Роман Широухов в городе раньше был известен как археолог и один из самых молодых сотрудников историко-художественного музея. С 2014 года он, правда, свою музейную деятельность оставил и теперь по большей части занимается международными научными проектами. В рамках проекта «Город и его люди» Роман Широухов рассказал Афише RUGRAD.EU о влиянии «прусского бессознательного» на региональную идентичность, о том, как Калининград застрял в 2005 году и чего не хватает местным музеям, чтобы стать современными учреждениями культуры.


О региональной идентичности и о том, чего «больше нет»

Я родился в Псковской области, на границе с Латвией. В Калининградскую область приехал в начале 85-го, когда мне было чуть больше года, так что у меня всегда было ощущение, что я здесь родился. Я попал сразу в правильное место – на Балтийскую (Вислинскую) косу. Первые 6–7 лет жизни я провел там. Это уникальное место: оно, как и сейчас, было довольно уединённым. Жизнь, как на острове: с одной стороны – море, с другой стороны – залив. Сочетание четырех факторов: балтийская прусская атмосфера, «немецкая цивилизация» (там был построен последний аэродром Люфтваффе со всей инфраструктурой). Получается, что природа балтийская, инфраструктура – немецкая, лучшие телепередачи были польскими, а язык общения – русский. Мультикультурное, по сути своей, место. Такое разнообразие в одном месте стало своеобразным фундаментом для становления моей личности.

У меня была возможность сравнить эти ощущения с «большой Россией». Каждое лето мы приезжали к бабушке и дедушке. Они жили в Острове – город, который находится на одинаковом расстоянии от Латвии и от Пскова. И безусловно, среда отличалась: отсутствием моря (а море было очень важным фактором), отсутствием «человеческой» архитектуры. А эта «прививка» немецкой архитектуры, которую я получил на косе, сформировала восприятие о том, что немецкая архитектура (по причине простоты и гармоничности форм) является наилучшей. Когда я видел архитектуру старых российских городов, то мне это всё казалось чем-то бесформенным, чем-то чужим. Мне там тоже нравилось, но уже с 7–8 лет между «здесь и там» сложилась бинарная оппозиция «свой – чужой». Когда мы возвращались домой, проезжали по двухъярусному мосту, мимо руин Кафедрального собора, я воспринимал, что это «своё»: красные черепичные крыши, дороги, окружённые аллеями деревьев, и даже бункеры на пляже. Маковки церквей, бескрайние просторы – это уже что-то другое, не моё. Дальше эта позиция развивалась: в 2006 году я думал поступать в Москве или нет, провел там две недели и понял, что больше там находиться не хочу. Мои бабушка и дедушка жили в военном городке в «хрущевках» с плоскими крышами, построенных из блоков. И эти дома отличались от тех, в которых жили мы сами. Да, Балтийск – тоже военный городок, но он отличался в более выгодную сторону, благодаря морю, архитектуре и какой-то особенной атмосфере. Российские города – другие: я помню ветер, носящий пыль с грунтовых дорог, вместо раскидистых лип и дубов – пугающие, высохшие пирамидальные тополя.

Помню поездки в Калининград в возрасте 6–7 лет. Это было целое путешествие: сначала мы отправлялись на пароме через пролив, потом в Балтийске садились на поезд. Там есть очень живописный отрезок в районе руин замка Лохштедт, похожий на момент из, кажется, «Унесённых призраками» Миядзаки: поезд идет у кромки воды. В городе маршрут был очень простым: рынок, зоопарк, какие-то магазины, покупки и парк аттракционов. Мне не нравилось на рынке, не нравилось в сером советском центре города, но мне очень нравилась атмосфера в районе зоопарка и бывшего парка Калинина: город был очень зелёным. Да и некая гармоничность сохранившейся застройки тоже приятно влияла.

Мое увлечение археологией связано в том числе и с воспоминаниями о косе. В 80-е годы она представляла из себя уютный уединённый уголок, а раньше это было место ожесточённых боев. Об этом напоминали не только руины форта на берегу моря и выбоины от пуль на стенах домов, но и бункеры, словно бетонные гусеницы, сползающие с дюн на пляж. Когда мы с отцом гуляли в районе бункеров, иногда находили человеческие кости, выбеленные песком и ветром. Когда я спросил отца, что это такое, он сказал, что это останки людей, которые здесь погибли. Ну и в местной библиотеке была книга про раскопки динозавров в пустыне Гоби. Возможно, именно в те дни и зародилось моё увлечение прошлым и тем, «чего больше нет». Хотя, будучи историком, понимаю, что прошлое как процесс происходит здесь и сейчас.

Мне кажется, что на идентичность людей, которые здесь родились или выросли, на каком-то бессознательном уровне влияет культурный ландшафт. А он состоит не только из руин средневековых церквей или замков, но из таких обычных вещей, как аллеи вдоль брусчатых мостовых, краснокирпичные трансформаторные башенки и многое другое. Частью этого ландшафта являются памятники, которые, казалось бы, не видны с первого взгляда, памятники прусского наследия, которых в регионе очень много. От этого времени остались городища, топонимика, сакральные места. Сейчас после 20-летнего интереса к «немецкому Кёнигсбергу», к тому периоду, который лежит на поверхности, люди стали обращать внимание на что-то более древнее и постоянное. Это значит, что тот, кто хочет пойти дальше, найдёт огромный пласт цивилизации, который существовал здесь до прихода немцев, существовал параллельно, будучи в какой-то степени интегрированным, и продолжает здесь существовать дальше независимо от лозунгов и политической конъюнктуры. И этот прусский культурный пласт, возможно, выполняет некую основообразующую функцию. Для того чтобы подчеркнуть древнее городище, иногда достаточно просто вырубить деревья, поставить табличку и лестницу, и эти памятники станут частью культурного ландшафта, как это происходит в Литве или Латвии.

Безусловно, не всё советское или российское изначально плохо. Но признаем, что так мало было сделано хорошего за этот большой промежуток времени. Вместо создания новой интересной архитектуры и сохранения уже имеющейся инфраструктуры наше общество с каждым годом всё больше и больше разрушало. Несмотря на это, до сих пор существует слой разных памятников, которые подают эту территорию в целостности. Мне кажется, что наш регион интересен как раз таки в плане сочетания объектов разных эпох и культур, в их преемственности.

Мне национально-государственные идентичности кажутся скорее проблемой, чем достоинством. Мне кажется, что будущее Европы лежит за малыми идентичностями, учитывая возрастающую роль международных корпораций на фоне увядающего влияния национальных государств. Люди сами будут выбирать свою принадлежность по каким-то общекультурным ценностям (возможно, кем-то навязанным, а возможно, и накопленным). Тем более сейчас, в период активизировавшегося на федеральном уровне театра абсурда, накрывшего и нас в виде агитационных лозунгов и кричалок об истоках «российской идентичности», актуальной кажется некая преемственность в виде понимания ценности культурной преемственности и разнообразия в регионе. Российская культура всегда была полифоничной. Во время своего визита патриарх почему-то не упомянул, что та самая дореволюционная Россия (которую во многом сейчас идеализируют), Россия «самодержавия, православия и народности», была многонациональным и многоконфессиональным государством. Например, сегодня ни латыши, ни эстонцы, долгое время находившиеся под непосредственным влиянием немецкой культуры, не отрицают немецкого наследия, что не исключает их национальной идентичности.


О городских музеях

Кёнигсберг до войны не являлся важным культурным центром в полном смысле этого слова. Но в Кёнигберге был один из лучших археологических музеев в Северной Европе. Потом это всё исчезло... Сейчас так получилось, что у нас в городе нет хорошего центрального музея. У нас есть историко-художественный музей, который находится в стадии перманентного ремонта и прочих неурядиц, из-за которых уже в течении 5 последних лет жители и гости города лишены знакомства с прошлым. В любом случае существующий музей в плане управления и подачи себя не соответствует современному уровню. Несмотря на то, что директора и сотрудники наших музеев путешествуют по лучшим музеям Европы, где экспозиции интерактивны, где зрители – это часть процесса, где прошлое воспринимается не как бремя веков, а как некое интерактивное путешествие во времени, многое остаётся на прежнем, во многом «постсоветском», уровне. Конечно, это проблема федерального уровня: нехватка финансирования, нехватка кадров. С одной стороны, нашим музеям не хватает творческих людей, которые могли бы что-то изменить, с другой – творческие, открытые новому люди не находят себе места в таких учреждениях. В какой-то степени это замкнутый круг. Безусловно, оплата труда в наших культурных учреждения мало мотивирует сотрудников на творческий процесс. Но те же музеи в Литве и Польше – это тоже не очень богатые учреждения. Но у них больше возможностей для получения грантов и часто большая свобода в выборе поля деятельности.

Если говорить конкретно, то в том же историко-художественном музее должна поменяться сама концепция экспозиции и подачи материала. Мне они виделись и по-прежнему видятся по-другому. Музей исторического профиля должен стать некоей галереей путешествия во времени – собственно, машиной времени. Одно дело, когда мы приходим в безликий зал, где стоят пыльные экспонаты с табличками, которые и читать-то не хочется. Другое – как, например, в Музее праистории Стокгольма, где попадая в холл музея, вы оказываетесь в терминале аэропорта. Вам предлагают сесть в сектор «С» и отправиться в период бронзы или пропустить его и направиться дальше – в каменный век. Прошлое надо сделать близким и более понятным людям.

Если говорить о наших последних мероприятиях (экскурсии и лекции «о пруссах»), организованных вместе с Александром и Натальей Быченко (создатели музея-квартиры Altes Hаus. – Прим. ред.), то эта идея пришла ко мне после завершения постдок-проекта в Вильнюсе в марте. Мне захотелось представить результаты проекта широкой публике, а позже поступило предложение провести компактный курс лекций – погружение в историю «прусской» Пруссии.
В чём выигрывает небольшой частный музей? Он является более мобильным, динамичным, а помещение – более камерным. Плюс он не зависит от какой-то федеральной или областной конъюнктуры. А это очень важно. Мы часто видим, что наше восприятие реальности расходится с федеральной программой, которая нередко является не совсем применимой к нашим условиям. И вот такой частный культурный центр дает возможность для более близкого и интенсивного знакомства людей с любой интересующей их темой.

Мне кажется, что процесс создания частных музеев и культурных центров в Калининграде (если не будет бюрократических преград) только начинается и будет развиваться. Безусловно, не все так хорошо справляются с юридическими или административными препонами, как основатели Altes Haus, у которых есть для этого важный бизнес-опыт. Я бы хотел, чтобы таких проектов было больше. У наших соседей очень часто существующие официальные структуры – музеи и галереи – сами выходят к людям с какими-то лекциями и выездными путешествиями. Мы с Altes Haus сейчас, по сути, перенимаем опыт, который существовал в Европе и, между прочим, применялся также в некоторых музеях нашего города.


О Калининграде и Литве

В Литве я более-менее постоянно нахожусь с 2007 года, со времени учёбы докторантуре. Когда я только начинал там работать, у меня было впечатление, что, несмотря на некое культурное и цивилизационное отставание, у нас есть шанс. В 2005 году к нам пришёл Боос, а вместе с ним и большие федеральные деньги. С одной стороны, они нас в какой-то степени обленили, взяли многие местные инициативы в свои руки. По моему личному ощущению, до 2005 года область развивалась более динамично, было больше возможностей. В последние годы сложилось впечатление, что Калининградская область всё больше и больше превращается в некую застывшую «капсулу времени». В Литве и Польше время ушло куда-то вперёд, а у нас – остановилось на уровне 2005 года. Провинции области находятся в других «мини-капсулах»: они остались на уровне конца 90-х годов. Область мне напоминает какого-то старого человека, который сидит в квартире, ничем особо не занят, и время для него течёт очень медленно, в то время как для человека динамичного время летит очень быстро.

Калининградскую область легче сравнивать с Литвой. У нас больше общего прошлого из-за принадлежности к Советскому Союзу. И я хочу отметить, что, несмотря на некоторые проблемы, связанные с реалиями Евросоюза (миграция и др.), Литва сильно изменилась за последние годы в лучшую сторону. Это видно не только по фасадам домов или по улучшающемуся качеству обслуживания. Это общая динамика развития, роста, событийности. Смотрите, Вильнюс находится на востоке, никогда не входил в Ганзейский союз. Кёнигсберг всегда был частью Западной Европы, более динамичной по своему развитию. Но сейчас Вильнюс является гораздо более европейским городом, нежели наш город. С развитой инфраструктурой, с насыщенной культурной жизнью и, что немаловажно, с новыми автобусами, которые ходят быстро и по расписанию.

Чего мне не хватает в Калининграде для комфортной жизни? Поскольку я машину не вожу, отсутствие нормального и пунктуального общественного транспорта. Снова замкнутый круг. Видя эти разваливающиеся и чадящие автобусы, которые вечно опаздывают, люди пересаживаются на свои личные автомобили или такси. Отсутствие велодорожек… Относительно дешёвый бензин. Снова замкнутый круг. Я не говорю уже о гуманитарной катастрофе для каждого, кто ценит хорошие и качественные продукт и возит их из Литвы или Польши. Мелочи, скажет кто-то, но приятные. Административный барьер в принятии ключевых решений и организации культурных мероприятий, несмотря на лоббирование интересов и у наших соседей, в Калининграде преодолевается с трудом, и это проблема. Хотелось бы большей ясности, прозрачности в отношениях.

Что ещё? У нас не хватает адекватной уборки мусора и переработки отходов. Когда я нахожусь в Литве, то выкидываю мусор в разные контейнеры. Здесь этого нет. И это при том, что литовцы по сравнению с поляками были, как и мы, довольно сильно советизированы. Следы постсоветских травм в Литве едва ли менее отчетливы, чем у нас. Сутью этой травмы стало то, что отсутствие частной собственности и подавление инициативы породило беспрецедентную безответственность. Эта безответственность и безразличие наблюдается у нас в городе, на пляжах, парках и даже в подъездах многоквартирных домов, где мы с вами живём. Климатические и логистические условия располагают к удобному существованию в этом городе, он будто был создан для комфортного проживания. Близость моря, парки, богатое историческое наследие. Но, выезжая в область, в очередной раз мы почему-то видим разруху, горы мусора и грустных обывателей. Водитель автобуса, переселившийся к нам из материковой России, во время нашего последнего путешествия по Самбии сказал, что это всё из-за того, что в области хозяина нет. А мне кажется, что это происходит потому, что у многих из нас нет хозяина в своей голове.


Текст: Алексей Щеголев