Юрий Буйда родился в Знаменске и по праву может называться одним из самых важных писателей для Калининградской области. Однако этот титул по умолчанию занят Евгением Гришковцом, обласканным властями всех уровней. Если Гришковец — это условный набор философии для посетителей гастропаба «Лондон», которым нравится называть себя «калининградским средним классом», то Буйда — это куда более жесткое и одновременно жестокое, но честное чтиво.
Поначалу кажется, что Юрий Буйда является естественным продолжением традиций писателей-почвенников в русской литературе.

При этом его самый известный сборник рассказов «Прусская невеста», попавший в шорт-лист «Русского Букера», с равным успехом наследует не только условному Шукшину, но и Гофману, и даже Юрию Мамлееву с его «Шатунами» и «Живым кладбищем». Послевоенная область в интерпретации Юрия Буйды предстает весьма жутковатым местом, которое населяют порой совершенно безумные персонажи со всем прилагающимся набором физических уродств и девиаций. Рецензенты «Прусской невесты» даже называли область «моделью полного и окончательного ада», указывая, что, несмотря на весь внешний ужас и жестокость автора, сквозь текст обязательно пробивается свет (для порядка, этот свет называли «гнилостным»). Но порой Буйда не оставляет читателю даже этого робкого права на надежду и счастливый исход.

Жизнь сельского городка в «Прусской невесте» наполнена перманентным бытовым насилием, пьянством и совокуплениями (которые не объясняются какой-то идеологией, а существуют потому, что сама жизнь так устроена). Там, где Гофману для его фирменного гротеска требовалась магия, чудо и волшебство, у Буйды все происходит самым естественным образом, без какого-либо вмешательства сверхъестественного: главная героиня рассказа «Ванда Банда» — самая сильная в мире женщина, с усиками, которые «твердые, как щучьи ребра», способная одним ударом «завалить десяток хулиганов и забор, возле которого происходило дело» — влюбляется в мужчину тридцатисантиметрового роста (но «со всеми атрибутами»), которого случайно откапывает в саду. Ткань рассказа вроде бы и фантастическая, но Буйда рассказывает обо всем этом таким обыденным языком, что кажется, что так и должно быть.

В 2008 году местная театральная группа D'Театр поставила спектакль «Рита Шмидт Кто Угодно» по одноименной повести Буйды. Неожиданно вокруг постановки стал разгораться скандал. Активисты «патриотической направленности» стали обвинять театральную труппу в русофобии, а ее руководителю — грозить уголовным делом по статье 282 УК РФ. Тогда поведение активистов казалось совершенно новым творческим методом противостояния против «неугодных» театральных постановок и книг. Сейчас подобное поведение — крепкий мейнстрим, которым вряд ли кого-то можно удивить. Но Буйда в какой-то степени стал одним из первых писателей, которому пришлось испытать этот необычный творческий метод на себе.

С начала 90-х годов Юрий Буйда живет в Москве и работает редактором в ИД «Коммерсант». В Калининградскую область он приедет в рамках Дней литературы. В эту субботу в Калининградской областной научной библиотеке пройдет  встреча Юрия Буйды с читателями. Афиша RUGRAD. EU в преддверии этого события попыталась вспомнить, как выглядит Калининградская область в произведениях писателя.


Я родился в Калининградской области через девять лет после войны. С детства привык к тому, что улицы должны быть мощены булыжником или кирпичом и окаймлены тротуарами. Привык к островерхим черепичным крышам. К каналам, шлюзам, польдерам, к вечной сырости и посаженным по линейке лесам. К дюнам. К морю, чьи плоские воды незаметно переходят в плоский берег. И я не знал иного способа постижения этого мира, кроме сочинения этого мира. Однажды я узнал, что родной мой городок когда-то назывался не Знаменском, а Велау. (Из рассказа «Прусская невеста»).

Это была странная земля — Калининградская область. И она такой странной остается и до сих пор. Там смешались несколько реальностей. Причем некоторые реальности — точно фантастичные.... Однажды я нашел пехотную гранату и по назначению ее использовал. Чуть не убил учителя по труду. (Выступление на Международной книжной выставке в 2015 году).


Дважды переходивший из рук в руки, разбитый и сожженный городок, населенный истосковавшимися по дому русскими солдатами и молчаливыми немцами, которые, шатаясь от голода, мыли тротуары с золой вместо мыла и меняли девственность своих дочерей на кусок солдатского хлеба. (Из рассказа «Ева Ева»).


Он узрел труп городка — без позеленевших от вечной сырости заборов и гудящих над помойками мух, без плывущего по Преголе дерьма, без пишущих машинок, у которых отсутствовали литеры “ч”, “р” и “т”, без неукротимого бабника Глаза Петровича, чей стеклянный глаз излучал энергию, прожигавшую женские юбки до трусиков, без шляп партии и шляп народа. (Из рассказа «Аллес»).

Его называли «Калининградом», а мы его называли «Кенигом». От слова Кенигсберг. Там жил Кант. Бывший юнга Балтийского флота мне рассказывал: «А я в этой гробнице Канта водку пил и колбасой закусывал. Нет там никакого Канта. Там Сева сидел!» И фотографию показывал кстати. (Из выступления на Международной книжной выставке в 2015 году).

Жили здесь немцы. Была здесь Восточная Пруссия. От нее остались осколки — эхо готики, дверная ручка причудливой формы, обрывок надписи на фасаде. В отличие от осьминога, бездумно занявшего чужую раковину, мне нужно было хоть что-нибудь знать о жизни, которая предшествовала моей и создала для моей жизни форму. Учителя, вообще взрослые, были неважными помощниками. Не то, что они не интересовались прошлым этой земли, нет, — но им было некогда, да и потом, им сказали, что чужое прошлое им не нужно. Был тут «оплот милитаризма и агрессии», жил и умер Кант — и довольно.  (Из рассказа «Прусская невеста»).

Все было странно. И тем, кто туда приехал: из Ярославской области, из сожженной Курской области, из Белоруссии приезжали целым сельсоветом. Когда я брал интервью у этих стариков, они говорили: «320 землянок — это был весь сельсовет». Приехали и ахнули: асфальтовые дороги. Каменные дома, а в доме электричество! И такая штука белая... «А это что?» «А сюда ходят в туалет». «В доме?!» Это все было чудом. То есть попали из русских, сожженных деревень в игрушечное царство. (Из выступления на Международной книжной выставке в 2015 году).

Кто-то вспомнил, что, по рассказам живших здесь немцев, когда-то тут стоял банк, разбомбленный английскими самолетами, которые весной сорок пятого взлетали с Борнхольма. Возбужденные мальчишки, набив мелочью карманы, принесли на Семерку весть о несметных сокровищах, и сотни людей ринулись на луг, прихватив ведра, мешки и лопаты. И только дед Муханов, посасывая вечную сигарету, набитую вместо табака грузинским чаем высшего сорта, с презрительной миной наблюдал в подзорную трубу с крыши своего дома за людским муравейником, бурлившим вокруг беспомощно замерших бульдозеров и тракторов. (Из рассказа «Витька-фашист»).

Для русского человека это был странный мир. Для белоруса, для украинца. Для советского человека. Странный мир, он действительно иногда казался каким-то фантастическим. Информация о немецком прошлом была дозирована или просто закрыта. Не было источников. Это сейчас книг полно. А тогда не было ничего. Тогда [было] так: это [Калининградская область] плацдарм милитаризма и агрессии и больше ничего. Хотя, на самом деле, с этого плацдарма на Россию напали один раз: 22 июня 1941 года. В 1914 году Россия напала на Восточную Пруссию. Если вы помните «Тихий Дон», то там Гришка Мелихов по моим родным полям скакал и рубил немецких ополченцев. Успешно. (Из выступления на Международной книжной выставке в 2015 году ).

В перерыве болельщики устраивались на травке у ограды стадиона, вокруг расстеленных газеток, на которых раскладывали свежие огурцы и помидоры, хлеб и разящее чесноком сало, уже чуть согревшееся и расплавившееся, но незаменимое под стакан водки с горкой. Дети со своими пятачками и гривенниками осаждали огромный автофургон, где Феня из Красной столовой, во всегдашнем своем клеенчатом фартуке, торговала леденцами, печеньем и скрипящим в носу лимонадом. Успевшие подпить музыканты исполняли «На сопках Маньчжурии» и «Амурские волны» — во главе оркестра совершенно лысый круглый Чекушка с трубой, на отлете — его сын Чекушонок, уныло раскачивавшийся над постылым барабаном. (Из рассказа «По имени Лев») .

Туда съехались кто? Туда съезжались многие люди, которые хотели забыть о своем прошлом. Начать жизнь с нуля. Новую. И возможности такие были. У нас на улице, в городке, где я родился и рос, [жили] Груберы, Беленькие, Буйда. Что за фамилия Буйда? Бог его знает, что за фамилия Буйда. Корейцы, китайцы... Это смешение. Калининградская область по количеству титульных национальностей (точнее говоря, титулов) была равна Советскому Союзу. (Из выступления на Международной книжной выставке в 2015 году).

Как-то незаметно для себя Катерина Ивановна втянулась в сбор пустых бутылок — по пустырям, закоулкам, у магазинов, — вступая в ссоры с мальчишками-конкурентами, при виде ее оравшими: «Почем фунт старушатины!» — и перехватывавшими добычу. (Из рассказа «Синдбад Мореход»).

Мы-то и то не знали, что немцев будут выселять. Так, догадывались, может, некоторые. Догадывались, хотя не очень-то верили. Их же тыщи жили тут, в своих домах. Это мы были приезжие, сброд блатных и нищих, кто откуда, приехали-уехали. А они тут, в этой своей Восточной Пруссии, жили и уж семьсот лет как хоронили своих покойников. (Из рассказа «Рита Шмидт Кто Угодно»).

Странные земли. Странные люди. С немцами жили все-таки 3 года. Кладбища, на которых хоронили первых своих мертвецов, были немецкие. И там немецкие могилы с 15, 16, 17 года. А рядом наши могилы. Рядом были кресты. Кресты — странные. Все написано по-немецки, но смотришь — и русские фамилии. А почему? А потому что здесь в Семилетнюю войну было знаменитое сражение при Гросс-Егерсдорфе. (Из выступления на Международной книжной выставке в 2015 году).

«Свинцовые леса» — это там, где русские войска дрались так, что оружейный свинец набил деревья, которые нельзя было пилить. Они были нашпигованы свинцом. И рядом рыцарские замки, мемориалы, посвященные суворовской и кутузовской армиям. Все перемешалось. Это громадный перекресток крови. Когда-то туда протестанты со всей Европы бежали. Потому что восточно-прусское герцогство первым объявило свободу совести. Раньше французской революции. И туда приехали французские гугеноты, чешские гуситы, русские старообрядцы. Очень специфическая земля. (Из выступления на Международной книжной выставке в 2015 году).

У моей малой родины немецкое прошлое, русское настоящее, человеческое будущее. (Из рассказа «Прусская невеста»).


Текст: Алексей Щеголев
Фото: Анна Пласичук