В воскресенье, 3 января, в светлогорском «Янтарь-холле» писатель, драматург и почетный гражданин Калининграда Евгений Гришковец сыграл свой спектакль «Одновременно». Учитывая, что большинство концертных мероприятий в регионе запрещено из-за введенных правительством ограничений, у спектакля практически не было конкуренции. Афиша RUGRAD.EU рассказывает, почему спектакли драматурга до сих пор пользуются популярностью у местной публики.

«Никто бы не захотел прийти, если бы все рестораны были открыты», — говорит со сцены одетый в белую рубашку и темные брюки Евгений Гришковец. В 2000 году драматург получил одну из главных театральных наград в России — премию «Золотая маска» — за спектакль «Как я съел собаку», в 2013 году экс-губернатор Николай Цуканов назовет его «калининградским театральным брендом» (то есть чем-то вполне равнозначным янтарю, могиле Канта или чебурекам из поселка Талпаки). С тех пор особых проблем с публикой Гришковец, в принципе, не испытывал. Даже в ситуации, когда приходится конкурировать с ресторанами: драматург играет моноспектакль уже после окончания локдауна для общепита, но заведения работают пока только до 21:00. Но даже в режиме такого противостояния популярности «бренда» вполне хватает, чтобы собрать в «Янтарь-холле» допустимое количество публики. Cтарая «вагонковская» гвардия представлена шоуменом Марком Борозной и бизнесменом Михаилом Друтманом.

Текст для моноспектакля «Одновременно» драматург начал писать еще до «Золотой маски». Про то, что Евгений Гришковец — это «театральный бренд», тогда еще никто не знал, и писатель не очень понимал, как дальше кормить семью. В результате получился «самый счастливый спектакль». Декорации для него Гришковец готовил сам: над обтянутым веревками квадратом сцены свисают вырезанные из бумаги звезды и другие небесные светила, самолеты и космические ракеты. Даже белые рубашка и брюки — реквизит, купленный специально для «Одновременно» в каком-то секонд-хенде. Когда спектакль только начинал жить, одежда, как вспоминает автор, висела на нем мешком. Но потом период материальных трудностей закончился.

Играть спектакль 3 января Евгений Гришковец обещает «отчаянно и немножко с похмелья». Если бы в зале присутствовал председатель совета депутатов Калининграда Андрей Кропоткин, то он бы обязательно сказал свое фирменное, что выступление драматурга — это «живой организм». Сам формат предполагает, что оригинальный текст произведения может обрастать дополнительными нарративами. Так, свое вступительное слово до того момента, как шагнуть за веревочки под искусственные бумажные звезды, Гришковец растягивает минут на 20. За это время он успевает вспомнить про экстремальный 2020 («год без выходных лучше, чем год без работы»), свой опыт выступления в Англии перед глухонемой публикой, когда сурдопереводчик за несколько минут до спектакля успел «приговорить» бутылку виски, и про разгневанного до побелевших губ зрителя из Одессы.

При этом объяснить в двух словах, про что именно «самый счастливый спектакль» Евгения Гришковца, совершенно невозможно. Конкретного сюжета у «Одновременно» нет. Есть мечущийся между веревок рассказчик, практически не умолкающий в течение двух часов. Единственный экшен за все это время — это когда Гришковец снимает рубашку и остается в майке с подтяжками. Драматург проворчит что-то в духе, что раздеваться до трусов сейчас не позволяет Роспотребнадзор, хотя в сети до сих пор можно найти версию именно с исподним. Основной персонаж «Одновременно» — это такой мужчина без точного возраста и убеждений, готовый выдавливать из себя целый поток рефлексии по поводу всего окружающего: от простеньких анекдотов про дамские сумочки и тайны водителей локомотивов до вещей куда более вечных и значимых.

Противники Гришковца не найдут за этими метаниями ничего, кроме каких-то витиеватых словесных кружев. Люди, которые покупают билеты на выступления драматурга, наверняка видят за фразами в духе «как только жизнь останавливается, она превращается в смерть» философские глубины, позволившие им найти тайный смысл и содержание в окружающей их откровенной бытовухе. Зал «Янтарь-холла» в результате послушно хлопает и смеется именно в тех местах, где этого требует драматургия, так что возникает ощущение, что все эти реакции кем-то заранее программировались.

Творчество Евгения Гришковца можно поставить в общий ряд с Харуки Мураками и прочими попытками поженить беллетристику с играми в философские высказывания. Для людей старше среднего возраста (будем считать, что лирическому герою «Одновременно» примерно столько же, сколько и автору, поскольку разъединить их не представляется возможным) такая проза играет роль легального обезболивающего. Эдакие дожившие с гоголевских времен до 2020 года «маленькие люди», крутящиеся в бытовом колесе, у которых вроде бы всё и есть (от хорошего дивана до семьи), а вроде бы чего-то важного не хватает. Рефлексирующий герой Гришковца в течение двух часов проговаривает их страхи: смерть, старение (протест героя против того, что у него на теле растут волосы — это как раз попытка заговорить о старости) и одиночество. Против последнего используется фильм «17 мгновений весны».

Надо отдать должное талантам драматурга: всё, на что падает его взгляд, легко превращается в составную часть сюжетной линии спектакля. Железнодорожники, обреченно петляющие от одной узловой станции к другой, кусочек ногтя и даже строение собственного кишечника. Единственное, чего нет и не может быть в двухчасовом потоке сознания, который по воле автора льется на зрителей, так это политических высказываний. Последнее все-таки считается областью твердых убеждений, а рефлексирующим интеллигентам таковые иметь не положено. Наверное, даже профессиональные биографы Гришковца, когда придет время, долго будут ломать копья на тему, какие взгляды были у объекта их изучения. Сам он их только больше запутает, сначала принимая на домашней вечеринках чиновника самого высокого ранга с кастрюлей супа, а потом утверждая, что не может терпеть всех политиков без исключения.

В классической русской литературе всегда было важно иметь хоть какие-то, но убеждения, за которые принято погибать или добиваться гибели других. Критики пытаются сталкивать в этих идеологических битвах даже мертвых классиков: либералы и государственники, западники и славянофилы, красные и белые, почвенники и городские. Герои Гришковца с их размышлениями по поводу диванов, новогодних салатов, женских сумочек в эту дихотомию не вписываются. В этом и заключается в каком-то смысле сила Евгения Гришковца с его спектаклями: пока персонажи условного Захара Прилепина убивают друг друга, выясняя, где правда, а где ложь, в двухчасовом моноспектакле Гришковца невозможно найти ни одной мысли, ради которой стоило бы начинать войну. Впрочем, во времена вполне себе реальной пандемии такое возвращение к уютному квадрату из веревочек, где крутятся бумажные звезды и ничего страшного не происходит, вполне должно сыскать себе поклонников. Во времена острой популярности таких спектаклей каждое утро не начиналось со статистики умерших и заболевших.