Организаторы показа в Калининграде спектакля «Кантград» оказались в затруднительном положении за несколько дней до премьеры: музей «Фридландские ворота», договор с которым был заключен в январе, внезапно решил расторгнуть его. Директор культурного учреждения Андрей Ярцев объяснял эту ситуацию якобы нарушенными договоренностями и цитатами из неких «немецких воспоминаний», которые его «смутили» в постановке, подготовленной московским «Театром.DOC». 

Впрочем, показ спектакля в Калининграде можно было назвать делом принципиальным: действие происходит в послевоенном Калининграде, а основой стала книга «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев». Сама постановка полностью состоит из монологов актеров с минимальным количеством действий. Андрей Ярцев — один из соавторов книги про переселенцев — заявил что на ней в спектакле базируется только 30 % материала. В «Театре.DOC» в ответ парировали, что директор муниципального музея «осознанно искажает факты», и предположили, что он может кого-то бояться. Действительно ли за этот спектакль в чиновничьих кулуарах шла какая-то борьба — пока неизвестно. Но организаторам удалось договориться за пару дней до премьеры с арт-пространством «Дом Культуры», а на самой премьере благодарили губернатора Антона Алиханова и министра культуры и туризма Андрея Ермака. Афиша RUGRAD.EU посмотрела «Кантград» и объясняет, почему его совершенно не нужно бояться.

«Папа, я тебя очень прошу. Назови, пожалуйста, свое настоящее имя», — умоляет женщина мужчину с короткой стрижкой в коричневой косоворотке. «Меня зовут Иммануил Кант...», — упрямо чеканит он в ответ. С потолка бывшего ДК «Калининградского тарного комбината», словно в третьесортном триллере, свисает мерцающая лампочка.

Спектакль «Кантград» московского «Театра.DOC», кажется, уже по умолчанию претендует на главный скандал года в сфере культуры. Хотя бы потому, что всё происходящее сейчас в Калининграде с тем, что называется «официальный театр», вряд ли способно наэлектризовать общественность до подобной степени, вновь раскрутив неудачно выдуманную кем-то несколько лет назад парадигму борьбы «германизаторы — антигерманизаторы». Хотя искусство вроде бы и должно по умолчанию чем-то подобным заниматься, а не конкурировать с телевизионными ток-шоу за свободное время обывателя.

С другой стороны, авторы «Кантграда», когда делали спектакль, вряд ли задумывали что-то подобное. Здесь и в помине нет тех триггеров, которые могут довести до белого каления так называемую «патриотическую общественность: слово «Кёнигсберг» произносится за все полтора часа раза четыре, и то в качестве отжившего свой век географического названия (был когда-то такой город). Если пересказывать спектакль в двух словах, то он о любви и сострадании — главнейших христианских чувствах, на которых построено 80 %, если не 90 % произведений в мировой культуре. О том, как пройти ад войны, остаться человеком и по-прежнему видеть в фигурке напротив живое существо, а не мясную куклу, на которую надо смотреть исключительно в прицел ППШ. 

Здесь нет персонажей, ностальгирующих по Королевскому замку или «узеньким улочкам» уже не существующего города. Насилие с обеих сторон? Глупо ждать, что спектакль, описывающий время после самой страшной войны в истории человечества, будет состоять исключительно из светлых тонов. Никто не пытается иронизировать над чувствами советских солдат и переселенцев, пришедших сюда из сожженных деревень с понятным чувством «ломай-круши». Из спектакля только следует, что советские люди оказались умнее и лучше некоторых своих потомков и нашли причины это чувство побороть. В противном случае пришлось бы обвинять в какой-нибудь «русофобии» одну из героинь спектакля Екатерину Коркину, которая не может спокойно смотреть, как немецкие дети едят из собачьей миски.

«Кантград» — это в каком-то смысле «Униженные и оскорбленные», перенесенные из чахоточного Петербурга Достоевского в чистилище послевоенного Калининграда с его голодом, руинами и прочей бытовой неустроенностью. Отправной точкой пьесы стала книга коллектива калининградских историков «Восточная Пруссия глазами советских переселенцев», выпущенная под редакцией историка Юрия Костяшова. В спектакле всего 4 действующих лица (а каких-то заметных декораций попросту нет). Уже упомянутая Коркина, которой придется дорого заплатить за свой гуманизм. Немка Эмма Кляйн, которой приходится расплачиваться за те ужасы, которые принесла война советским людям. Офицер Красной армии, которого советская пропаганда, будь она чуть более приспособленной к реальной жизни, обязательно бы приватизировала в качестве героя для агиток. На гладко выбритом актере Николае Мулакове идеально сидит военная гимнастерка, а когда в его жизни наступает переломный момент, он спасает Кляйн от депортации, выбирая между чувством долга по отношению к другому человеку и конформизмом, первое. Полоумный старик Эдмунд Краузе (отец Кляйн), возомнивший себя Иммануилом Кантом, — князь Мышкин местного разлива. Он то цитирует трактат «К вечному миру», то требует себе английского сыра вместо супа из лебеды (от него у старика «вздутие на устье желудка»). «Где хлеб? Где масло? Английский сыр вызывает во мне радость. А радость — она продлевает жизнь», — требует юродивый старик-философ, который окончательно утратил чувство реальности и не понимает, чьи солдаты топают сапогами за окном. Впрочем, среди послевоенных развалин, где голодные люди рубят мебель на дрова, одинаковым безумством кажутся и пацифистские, и гастрономические фантазии. Впрочем, Кант-Краузе уверен, что он как раз нормальный. А с ума сошли все окружающие. «Вот такая у меня, у Иммануила Канта, девочка выросла совершенно без мозгов», — жалуется он на свою дочку.

С ранним Достоевским «Кантград» роднит то, что все здесь по-своему несчастны: немцы, потерявшие право называть этот город своим, переселенцы, которым еще предстоит потом и кровью превратить развалины с улицами, кишащими крысами, в советский Калининград и Кант, которого кусают клопы. Доставшийся спектаклю по наследству текст из книги Костяшова как бы воскрешает коллективную память и боль переселенцев: герои порой разговаривают нарезками из интервью реальных, но совершенно разных людей, которых авторам как-то удалось запереть в таком ограниченном количестве персонажей.

Исключение — Краузе-Кант, который, как и всякий юродивый, выполняет здесь роль эдакой «духовной скрепы», цементирующей своими премудростями дыры, прожженные войной в системе человеческих коммуникаций. Чем ближе к финалу — тем менее безумными кажутся его рассуждения о мире, который должен установиться после кровопролитной войны.

«После войны врагам приходится греться у одной печки», — констатирует он.

«Немцы расстреляли моего отца. Сестру замучили в концлагере. Какое после этого может быть доверие?» — прерывает его Коркина. «Нужно трубу поправить...», — вздыхает философ.

По сути, большинство тех смыслов, которые так пугали противников «Кантграда», были отрефлексированы еще в рамках официальной советской культуры. Романтические чувства советского офицера к немке? Но это уже было у Юрия Бондарева — фронтовика и писателя вполне себе консервативных взглядов, отказавшегося в 90-е принимать орден из рук Ельцина. Пацифистские заявления Канта? Но и герои фильма «В бой идут одни старики» воевали отнюдь не для того, чтобы сравнять все немецкие города с землей. Да и патриот — это все-таки, наверное, не тот человек, который должен желать своему народу превратиться в «радиоактивный пепел».

Впрочем, всегда есть другая альтернатива. Диалог, о котором столько говорили авторы спектакля, можно не искать. Но тогда, если прибегать к цитатам того же Канта, «вечный мир» будет установлен уже только «на гигантском кладбище человечества».

Текст: Алексей Щеголев
Фото: Юлия Власова