтийские сезоны». И в это никто не верил. Я, честно говоря, сам боялся всего того, что там делал. Невозможно было что-то сделать, если бы не стимулирование. В том числе и из Москвы.

Как всё началось? Меня руководство области отправляет в Москву, чтобы я провёл переговоры, и они помогли проведению празднования 750-летия. Один из заместителей министра собирает целую команду и говорит: «Давайте послушаем, приехал начальник управления культуры Калининградской области, просит нас помочь». Я говорю: «Да, прошу помочь». Они говорят: «А вы сами-то чего хотите?» Они правильно сказали: мы хотим, чтобы нам помогли, но мы для этого ещё ничего не сделали. Здесь очень большой толчок к тому, чтобы началась мыслительная деятельность. До сих пор многие мои коллеги: и Татьяна Суворова, и Валерий Лысенко, все наши библиотеки — помнят, как мы потом и до двух, и до трёх ночи сидели и проводили мозговой штурм, чтобы понять, чего мы вообще хотим.

«Балтийские сезоны» родились как один из моментов «подарка» федерального центра к юбилею. Именно тогда «родились» Королевские ворота. Приехал Швыдкой. Мы проезжали мимо разрушенных Королевских ворот, и я говорю: «Это, к сожалению, объект федерального значения. Но было бы здорово...» Михаил Ефимович обещал подумать. И придумал эту историю с Музеем Мирового океана, а Светлана Сивкова это воплотила как нельзя лучше. Но когда восстанавливали — ох, как пришлось потрудиться. Не одно пальто кислотой, которой кирпичи чистили, было проедено.

Начиналось это как «подарки». Можно было провести один раз и забыть. Очень многие мои коллеги сказали: «Сделали подарок, чего тебе надо-то?» А я понимал, что без событий, без создания поля... Я никогда не забуду концерт Юрия Темирканова. О нём большая часть публики Калининграда, может быть, даже и не слышала. Темирканов дирижирует оркестром, а я смотрю на публику и вижу реакцию: сначала, как обычно, все толкают друг друга, когда рассаживаются. А когда концерт закончился, все друг друга пропускать стали к выходу. В таком оцепенении все были. Это была какая-то магия. Мне показалось, что начал происходить разлом старых отношений. Ведь что такое культура? Это когда ты зашёл в лифт, а там ничего не искорёжено, когда дети во дворе матом не ругаются. Я вдруг увидел, что начала появляться культура.

У меня нет ощущения [после увольнения из правительства], что я спустился вниз по карьерной лестнице. Я чувствую себя безумно счастливым человеком, [назначение художественным руководителем Драмтеатра] рассматриваю как взлёт. Искренне говорю. Поводом стал уход Жени Марчелли. Он меня даже в чем-то... Не подставил, не подвел, но я немножко не того ожидал. Женя вдруг задумал уходить в силу различных обстоятельств. И вот сразу не было, кого поставить. Оказалось, что надо закрывать эту нишу. Я чувствовал какие-то обязательства: я был виноват в том, что я поставил Женю. А Женя не захотел работать в силу каких-то обстоятельств: ему предложили Театр имени Волкова в Ярославле — вот уж повышение, так повышение, из любых министров уйти... Но я считаю, что уйти из министров в руководители театра — это очень большое повышение.

Я очень долго пропагандировал, что культурное учреждение может работать в режиме автономного учреждения. Что оно может быть эффективным с точки зрения экономики. Что можно выстроить и информационную политику, рекламную политику и репертуарную. Самое тяжёлое, как оказалось, — это выстроить репертуарную. Намного сложнее, чем экономику.

Театр в контексте нашего времени больше продюсерский. Он уже меньше зависит от какого-то авторства, от того или иного режиссёра, тех или иных актеров. У меня, безусловно, было понимание, что Драмтеатр должен делать так и так, чтобы начать зарабатывать. Иначе я бы не пошёл. Меня приняли на работу только после того, как я составил бизнес-план. До этого такого документа не было. Никогда. Никто даже не знал, как его делать и как он должен выглядеть. Я этот бизнес-план выполнил в первый же год. Хотя он был рассчитан на 3 года.
Что такое продюсер? Продюсер — это грамотное распределение финансовых средств и получение от них соответствующей отдачи. Даже в том, как мы расставляем свой репертуар, есть свой смысл. Даже то, в какое время мы выпускаем спектакль, имеет огромное значение. Дело не в случае, не в удаче. А исключительно в расчёте.


Текст: Алексей Щёголев
Фото: Юлия Власова, Анна Пласичук