В рамках проекта «Город и его люди» экс-журналист столичного «Коммерсанта» Олег Кашин рассказал Афише RUGRAD.EU о местной политической тусовке 90-х годов, как Калининград был «русским Нью Гэмпширом» и что плохого случилось с городом после его 750-летия.


Я родился в Калининграде, и мама моя родилась (правда, в Зеленоградске, но они довольно быстро переехали в Калининград, в котором к тому времени уже жила моя прабабушка), поэтому я коренной калининградец, и даже успел немного этим всерьез погордиться. Когда в какой-то момент в городе появилось слишком много некоренных жителей — я, по-моему, один из немногих, кто, по крайней мере, писал, что в девяностые на бытовом уровне существовала серьезная напряженность между местными и приехавшими из Казахстана. Видимо, только то, что и те, и те были русские, как-то позволило не перейти от ворчания на межличностном уровне к каким-то более скандальным и опасным вещам. Я бы с удовольствием почитал что-нибудь об этом, какое-нибудь исследование или книгу, но у нас таких исследований писать, к сожалению, не принято.

Восьмидесятые я застал совсем ребенком, но есть вещи, которые дети помнят лучше. Калининград, конечно, не Рига и даже не Клайпеда, но все-таки область, как мне кажется, воспринимала себя именно в прибалтийском контексте, буквально как четвертая прибалтийская республика, которой просто повезло чуть меньше, чем трем остальным. Всякие поговорки того времени — «Ты меня не Панемуне, я тебя не Пагегяй». В Панемуне моя бабушка ездила за телевизором «Шилялис», в Клайпеду я сам с мамой ездил за колбасой и канцтоварами к школе, и даже за мороженым, которого у нас тоже почему-то не было, и в школу ходил, как и многие, в литовской форме с золотыми пуговицами — в голову приходят, понятно, прежде всего, какие-то совсем бытовые вещи, но они же и культурные. Я знаю про Юрате и Каститиса, и про Эгле, королеву ужей, и про Нерингу, которая набрала в передник песка и насыпала Куршскую косу — при этом у меня даже не было книжек с этими сказками, просто откуда-то знал.

Я много ездил по России, видел города, состоящие сплошь из гопников, алкоголиков и отсидевших урок. Военные и моряки на таком фоне — это цивилизация, это Европа. У меня отец моряк, это очень благородная профессия, я сам чуть не стал моряком. У нас студентов было больше, чем ПТУ-шников, у нас гопников практически не было, у нас вместо класса промышленных рабочих, которых было меньше, были люди, которые к тридцати годам видели всю Европу и Америку, а Канары не считали заграницей, потому что там был магазин «Совиспан», в пакетиках которого мы все носили в школу сменную обувь. А 750-летие, Боос, приход в город московских монополий, в том числе медийных — ну да, стало больше денег, но это деньги уже заведомо чужие. Калининград стал превращаться в обычный российский областной центр. Но он ведь сопротивляется, даже сейчас.

То, что наши «говнари» вместо «Арии» и «Короля и шута» слушали «Депеш», «Кисс» и потом «Нирвану» — это тоже великое преимущество нашей культуры. Но на «Вагонку» я стал ходить только в начале нулевых, так-то рос совсем домашним мальчиком, поэтому для меня местная идентичность — это «Новый наблюдатель», это «Радио БАС» и «Балтик Плюс», это карикатурный культ Канта и загадочный фильм «Кенигсберг в Калининграде», которого никто не видел, но все знали, что «Каскад» продает видеокассету с этим фильмом на трех языках, и ее можно подарить иностранному гостю. Кстати, что касается гостей — к моим бабушкам и дедушке в 1990 году приезжал немец, который жил до 1945 года в их доме. Вот тоже — вместо бараков и сталинских домов у нас был немецкий жилой фонд, а ведь вся местная идентичность начинается с дома.

Сельма на фоне того района, где я рос (я рос на Зеленой) или тем более Острова и Балтрайона — это еще очень даже ничего, такой вполне московский спальный район. Но да, город выглядит ужасно, и я действительно почти всерьез верю, что это сделано нарочно. Я миллион раз ходил по улице профессора Баранова, миллион раз видел этот склад текстиля с колоннами, который стоит ближе к Пролетарской, и мне никогда не приходило в голову, что это здание немецкого концертного зала. Когда я стану мэром Калининграда, я, конечно, сделаю в этом здании опять концертный зал или театр. Дом Советов — это еще оригинально и весело. Меня гораздо сильнее удручает хрущевская застройка Ленинского проспекта. Я надеюсь, когда-нибудь это все поломают и построят нормальные дома.

В Калининграде, насколько я понимаю, не было воров в законе, криминал здесь представляли бандиты, то есть, в общем, такой простой местный народ, без целования руки грузинскому или узбекскому дедушке и без вытатуированных на плечах или коленях звезд, то есть безо всей этой мерзости, просто гражданское общество, хоть и диковатое и вооруженное. Я помню, как убивали табачников, помню памятник им на стадионе «Трудовые резервы», один табачный магнат, которого взорвали уже на излете, был моим соучеником по морскому лицею — у него была первая в истории серебряная медаль, а у меня год спустя первая золотая. Когда вся эта культура начала, если говорить деликатно, институализироваться, то есть сращиваться с ментами и властью, я уже жил не в Калининграде, поэтому калининградский бандит для меня — в какой-то мере даже симпатичная фигура. Боже, что я говорю, смайл.

Я помню демократические митинги девяносто первого года с артистом Геннадием Полищуком, который почему-то был лидером местного демократического движения, а потом очень быстро ушел из политики и стал ведущим программ для детей и пенсионеров на «Радио БАС». Помню и, как сразу же в девяносто втором году, начались митинги «красно-коричневых» — в городе откуда-то образовались сторонники Нины Андреевой, РНЕ (признана экстремисткой организацией - прим.ред.), какие-то профессора из университета стали «Русью балтийской» и даже пытались пропагандировать «историческое» имя города — Княжград, но не очень успешно, хотя один из этих профессоров Владимир Петрович Никитин несколько созывов подряд потом будет единственным калининградским одномандатником. Я немного его знал тогда, хороший мужик.

Самая очаровательная политическая особенность Калининграда была до Бооса, то есть до отмены губернаторских выборов — мы же были русским Нью Гэмпширом, то есть регионом, точно отражающим доминирующий в остальной стране политический тренд. Во времена Попова и Собчака у нас был профессор Маточкин, во времена Лужкова — крепкий хозяйственник Горбенко, потом пришла мода на силовиков, и в нашем случае это был адмирал Егоров (его не за что было любить, но сейчас думаю — но ведь силовик понарошку лучше, чем настоящий силовик; представьте, что вместо Егорова был бы Кириченко или Лапин, и подумайте, что лучше). Ну а потом начались уже назначенцы, магия пропала.

Я, и это уже конец девяностых и начало нулевых, сочувствовал нацболам и немного с ними дружил — прежде всего с Андреем Игнатьевым, аспирантом КГУ, специалистом по санскриту, идеальным русским интеллигентом, которого потом, к сожалению, как-то перекупили или запугали, и он стал деятелем кремлевской «НБП без Лимонова». Знал Дениса Оснача, который играет теперь в группе «Дом Советов», а тогда он приносил мне «Лимонку», а уже когда я жил в Москве, я видел его в окне захваченной нацболами президентской приемной, потом его за это посадят в тюрьму. Но вообще политической жизни на уровне улицы у нас скорее не было. И, как и сейчас, когда политической жизни нет, а я пишу какие-то прокламации в интернете, так и тогда каждую пятницу в «Калининградской правде» под псевдонимом К. Солин я писал всякие тексты в духе газеты «Завтра» и «Лимонки». Иногда я жалею, что от того времени (1998-99) не осталось архива в интернете, но вообще это меня радует — тексты были слишком наивные и слишком пропутинские, хоть мы тогда и не знали еще слова «Путин».

У нас было РНЕ, которым руководил охранник парка 40-летия ВЛКСМ, были невыразительные коммунисты и нацболы, была уже упомянутая «Русь», была, кстати, Балтийская республиканская партия, которая как-то была связана с автобусным бизнесом, и поэтому в автобусах висели стикеры этой партии, но вообще да, конечно, все было довольно тихо. По-европейски.

С местной буржуазией я довольно близко, хоть и по чуть-чуть знакомился уже в начале нулевых, когда писал для тогда еще совсем тоненьких и маленьких «Королевских ворот» — и это да, была самая настоящая провинциальная буржуазия, такие мебельщики, строители, торговцы и прочие. Потом, уже глядя на все это из Москвы, я наблюдал, как у кого-то отжимают бизнес москвичи, у кого-то еще что-то ломается. Недавно я познакомился с Игорем Плешковым, таким героем из того ряда, который я помню по старым временам, и он именно выглядит романтическим героем из прошлого, единственный вопрос — когда его съест какой-нибудь государственный бетонный холдинг с московским менеджментом.

СМИ в городе были очень хорошие по меркам российской провинции девяностых, но я все-таки предпочитал московскую прессу, хотел писать одновременно как Минкин, которого лет в шестнадцать я очень любил, и как Проханов. А когда занялся репортерством (это была уже «КП-Калининград») — конечно, хотел быть как Колесников. Пятнадцать лет назад Колесников это было очень круто.

Я работал в «Комсомольской правде», давно дружу с семьей Власовых и как-то не готов отождествлять их со Скойбедой и Стешиным. Это сугубо калининградская история, и даже по вам это видно — вы думаете, что в России все так же, как в Калининграде, хотя хрен вы где найдете регион с сильной оппозиционной прессой, в большинстве регионов оппозиционной прессы просто нет и быть не может. Почему мы все так носимся со Шлосбергом и его газетой из Пскова? Потому что это невероятно — антигубернаторская газета в России, в провинции! А в Калининграде таких газет много больше одной. Это невероятно.

Я могу говорить только о тех временах, когда я жил в Калининграде, а это 11 лет назад, и тогда калининградское телевидение, даже частное, выглядело диковато даже в сравнении с телевидением других регионов. Если вы говорите, что лучше не стало, я охотно готов вам поверить. Зато какое было радио. «Калбас-парад» — это просто программа «Взгляд» конца восьмидесятых, нечто безумно крутое. Я успел немного поработать с Максимом Михайловым, уже на «ОК-радио» делал очень, мне кажется, смешную программу, в которой я обозревал безумные калининградские новости, иллюстрируя их песнями. Потом Максим погиб в Москве, а я уехал в Москву, и сейчас вместо тех великих радиостанций — Love Radio да «Шансон», и это очень грустно.

Газета «Новый наблюдатель» была выдающимся феноменом, и мне очень жаль даже не то, что ее сейчас нет, а то, что такая газета сейчас невозможна — вертикаль выстроена не только в политике, но и в медиа, оригинальная местная пресса всегда проиграет московской франшизе. К «Калининградской правде» мои предыдущие слова тоже относятся — в девяностые она была адекватна региону, такая скучная, консервативная, но живая. Сейчас что-то совсем жалкое.

Мне казалось, особенно после того, как Рудников перестал быть таким калининградским Невзоровым, способными уволить вице-губернатора и посадить киллера, что нишу газеты «Жизнь» на местном рынке занял он. Я до сих пор пересказываю всем очерк о морге из «Новых колес» пятилетней давности, там был заголовок «Украли матку», мне он снился даже одно время. Жуть такая хтоническая.

Я и сейчас не вижу, чтобы полиция кого-то здесь жестоко разгоняла — пример 2010 года может считаться устаревшим, но я видел, как нашим ментам неуютно в роли потенциальных «разгонятелей» митинга, и как они были рады (это был уже «мандариновый флэшмоб»), что никого не пришлось разгонять. А открытость политиков — да, она тоже уникальная, нет второго такого региона, в котором я мог бы напрямую звонить на мобильный мэру или губернатору, или прийти без заказа пропуска в областной парламент. Нет-нет, Калининград — это совсем не Чечня. И это очень здорово.

Вряд ли я когда-нибудь смогу твердо сказать, что нет, я никогда не вернусь в Калининград. Такая опция есть всегда, и она меня часто греет. А чего не хватало в городе — ну, видимо, того, за чем я уехал в Москву. Хороших СМИ с хорошими зарплатами, театров и музеев, магазинов и кафе. Но сейчас с этим в Калининграде объективно лучше, чем в мое время. Ну и вообще я оптимист, и, наверное, подспудно я не очень боюсь каких-то всероссийских потрясений именно потому, что знаю — Калининград у себя там между Польшей и Литвой переживет их спокойнее, чем любой другой российский регион, и я не переживаю за Калининград.


Текст: Алексей Щеголев