Вся Россия узнала про Дениса Оснача в 2004-м году. Тогда активисты запрещённой сейчас за экстремизм Национал-большевистской партии захватили кабинет в приёмной администрации президента. Суд над нацболами тогда активно освещался в прессе, а дело стало одним из самых резонансных. Лидер калининградской ячейки «лимоновцев» получил тогда за свою акцию 3,5 года тюрьмы. После того как Денис Оснач вышел на свободу, «трэш и угар» из его жизни, по собственным словам, стал уходить. Сейчас к радикальной политике он не причастен, поёт про революцию в собственной группе «Дом Советов», которая в каком-то смысле является идеологическим продолжением того, что он раньше делал. В рамках проекта «Город и его люди» Денис Оснач рассказал Афише RUGRAD.EU о том, как жёг флаги ЕС и США, связях нацболов с коммунистами, об Анне Политковской и о том, как Эдуарда Лимонова кормили борщом.


«Мы достали американский флаг, облили бензином, всё это вспыхнуло...»

Я родился в Брянске. Отца по распределению в 83-м году отправили сюда. Я застал ещё советское время. Детские впечатления – они всегда самые яркие, никакого негатива нет, всё было в шоколаде: отец работал на заводе, мать тоже, было своё жилье. Проблем не испытывал. Когда 90-е годы начались, в Озёрске (мы сначала там жили) работы не стало. Отец переехал сюда, переучился, стал работать водителем автокрана и перевёз сюда всю семью. Там завод закрылся, всё стало плохо, работы не стало, и люди стали спиваться. Я потом бывал ещё раз в Озерске году в 98-м. Мы пошли со знакомой девчонкой на дискотеку, и мне там свернули нос. Так что впечатления об Озерске у меня не самые приятные.

Конец 90-х годов – это новая политика, либерализм во всём. В школе меня учили, что Америка – это благо, что Запад – это благо, что был тоталитарный Советский Союз. Я, как молодой человек, против этого бунтовал. Мне всегда нравился Маяковский, я начал читать Ленина, Сталина. Сначала я вступил в оппозицию с учителем истории, потом с другими. Мог пропустить контрольную и поехать 22 апреля на возложение цветов. Но политической силы, которая была бы мне симпатична, я не видел. Если смотрю какой-нибудь революционный фильм, то там молодёжь, баррикады, всё ярко, революция, то здесь я видел замшелость и стариков. На площади вокруг Ленина с одной стороны стояли «РНЕшники» в своей чёрной униформе (которые никак мне симпатичны не были), а рядом была такая партия РКРП. И тоже старички… В книге я читаю: революция, бунт, молодёжь, протест – всё шикарно. На деле же только несколько дедушек и бабушек с цветами.

Поступив в университет, я увидел впервые газету «Лимонка». И понял, что что-то есть: газета радикальная, жёсткая. Писала она и про Ленина, и про Че Гевару, и про Муссолини, Чарли Менсона и других всяких маньяков и беспредельщиков. Это был фурор по сравнению со всем, что я до этого читал. И по сравнению с левацкой прессой, и с прессой «РНЕшников», которая тоже была вся замшелая и деревянная. А «Лимонка» писала про Егора Летова, про «Коррозию Металла», про радикальные акции. И захотелось к этому быть причастным. Я увидел, что это и есть бунтарский дух. У нас и преподаватели ходили с «Лимонкой» под мышкой. На факультетах журналистики её приводили в пример: «Смотрите, какая живая, яркая газета».

Почему именно НБП, а не националисты? РНЕ (признана экстремистской организацией. – Прим. ред.) у меня сразу вызывали отторжение со своей свастикой. У меня оба деда воевали, и о войне я прекрасно знал по их рассказам. Я не мог этого принять. Но представлено РНЕ здесь было достаточно активно. В конце 90-х они прям маршировали и 50 человек в своих чёрных портупеях могли спокойно собрать. Были там и вояки, и милиционеры, студентов привлекали. Но выглядели грозно: шобла каких-то зигующих мужиков с усами. Было время, когда им даже люлей давали, когда они пытались нам предъявить, что мы «красножопые». Потом выцепляли их по одному-двое.

Дата основания «организации» (имеется в виду региональная ячейка НБП. – Прим. ред.) в Калининграде 1 мая 2002 года. Первая акция тогда была. Мы вышли на демонстрацию вместе с коммунистами (но шли отдельно). За ночь я нарисовал флаг. Мы с ним прошли, пришли на площадь, там читались замшелые речи. Мы достали американский флаг и флаг ЕС, облили бензином, всё это вспыхнуло. Мы сами не ожидали. Милиционеры подбежали: «Что вы сделали?!» Мы говорим: «Мы не знаем, оно само». Для нас это был панк, экшен. Мы сами всего боялись, потому что не знали, во что это выльется. Но никого не задержали, а люди нам аплодировали, подходили и плевали в эти остатки флагов. И мы поняли, что пошла движуха.

Я согласен, что между КПРФ и НБП были странные отношения. В Питере и Москве эти организации не смогли найти общий язык. 7 ноября мы пошли с анархистами на демонстрацию с лозунгом «Капитализм – дерьмо». РКРП и другие партии позвали милицию, чтобы нас задержали. Коммунисты нас сдали! Я тогда понял, что надо действовать иначе. И пошёл знакомиться. Тогда депутаты-коммунисты ещё в горсовете сидели. Туманкина Татьяна Яковлевна до сих пор в партии, очень её уважаю, я с ней познакомился: «Есть молодёжь, радикальная, все патриоты, все хотят чего-то делать, против капитализма выступать, но не хотим, чтобы нас менты сразу задерживали. Дайте нам подобие легальности, что ли». К вопросу о сотрудничестве с КПРФ – в этом году в восьмой раз я провёл в Калининграде рок-фестиваль «Че Гевара Фест». В самом центре города свыше пятисот его гостей смогли насладиться музыкой девяти местных групп в том числе «Дом Советов». Таких некоммерческих концертов у нас никто не делает. А концерт крутой.

В обществе копилась какая-то злоба, и в нашем лице она находила выражение. Многих молодых людей, которые к нам приходили, родители поддерживали. «Нормально, – говорили они. – Не фашисты, нормальные».


«Сейчас приедет ОМОН, и вам всем трандец. Потравим вас всех газом».

Книги Лимонова я поначалу находил в букинистических магазинах. Одной из первых мне попались «Это я, Эдичка», «История его слуги». Потом политические уже пошли. «Дисциплинарный санаторий» очень зацепил. Я тогда ещё Ги Дебором увлекался. И всё это было очень близко: здесь «общество спектакля», а Лимонов говорил про лайтовый тоталитаризм. Если нельзя скинуть всех в ямы и расстрелять, то мы сажаем всех в «клетки»: телевизор, фаст-фуд, у каждого квартирка и так далее. Самой яркой для меня книгой стала «Другая Россия». Она совершенно мой мозг перевернула. Раньше я с Лимоновым во всём соглашался, здесь я был не согласен по миллиону пунктов. У нас несколько человек после прочтения сказали: «Если это политика партии, то мы не хотим иметь к этому отношения». И ушли. У меня тоже было возмущение. Но потом, когда я перечитывал особо возмутительные главы, то понимал, что в этом реально есть здравое зерно. Глупо в сегодняшнем обществе выходить на акции с программными лозунгами: повысьте зарплаты, понизьте квартплату. Если партия радикальная и революционная, то она должна сверхзадачи ставить: отменим школу, как она есть, отменим институт семьи, отменим религию. Отменим даже государство и границы. Пусть свободные анархические отряды кочуют.

В отделении у нас в лучшее время состояло где-то 150–200. Активистов было человек 30–50. Акций у нас было очень много. Я всё удивлялся, почему нас никто не задерживает. Допустим, мы проводили акцию против БРП (имеется в виду Балтийская республиканская партия, ликвидированная по решению суда в 2003 году. – Прим. ред.): закидывали их офис краской, расписывали лозунгами «Смерть предателям!» Они предлагали ассоциированное членство в ЕС, в НАТО вступить – вещи нездоровые для нашего восприятия. Офис «Единой России» забрасывали краской и писали «Смерть политическим свиньям!»
Почему не задерживали? Мне кажется, что время тогда ещё было непонятное. Сейчас вытворить что-то такое – сразу клетка. Не было ещё Центра «Э», который ходил и на каждом столбе смотрел, какая листовка висит. Мне ещё несколько лет назад звонили по каждой фигне: «Здесь на столбе написали ''Путин-хрен'', не знаешь, кто бы это мог быть?» Тогда политического сыска не было, поэтому закрывали глаза. Плюс было много внимания журналистов. Любую акцию освещали, любой пикет – полно журналистов с фотоаппаратами и камерами. Милиционеры никак не могли что-то предпринять, потому что боялись. Сейчас они любого журналиста завинтят и посадят в клетку. И он точно так же поедет «отдыхать».

Когда движение «Наши» появилось в Калининграде, я уже подсел в тюрьму. Но я совершенно чётко знал, что они в Калининграде есть. У нас с «Идущими вместе» ещё противостояние начиналось. Вплоть до физического пересечения. «Нашисты» пытались вычислять нацболов, применять физическое воздействие. В Калининграде это всё было в полной мере, но не настолько жёстко, как в Москве, когда причиняли реальные увечья, руки ломали и даже до убийств доходило. «Нашисты» там нанимали футбольных хулиганов, которые бейсбольными битами руки ломали нашим товарищам. Я на тот момент сидел и, когда слышал все эти вещи, думал: «Может быть, и лучше, что мы сидим в тюрьме. Нам здесь безопасней, чем им там».

Самая яркая акция, которую мы здесь провели, это акция со штампами «Россия без Путина». Мы накануне штамповали деньги, и акция получила общероссийскую известность. Позиций сдавать было нельзя. В конце ноября 2004-го года был крупный съезд в Москве. 10 человек из Калининграда отправились туда. Мы встречались с руководителями других организаций и думали, что надо что-то яркое под конец года замутить. Тем более это была годовщина восстания декабристов. Отправили девчонок на разведку. И приняли решение, что можно сделать [взять штурмом] приёмную администрации президента. Там было ФСО, охрана. Но мы планировали это как полувоенную операцию: была разведка, которая смотрела, какой кабинет лучше взять, где стоят металлодетекторы, где фэсэошники. Мы шли уже подготовленные, хоть и без оружия. После этого захвата я увидел, насколько легко каким-нибудь террористам захватить театр на Дубровке или школу в Осетии. Видимость безопасности – это фейк. Мы зашли в помещение, где могли находиться Сурков, Илларионов, первые лица государства. И если бы у нас собой было бы что-то порадикальней флагов и листовок, то это была бы бешеная акция. Но, соответственно, ничего не было, потому что это была ненасильственная акция. Немного, может быть, поприжали фэсэошников, когда наших девчонок попытались задержать. Всё прошло под видом экскурсии: мы шли под видом студентов из Подмосковья. Первые ряды фэсэошников стояли «в непонятках», а последние ряды мы чуть прессанули – прижали металлодетектором и заняли помещение.

Мы заняли помещение, вывесили транспарант «Путин, уйди сам». Я держал прямую связь с Олегом Кашиным из «Коммерсанта», на «Эхо Москвы» давал в прямом эфире репортаж, мы озвучивали наши лозунги: «Мы вас научим Конституцию любить», «Свободу политзаключенным». Задача была такая: пришли молодые люди – представители всей страны – чтобы предъявить претензии по несоблюдению Конституции и законов самой властью. Чтобы они пришли и нас выслушали. Я представлял Калининград, что здесь границы и не выполняется статья о свободном перемещении граждан. Менты нам сразу сказали: «Сейчас приедет ОМОН, и вам всем трандец. Потравим вас всех газом». Мы по Дубровке знали, как наши спецслужбы могут газ использовать. Нам не оставалось ничего, кроме как забаррикадироваться, чтобы всё разрулилось. Мы порядка минут 40 продержались, пока они стену ломали. Потом было очень жёстко… Я помню, что у меня из носа, губ и рта лилась кровь прямо на эти ковры, которыми застелены коридоры приёмной. Меня тащили, а у меня прям всё лилось бурной рекой.


«Мне мама звонит: «Слышал, Политковскую убили?»

Исход этого дела можно для нас назвать благополучным. Из 40 человек реальные сроки получили только семеро, включая меня. Мы считали это победой. Все рассчитывали, что каждый получит «трёшку», не меньше. Мне дали 3,5 года, а просили 4,5. Был огромный плюс, что было много журналистов на процессе. Та же Анна Политковская. Я ей очень благодарен. Когда мои родители в Москву приезжали, она с ними общалась, их поддерживала. Потом я уже сидел на зоне, и мне мама звонит: «Слышал, Политковскую убили?» Для меня это было шоком бешеным.

Общество изменилось. Нам тогда в тюрьму передавали газеты, книги, по телевизору мы могли смотреть всё это дело. По зековским порядкам в камере надо представляться. И когда я только называл свою статью, мне говорили: «''Лимоновец'', что ли? Давай чифира с тобой выпьем, конфеты, все дела». Нацболов уважали, потому что про нас писали все газеты. Но на тот момент нацболов уже порядка 80 человек пересидело. И сформировалась какая-то позитивная репутация. Мы, общаясь с сидевшими нацболами, знали, как себя вести, чтобы косяков не допускать, и к нам претензий не было. Был неприятный момент. Молодой вор пытался нас развести на деньги и поставить на счетчик. Но Лимонов привлёк через адвоката Беляка каких-то криминальных авторитетов. Те отзвонили, и мне говорят: «Не парься, тебе вор позвонит, и всё у вас будет ровно». Он действительно позвонил: «Ой, мы не так друг друга поняли. Расход-проход по всем областям: вы своей жизнью живете, мы – своей. Вас никто не трогает». Если бы это были какие-то скинхеды или анархисты, то у них бы не было такой поддержки, и пришлось бы им несладко.

Из тюрьмы я вышел в 2007-м году. Организации уже не было, её запретили и признали экстремистской. Здесь было уже новое поколение нацболов, но атмосфера была уже немного не та. На тот момент я видел, что уже СМИ наши не настолько активны. Многие СМИ стали плясать под дудку Бооса, ругаться с ним было не очень хорошо. Поэтому где-то с 2007 года моя политическая активность пошла на спад. Прошёл тот угар, когда я был двадцатилетним. Мне на тот момент не понравилось, что «Другая Россия» тогда близко сошлась с либералами: Немцов, Яшин... Да, у нас были одинаковые лозунги. У нас была куча политзаключенных, которых нужно было освобождать. Мы обращались в ЕСПЧ, и нам нужно было «лицо», чтобы нас не могли обвинить, что мы «фашисты» или «сталинисты». Совместные акции с либералами снимали с нас все обвинения. Но эта игра потом слишком далеко зашла. Мы увидели, что нацболов, по сути, кидают под танки, а Яшин и Каспаров дают комментарии, как это всё ужасно. Идеологическая неприязнь к либералам всё равно чувствовалась. Если мы сходились на почве каких-то политических вопросов: свободы собраний (будет законодательство полиберальней, то собираться будут все), вопросов с полицией (будет власть полиберальней, то менты будут более спокойно относиться, и к нацболам в том числе). Но если брать более глобальные вещи с точки зрения национал-большевика как человека с имперским мировоззрением, то мы уже с либералами расходились. Потому что они предлагали так: делаем всё, как в Америке.


«Не сказать чего-то плохого о Боосе считалось не комильфо»

Нацболы и «Другая Россия» активно участвовали в антибоосовских протестах. Я когда сидел, нацболы выходили к зданию правительства (тогда можно было ещё его пикетировать) с лозунгом «Боос – кровосос». И это был 2007-й год. Когда в 2009-м году пошла вся эта протестная волна, то не сказать чего-то плохого о Боосе и действующей власти считалось не комильфо. В митингах мы активно участвовали. Помню, как с Константином Дорошком стояли в пикетах. В «мандариновых» флешмобах участвовали, подбивали народ на бучу, с милиционерами бодались... Я согласен с позицией, что протест был слит. Можно сказать, что наша заслуга, что мы «подвинули» Бооса. Но его «подвинули» не сразу. Может быть, чтобы не показать всей России: смотрите в Калининграде вышел народ, сняли губернатора – делайте так же. Надо было идти дальше. Понятно, что Константин Дорошок получил должность в Облдуме, понятно, что Соломон Гинзбург... Я его уважаю, но они увидели, что так надо делать. Получается, что масса осталась не у дел, а руководители сказали: «Мы занимаем такие ниши, нас всё устраивает».

Когда я из тюрьмы освободился, трэш и угар из жизни ушёл. Появилась солидность, может быть, из-за срока. Но поскольку я от природы человек активный, то моя группа восполняет мои потребности в этом плане. «Дом Советов» берет всё лучшее: панк, OI!, элементы ска, хардкора. Группа – это творческое переосмысление борьбы, эстетический протест вместо политического. И когда я пою про революцию или бунт, то говорю это честно, потому что прошёл через это. Я не Михалок (бывший лидер группы «Ляпис Трубецкой». – Прим. ред.), который, грубо говоря, пороху не нюхал. Когда мы в Финляндии играли на Фестивале Мира, то меня представляли, что Денис сам сидел в тюрьме за антипутинскую акцию, поёт про революцию и знает, о чём он говорит. И люди аплодировали.

Лимонов приезжал ко мне в гости, жил у меня дома. Мои родители кормили его борщом. Хотя у них было чувство отторжения к нему. И мама не знала, как к этому подойти. Но когда он приехал, она с ним общалась, они пили водку, коньяк. И она потом говорила: «Блин, Лимонов – классный мужик, умный грамотный, с ним можно поговорить обо всём». И мои родители ощутили, что они к чему-то причастны. Потому что Лимонов – это эпоха.


Текст: Алексей Щеголев
Фото: Ксения Амбарян