Про нынешнего президента Калининградской торгово-промышленной палаты Феликса Лапина можно сказать, что его карьера развернулась на 180 градусов. В «нулевые» он руководил региональным управлением налоговой полиции — силовиками, заточенными под то, чтобы выбивать у бизнеса деньги. Когда орган упразднили, Лапин возглавил местный Госнаркоконтроль, а потом влился в команду губернатора Георгия Бооса. 

До конца губернаторского срока Лапин в правительстве не проработал. Боосу нужен был свой человек в администрации Калининграда, поскольку у действующего главы региона развивался конфликт с главой города Александром Ярошуком. Городу навязали двухуровневую систему управления, после чего Лапин занял кресло первого в истории Калининграда сити-менеджера — человека, который отвечал за исполнение бюджета и все хозяйственные вопросы. 

Закат политической карьеры Бооса в Калининградской области предопределил судьбу и Феликса Лапина: на второй срок он не был переназначен. После работы в руководстве «Калининградской железной дороги» Лапин сменил Алексея Зиновьева на посту президента Калининградской торгово-промышленной палаты — органа, который в конфликте власти и бизнеса, по идее, автоматически должен вставать на сторону предпринимателей. 

В рамках проекта «Город и его люди» Феликс Лапин рассказал Афише RUGRAD.EU как холдингу «Автотор» удалось выйти победителем из схватки с налоговой полицией, каково было работать под началом «авторитарного» Бооса, почему губернатор выбрал именно его для лоббирования интересов правительства в власти Калининграда и чью сторону он займет в случае конфликта власти и предпринимателей.

«Мы знали, где лежит то, что нам нужно»

Я большую часть жизни прожил на юге нашей страны, в Краснодарском крае: высокое небо, солнце большую часть года, поэтому когда приехал сюда в 2000 году, город произвел на меня не очень хорошее впечатление. Там 5 млн человек населения, от границы до границы — 600–700 километров. Здесь — 60 километров, и ты в границу уперся. Россиянам не понятно, что ты живешь здесь в ограниченном пространстве. Это первое. Второе — погода. Люди с юга сильно реагируют на такое количество пасмурных дней: когда не видишь солнца, не можешь питаться его энергией. Плюс давно забытый запах угля. В двухтысячном году в центре города [в Краснодаре] запаха угля не было. Коммунальная инфраструктура там была развита намного лучше, чем здесь, и всё время было желание (и не только у меня): взять ведро, тряпку и помыть область. Очень хотелось навести здесь порядок. Потенциально здесь всё было красиво. Но какая-то неухоженная она была. Единственное, что радовало, что зелени было достаточно.

Мне по-прежнему нравится, как здесь организована торговля. Думаю, что расположение на перекрестке торговых путей наложило свой отпечаток. Надо отдать должное тем ребятам, которые сформировали здесь первые «правильные» супермаркеты: «Виктория», «Вестер», «Семья». Они не жалели средств на формирование правильной услуги. В двухтысячном году краснодарцы, которые приезжали в гости, просто приходили и смотрели, как это работает.

Крупный бизнес здесь был своеобразный. Если сравнивать с Краснодаром, то компаний, которые потенциально попадали в сферу наблюдения налоговой полиции, было существенно меньше благодаря льготам, которые здесь действовали... Затраты государства, чтобы держать здесь управление налоговой полиции, были не оправданы. Содержание правоохранительного органа для государства — это немаленькие деньги.

На Кубани отношения между людьми складываются несколько проще: все мои друзья составляли там основной костяк управленцев, мы друг друга знали. Достаточно было с человеком провести профилактику, поговорить... Ты приглашал к себе кого-то из предпринимателей и говорил: «Мы сейчас с тобой побеседуем, у тебя есть время. Никуда ты не денешься: я знаю, где ты [недоплатил] и что ты [для этого сделал]. Лучше урегулируй свои отношения с государством». Уголовное преследование прекращалось при деятельном раскаянии: существует такой процессуальный порядок. Он говорит: «Извините, бес попутал», и платит [по своим долгам]. Я никак не мог понять, почему [здесь такая система не работала]. Начал сопоставлять: в Калининградской области на тысячу жителей было в 6 раз больше адвокатов, чем в Краснодарском крае. Я снимаю шляпу перед людьми, которые даже в ситуации, когда против тебя возбуждается уголовное дело, считали, что выгоднее, заплатить или пойти к адвокатам.

Мы расследовали уголовные дела, связанные с неуплатой налогов. Но сами споры об уплате налогов рассматривал арбитражный суд. Иногда у нас бывало так: мы, понимая, что было умышленное нарушение налогового законодательства, вдруг теряли доказательную базу, потому что в арбитраже он [предприниматель] выигрывал. И всё: предмета [преступления] больше не существовало.

То, что налоговая полиция — это силовики, которые могли в офис с автоматами вломиться и всех лицом в пол положить, — это в большей степени миф. Но не могу сказать, что этого не было. Бывало. Мы знали, что ведется двойная бухгалтерия и где стоит сервер с нужными данными. Наша задача была минимизировать [время] захода в офис: от порога до этого сервера, чтобы выхватить доказательную базу. В мою бытность такие штурмы случались, но очень редко.

Я категорически был против изъятия документов грузовыми автомобилями. Это абсурдно. Это плохая работа полицейских. Мы работали предметно. Мы знали, куда мы заходим, и знали, где лежит то, что нам нужно.

«Если бы я взял «Автотор» за «мягкое место» без оснований, я бы был уже в местах не столь отдаленных»

Предпринимателям, с которыми нас сталкивала жизнь, надо отдать должное, мы до сих пор со всеми нормально общаемся и нормально воспринимаем всё то, что было. У каждого своя работа, ничего личного. Я никогда не переходил черту личного. Никогда не пытался давить на людей. Брать на хапок — это очень плохая черта правоохранителей.

Налоговая полиция работала жестко и в Краснодарском крае, и в Калининградской области. Одно дело, когда у тебя спор с налоговой инспекцией: он решается в арбитражном суде. Из возможных решений — либо взыскать деньги, либо оправдать и не взыскивать. Уголовное преследование — это разрешенное законом нарушение конституционных прав, вторжение в личную жизнь со всеми вытекающими… Уголовное преследование — это всегда жестко.

Почему я «взял «Автотор» за мягкое место»? Были на то законные основания, поверьте. Иначе бы, учитывая значимость фигуры [основателя холдинга] Владимира Щербакова и его послужной список, меня бы не то, что на этом рабочем месте не было, а был бы уже в местах не столь отдаленных. Я не буду рассказывать суть того расследования. Но все, кто расследовал то уголовное дело в отношении «Автотора», показали себя как профессионалы высочайшего уровня. Мы прекрасно понимали, что с таким предприятием сложно работать. Обыски проводились в Москве, рядом с Маросейкой (по адресу Маросейка, 12 находилась Федеральная служба налоговой полиции. — Прим. ред.). Мы прекрасно понимали, что [у «Автотора»] есть выходы на руководителей Федеральной службы налоговой полиции. Сюда приезжали два директора федеральной службы (Вячеслав Солтаганов и Михаил Фрадков). Но мы продолжали делать свое дело. Безусловно, я ставил в известность власть предержащих. Если я представляю факты, то мне в ответ очень сложно сказать: «Ты не прав!» У меня были сложные обсуждения этого вопроса и с моими коллегами-правоохранителями, которые мне говорили: «Слушай, ты понимаешь, это уникальное предприятие. К чему может это всё привести? Давай считать». И мы считали. Но всегда было право уйти [от уголовного преследования] деятельным раскаянием. Не было ни у кого желания кого-то посадить. Мы никогда здесь не рубили «палки». Я приехал сюда уже генералом. Я никогда не выслуживался и больше бы, чем генерал-майор, здесь не вырос. Но потом было очень интересное решение арбитражного суда, которое разбило позицию уголовного преследования.

Когда упраздняли налоговую полицию, для многих сослуживцев это стало громом среди ясного неба. Все понимали, к чему идет, но что будет сделано именно так… и в страшном сне не могло присниться. Я приезжаю с обеда, а на управлении висит венок [похоронный]. Оказалось, предприниматель Евгений Попов так выразил свою радость. У него вот-вот должен был быть суд. Мы его подозревали в заключении фиктивных договоров с водителями, что он им «занижал» [официальную] оплату труда. (много было предприятий, которые платили заработную плату в конвертах). Так что для него это была великолепная новость.

Но вообще это была трагедия. Любой правоохранительный орган — место хранения секретов. Не знаю, сколько недель у нас печка работала, в которой документы сжигали. Какое настроение было в тот момент? Опустошенность. Потому что мы все любили свою службу и отдавались ей полностью.

«Мы должны были нырнуть на дно, встречаться пушерами, со всем отребьем»

В наркоконтроль пошел только по одной причине: я руководителю этой службы [Виктору Васильевичу] Черкесову дал обещание, что переведу управление налоговой полиции в наркоконтроль. Мне было жаль терять сотрудников, материально-техническую базу: у нас к этому времени была проведена реконструкция здания, были оперативно-технические возможности для ведения расследований, которых тогда даже в УВД не было, и с 1 июля управление поменяло вывеску.

Я знал, что я там [долго] служить не буду. Специфика деятельности была абсолютно разная. Большая психологическая нагрузка на сотрудников. Они постоянно сталкиваются с людьми, которые практически продали душу дьяволу (по-другому невозможно сказать). В налоговой полиции я должен был проникать в окружение людей, которые находятся на верхушке общества. В наркоконтроле мы должны были нырнуть на дно: встречаться с пушерами, со всем отребьем, чтобы добраться до тех, кто организовывает ввоз [наркотиков] на эту территорию. Область закрыта таможенными и пограничными службами. Но сюда постоянно ввозился героин, амфетамины, кокаин. На рубежах этого не могли пресечь, очень сложно.

Конечно, у Госнаркоконтроля здесь была своя специфика. Чтобы работать в так называемом «прикордонье», за границей, нужна была санкция руководства. Ты должен был понимать, откуда и что идет. Мы знали, что в Литве работали лаборатории по амфетамину, лаборатории работали и в Польше. Был ряд сильнодействующих препаратов, хранение которых не преследовалось в таких странах, как Турция. Допустим, мы знали, что из Турции в Варшаву летит борт, на котором наши земляки везут партию прекурсоров (вещество, участвующее в химической реакции и приводящее к образованию нового вещества. — Прим. ред.). Как сопровождать? Как доказывать? Это были сложности, с которыми не сталкивались в других регионах РФ.

Мы с оперативниками четко определили: мы не занимаемся улицами, не опускаемся до рубки «палок». Занимаемся теми, кто ввозит сюда [наркотики]. Улицы за милицией. К сожалению, потом всё перешло на рубку «палок». Госнаркоконтроль должен был заниматься другими масштабами.

Первым делом [на новой должности] я привлек к административной ответственности главу администрации, который мне рассказывал, что табор трогать нельзя. Начинались эти процессы еще при Егорове: мне говорили, что нельзя их трогать. Лобби у них было очень большое. С Владимиром Григорьевичем [Егоровым] мы на эту тему не разговаривали. Но на Дмитрия Донского мне объясняли, что нельзя так жестко с ними поступать, что мы делаем неправильно, что их надо социализировать. Но у меня были другие представления и задачи. «Разметать» их нужно было по территории. А если можно, кого-то выслать из страны из-за [отсутствия] гражданства.

Самое главное, что нам удалось сделать, — перестали собирать по городу трупы. Когда сюда зашел «белый китаец», находили 1–2 трупа каждую ночь... Это был ужас.

Чтобы наркоману себя комфортно чувствовать, смеяться, спать, ему нужно намного больше внутренних стимуляторов, чем вырабатывается в организме нормального человека. Вопрос легализации потребления наркотических и психотропных веществ заключается в том, а что хочет общество? Общество хочет, чтобы у людей, которых оно специально оберегает, было меньше проблем? Или общество говорит: «Да ладно, бог с ним, пусть будет общество наркоманов!» При нашей численности рост наркомании уже критичный.

Что такое служба? Нет выходных, нет [свободного] времени днем или вечером. Ты круглые сутки мозгами на службе. Ты понимаешь, что у тебя сотрудники с оружием, что где-то в этот момент идет реализация... Тебя в любой момент могут поднять, ты можешь поднять всех в любой момент. Я могу сказать, что такую радость испытал, когда в запас уволился... Месяца три еще спать ложился с чувством: произойдет что-то или не произойдет. А потом отпустило. Я не жалею, что часть своей жизни потратил на благое дело, но это не мое: я в большей степени был связан с экономикой.

«Боос был авторитарен»

Георгию Боосу меня порекомендовал Александр Дацышин. Разговор [с губернатором] состоялся по телефону утром. Я работал тогда на «ТелеБалте» и был счастлив. Мы готовились к строительству нового завода. Мне надо было лететь в Питер, договариваться о новой кредитной линии со Сбербанком, и в 8 утра звонок: «Феликс Феликсович, как вы думаете, сколько необходимо государственных капитальных вложений, чтобы развить инженерную инфраструктуру и стимулировать бизнес в Калининградской области?» Сложно на такой вопрос в 8 утра ответить. Что-то я ему пробурчал такое... «А вы не возражаете, если мы встретимся?» Так мы и встретились.

Я о Боосе знал: когда он был руководителем министерства по налогам и сборам, я уже служил в налоговой полиции. Но лично знакомы не были, встретились уже здесь. Я могу сказать, что это интереснейший человек, который сыграл большую роль в моей судьбе. Рабочий день начинался с 8:15 – 8:30. А когда он закончится, этого никто не знал. У меня традиционный ночной маршрут был: я ехал с Дмитрия Донского в «Вестер» на Ленинском (он работал круглосуточно), брал там салаты, оттуда домой и расписывал почту.

Боос был очень авторитарен. Но он был намного искушеннее в государственном управлении, чем мы. Он был министром, работал в правительстве Лужкова в Москве, в правительстве Примакова. Был вице-спикером Госдумы. Зачем он мне 2 часа будет рассказывать, чтобы я сам дошел до чего-то? Говорил: «Делаем так и так. Быстро». Первые два года он решал всё и за всех. После первых двух лет просто вздохнул. Он первое время положил на то, чтобы создать команду. Мы все «падали». Он сначала бил, потом вытирал нам сопли и помогал становиться на ноги. Мы знали, что лучше умереть в Министерстве экономического развития, нежели вернуться, не решив вопрос.

«Два раза я воспользовался перевесом губернатора»

В том, что меня направили на должность сити-менеджера Калининграда, сыграло свою роль не столько доверие ко мне со стороны Бооса, сколько его недоверие к Ярошуку.

Политика — это война. Но противостояние было не нужно. Весь бюджет [Калининграда] исполнял тогда я и отвечал за всё, что было в городе. В марте 2008 года в министерстве экономики мне жилось просто замечательно, всё было урегулировано. А там... «Феликс Феликсович, а что это у тебя? Я тут проезжал, смотрел...». И вот это «что там у тебя?» было постоянно.

Я когда-то занимался борьбой. За 6 минут нужно было изучить характер и технику противника и победить его. Точно так же было и здесь. Я кого-то из этих людей из горсовета знал еще по налоговой. Так что не могу сказать, что не знал, кто сидит напротив меня. Но ни с кем из них не работал. Поэтому мне нужно было определенное время, чтобы выстроить отношения с горсоветом. Если ты поддерживаешь постоянный конфликт, тебе работать не дадут. Два раза я воспользовался перевесом губернатора. Один раз при принятии бюджета он приехал к нам, второй раз — пригласил нас к себе (вопрос касался кадровой политики). На этом всё закончилось. Больше я не мог эту опцию использовать или тогда мне надо было бы уйти.

Первоначально по Боосу ни у кого не возникало сомнений, что будет второй срок (это был только вопрос его волеизъявления). И тут этот митинг. И протест, [направленный] против федерального центра. Это был очень серьезный укол. Если бы люди были недовольны работой губернатора или какого-то мэра, то это одно. Но всё раскрутили против федеральной власти… Это был серьезный момент, который поставил вопрос: «А стоит ли [переизбирать Бооса на второй срок]?» Это предопределило и мою дальнейшую судьбу.

«В бизнесе есть люди, которые могут держать на меня обиду»

Внешне может показаться, что, заняв должность президента Калининградской ТПП, я поменял сторону баррикад. Но это внешне. Кого я охранял, [когда возглавлял налоговую полицию]? Я охранял добросовестных предпринимателей от недобросовестных. Много времени я посвятил профилактике преступлений, потому что прекрасно знаю, что большая часть нарушений закона связана с неэффективностью законодательства. Нельзя провоцировать. Вы же знаете, что наказывают и того, кто согрешил, и того, кто соблазнил...  Если в законе изначально нарушается принцип справедливой конкуренции: мы с вами выпускаем одну и ту же продукцию, только вы на «упрощенке» и НДС не платите, а я плачу. И, скажите пожалуйста, как мне выжить на этом рынке?

Конечно, в бизнесе есть люди, которые могут на меня держать обиду за годы работы в налоговой полиции. Я даже не сомневаюсь, что они есть. Но я никому лично никаких претензий не предъявлял и никого лично не преследовал. Я ко всем нормально отношусь. Борьба есть борьба.

Да, я говорил, что я креатура правительства области на посту президента Калининградской ТПП. Правительство и бизнес время от времени входят в конфликты. Это нормально. В случае такого конфликта я за бизнес, но в тех нормах и правилах, в которых живет и работает правительство.

Текст: Алексей Щеголев
Фото: RUGRAD.EU