Председатель местной писательской организации «Союз российских писателей» и бизнесмен Борис Бартфельд в рамках проекта "Город и его люди" рассказал Афише RUGRAD.EU, почему нет ничего постыдного в психологии лавочников, об ошибках команды проекта «Сердце города», зачем нужны писательские организации и где находится «золотое дно» Калининграда.


«Не было ни одной европейской столицы, которая была бы так тесно связана с Российской империей»

Я родился в очень интересном месте. Это Озёрский район, юго-восток области, до польской границы 14 километров. Посёлок называется Новостроево (а раньше назывался Тремпен). Это один из старых посёлков. Была там кирха, притом не просто кирха, а кирхен-шпиль. А так, достаточно большой посёлок, хорошая школа. Промышленности там не было. В Озёрске была электростанция, потом на её месте появился завод. Это была сельскохозяйственная территория. При немцах там было много обработки сырья. Жил я на улице Вокзальной, хотя вокзала уже не было. Дорогу разобрали.

Первое посещение Калининграда не могу вспомнить. Мне лет 12, наверное, было. Потом я туда приезжал на весенних и зимних каникулах: участвовал в олимпиадах по физике и математике. Калининград тогда просто большим городом представлялся, ничего особенного в нём не было. Мой посёлок был более особенным. Война его не тронула. Он разрушался уже естественным путем, в силу нашей безалаберности. За посёлком было такое замечательное место, которое в моё время называлось «Горелые имения». Барские дома и владения были не внутри посёлка, а были вынесены за пределы. Это их и сгубило. Если бы они в посёлке, то они могли бы использоваться. Под клубы, к примеру. За пределами посёлка семья в таком доме жить не могла, и использоваться он никак не мог. В конце концов его спалили и разобрали на кирпичи.

В 1973 году я закончил школу, поступил в университет и стал жить в общежитии на Чернышевского. В восприятии, скорее всего, это тогда был достаточно понятный советский город. Но тогда архитектурного наследия было больше. Но я на него не смотрел и не выделял. Для меня особенность города была связана с университетом. Для меня переходным моментом стал 1994 год, когда праздновался юбилей университета — 450 лет. До этого мой посёлок был для меня гораздо более аутентичным, связанным с восточно-прусской историей культурой.

Я полагаю, что если бы задумывался в те времена о мифологии Гофмана, то она бы всплыла. Гофмановская двойственность, фантазмы вылезли бы. Всё, что случилось с городом, — этому может быть какая-то параллель в гофмановских сюжетах. Только у него это с людьми связано, а тут с целым городом. Те же бомбоубежища, те же подвалы. Это представляло какую-то стихийную силу: мы понимали, что был благоустроенный город, и вдруг он мгновенно превратился в руины.

То же самое: сегодняшний историко-художественный музей. Когда я учился в университете, его только начинали восстанавливать. Декан факультета у нас в войну была сержантом-снайпером, настоящим снайпером. И она возглавляла на соревнованиях медсестёр команду физико-математического факультета. И соревнования проводились на развалинах Штадтхалле. И ей на голову упал кирпич. На следующий день она ходила с перебинтованной головой, и на повязке была выступившая кровь. А сейчас там один из центров исследования творчества Гофмана.

Когда я заканчивал университет, я знал две фамилии великих ученых Канта и Кирхгофа. Сейчас я знаю несколько десятков фамилий ученых. Если бы я раньше знал, что они ходили по этим улицам, то с гораздо большим интересом учил бы дифференциальные уравнения.

В 90-е появились книги. Появилась книга Лавриновича — самое сильное, что было на первых порах. Он написал несколько книжек. Были книги, посвящённые Кунигсбергскому университету, была монография, посвящённая Бесселю. А потом он написал книгу «Альбертина». Блестящая книга со всех точек зрения. Он хоть и пишет об университете, но за ним встаёт вся история края. Совершенно блестящая книга, которая должна стать настольной у каждого студента университета. Но почему-то пока нет...

Мракобесия в литературе тогда было немного. Может быть, было много неточностей и ошибок, но мракобесия было немного. Притом ни в одну, ни в другую сторону. Ни с точки зрения попыток уничтожить эту культурную составляющую, ни с точки зрения антирусской. Именно с тех времен я и вынес: нет для меня большого противоречия между русской историей и историей Пруссии. Не было ни одной европейской столицы, как Кёнигсберг, которая была бы так тесно связана с Российской империей.

Наш город стоит на трёх китах: морской, торговый город, город рыцарей (ставший потом «городом военных») и третий — университетский город. Эти вещи перетекают друг в друга. Морской и торговый город — это и юристы, и мореплаватели. Военные... Как ни странно, они тоже сочетаются с университетским городом. Были военные, которые получали университетское образование и становились военными. Это было раньше, это есть и сейчас. Эти три составные части и сейчас самые главные.


«Лавочничество, бизнес и 90-е»

«Лавочничество» — не очень удачный термин, он уже отрицательный. Я не отношусь к этому с презрением. Люди работали, занимались своими профессиями. Потом [в 90-е] ситуация поменялась. Они вынуждены были в том или ином смысле заняться предпринимательством. Я пошёл по этому же пути. Я очень быстро занял высокую должность, был большим руководителем. Я работал заместителем начальника интересной организации. Мы занимались достаточно частными вопросами, но ощущение было такое, что мы находимся на переднем крае, в авангарде. Я занимался математическим моделированием для создания имитаторов и тренажёров. Занимался сценарием развития ситуаций. Как правило, речь шла об аварийных и катастрофических ситуациях. Это очень интересно, как человек себя ведёт в таких ситуациях: когда надо принимать решение, когда авария вот-вот случится. Такими тренажёрами пользуются военные. Но мы таких заказов делали мало. В основном мы делали заказы для гражданских моряков. Для космических систем у нас был договор. Зарплаты я получал достаточно большие. Но сложилось так, что у меня был начальник — очень хороший человек и прекрасный специалист, — он был достаточно молод, ему надо было работать. У меня там был «потолок», я не чувствовал большой перспективы.

Потом я ушёл и стал заниматься бизнесом. Это была оптовая торговля. Как правило, занимался товарами, которые не портились. Не требовали холодильника. Шоколад, например. В самом конце 90-х торговлей перестал заниматься, построил гостиницы в Калининграде и Светлогорске, стал заниматься уже гостиничным бизнесом.

Для туристов в калининградском гостиничном бизнесе всё стало лучше. Уровень поднялся. Но для отельеров ситуация ухудшилась. Количество мест размещения постоянно увеличивается, конкуренция выросла и средняя загрузка упала. Если её сравнивать с 2002 годом, то загрузка упала почти в 2 раза. Количество гостей, приезжающих в город, долгое время топталось на уровне от 400 до 500 тысяч человек. Вся статистика вызывает большое недоверие. Как считать? Считать наших польских коллег, которые приезжают до Мамоново и обратно? Тогда можно получить большую статистику. Долгие годы не было роста. Сейчас прошла информация, что [к нам приехало] 800 тысяч человек. Я не могу пока это прокомментировать, достоверно ли это. Если так, то это большой успех. Не бывает так, чтобы туристический поток сразу в 2 раза вырос. Если туристический поток вырос на 10 % за год, то это уже хорошо. Прыгнуть с 500 тысяч на 800 — есть подозрение, что надо смотреть, как они считали.

Ресурс Калининградской области в этом отношении полностью не используется. Есть логистическая проблема. Много лет говорили, что нужно заниматься рекламой нашей области не в Польше, не с поляками проводить «янтарь-туры», а в Москве и областных городах. Нужно, чтобы из областных городов были рейсы в Калининград. Был такой период, когда были рейсы, например, из Волгограда, из Ростова, у нас сразу появились туристы из этих городов. Немецкий поток, который был значим в 90-е годы, он упал и будет падать дальше. Люди уже старые. Основной интерес был у людей, связанных с городом. У их детей интереса гораздо меньше. Основной поток сейчас: Россия, Белоруссия, страны СНГ. Надо этим заниматься: чтобы билеты были дешёвые, чтобы были рейсы.

Гостиница «Альбертина» — это сочетание бизнеса и проекта для себя. Представьте, что я построил музей. И что дальше? Я его передаю на баланс городу? Значит, город должен тратить деньги на содержание. Содержание такого объекта (если с коммуналкой и зарплатами) будет стоить 2 миллиона рублей в год. Все такие проекты получаются тягостными для бюджета.


«Правда Снегова не уступала правде Солженицына»

Местная писательская организация была создана в 1960 году. Писатели тогда занимали сложное положение: они не входили в номенклатуру Министерства культуры. Их замыкали на отдел идеологии ЦК. Я не знаю, сильно ли на них давили, но могу судить по рассказам. Из того, что я слышал, это была достаточно жёсткая штука. Выскакивали самые неожиданные вещи по ограничениям. Глушкин (имеется в виду писатель Олег Глушкин — сопредседатель Союза российских писателей. — Прим. ред.) приехал сюда, закончив судостроительный в Ленинграде, и стал работать на «Янтаре». Это пришлось на время создания организации, людей жутко не хватало, но была поставлена прямая задача — создать писательскую организацию. Секретаря назначили чуть ли не в принудительном порядке. И начали искать: кто пишет? Глушкин какой-то рассказы пишет... Он в Петербурге об этом и мечтать не мог: рассказы сразу издают, книжку оплачивают. Но он ещё не член Союза. Надо было еще книжку. Он пишет вторую, где описывает свою работу в доке. Обычный рабочий роман, обычный технологический процесс, отношения людей. Цензор перенаправляет в КГБ, а там выискивают «очернение рабочего класса». И он следующие 10 лет вообще в Калининграде не печатается. Самое смешное, потом эту повесть напечатали в ленинградском журнале, и он получил премию за лучшее произведение о рабочем классе.

Областные города в отношении цензуры были жестче, чем в Москва. В Москве можно было гораздо больше сделать, чем в Калининграде. Здесь прижимали. В местной писательской организации были великие люди. Снегов, например. Глыба человеческая. Это колоссальный человек со всех точек зрения. Отсидел в ГУЛАГе, но не поджал хвост, а мог прийти к Коновалову и сказать то, что думает.

У Куранова (Юрий Куранов — писатель, поэт. — Прим. ред.) были проблемы с цензурой. Насколько я знаю, у него до сих пор есть роман, который так и не опубликован. Его семья этого не хочет. Он до сих пор остается острым. Снегов был вытеснен в фантастическую часть, потому что он там блокировался. Но у него были колымские рассказы. Если бы он в этот момент жил в Москве, то эти рассказы были бы напечатаны быстрее. И это была бы правда, которая не уступала бы правде Солженицына. А написаны они были задолго до Солженицына.

В те времена писательская организация была тесно связана с обеспечением писателей. Тогда это была профессия. Писатели писали и этим жили. И это было немаленькое обеспечение. Члену Союза писателей СССР должны были дать квартиру. Очередь была отдельная и небольшая. Писатели получали больничные. Сейчас этого ничего нет. Сейчас [организация] — это взаимное любопытство. Есть небольшая социальная помощь: мы получаем 4 стипендии в год на наших членов. Есть некое братство, некий клуб по интересам. Есть некая взаимопомощь в этом клубе. Из-за организации появляется общественная весомость. Мы с кем угодно можем разговаривать на самом высоком уровне. Если бы были вопросы, а нас бы не хотели слушать, то мы бы могли сделать это, и никто бы не отказал. Если бы мне понадобилась встреча с губернатором, то не было бы никакой проблемы. Если бы мне было, что ему сказать... Это дает определённое положение. Хотя, может быть, мы не всегда этого заслуживаем.


«Золотое дно» русской истории»

Королевский замок сыграл бы колоссальную роль в продвижении города. И с точки культурологической, и с точки зрения практической. Любой человек, который приезжает в Калининград, спрашивает: «А где ваш Королевский замок?» Мне жаль, что шум, который был вокруг этого мной поднят (он вылился в практические шаги, которыми занималась Александр Попадин и его группа), пошёл несколько не туда. Я думал, что после того, как они сделают экспертизу, следующим шагом станет техническое задание, где будет оговорено хотя бы 7 знаковых объектов, которые надо восстановить с определённой степенью подобия. Они это вообще в техническое задание не внесли, оставив это на рассмотрение архитекторов. Мотивировали это так: «Ребята, не лезьте к нам. Это наша профессиональная вещь. Градостроительная и архитектурная». Но градостроительная и архитектурная — это как строить. Непробиваемая позиция. Они оговорили только красные линии улиц и этажность. Все остальное отдали [на усмотрение участников конкурса]. Я думаю, что, кроме фан-зоны, мы ничего серьёзного не получим.

Если бы была возможность кому-то отдать часть проекта, который называется «Королевский замок», и было бы сказано, что вы будете эксплуатировать этот объект, то это было бы «золотое дно». И для города (он получал бы налоги и рабочие места), и для тех, кто будет этот объект эксплуатировать. Посмотрите, «Рыбную деревню» все ругали вначале. Да, это муляж в каком-то смысле. Но не было и задачи, не было ничего такого, что надо было там восстанавливать. Сделали просто стилизацию на тему. Но, посмотрите, какой эффект. Во-первых, это был заброшенный кусочек, а стал кусочек интересный. Получилось лучшее место в городе. Всё там [в Королевском замке] бы оправдывалось. Ещё была бы конкуренция, за то, чтобы кто-то аренду в этом здании получил.

В Калининграде более чистый язык, чем в столице. Я, по правде сказать, Москву не люблю. Страшно доминирующий город. Когда я из аэропорта приезжаю на Киевский вокзал, то мне кажется, что я попал в какой-то терминал. Архитектура очень часто не городская, а какого-то лунного аэровокзала. Это не русское, город уходит в какую-то азиатчину больше. Калининград — более европейский, и это дает ему большую русскость. Калининград в этом отношении — гораздо более русский город. А то, что он с европейским креном... Мне кажется, что Москве сейчас и не хватает европейской части. Если говорить о Российской империи, то её столицей был Петербург — сверхевропейский город.


Текст: Алексей Щеголев