"Зачем ты меня убила?" Репортаж о сельской калининградской глубинке
отсюда: http://lenta.ru/articles/2014/03/11/vikarij/
В 2012 году писательница Светлана Викарий опубликовала на сайте «Проза.ру» повесть «Вот моя деревня». В произведении Викарий описала жизнь своих односельчан из поселка Калужское (Калининградской области). Спустя год книгу прочитали соседи писательницы — и остались повестью недовольны: кого-то Викарий «убила», кого-то представила «сексуальным извращенцем». Сперва «персонажи» пытались побить автора, а потом решили защитить честь и достоинство в суде. Черняховский районный суд 25 февраля 2014 года вынес решение в их пользу. Писательница готовит встречный иск.
Встреча с писателем
Ранняя осень 2013 года. Несколько женщин разного возраста стоят около низкого домика — белая краска облупилась по углам. У одной в руках палка; другая, ростом ниже товарок, занесла для удара жилистую руку. Еще две по очереди отпивают из пивных бутылок. Пятая, полноватая шатенка 60 лет, пятится от остальных, те не отступают. В какой-то момент та самая жилистая рука соприкасается с лицом шатенки.
Шатенку зовут Светлана Викарий. Она писательница. Домик, крашенный белой краской, Викарий купила в 2012 году — в поселке Калужское, что в Калининградской области.
Позже Викарий так напишет о Калужском:
«Когда-то здесь была действующая станция, и полноценно зеленый в двенадцать вагонов поезд останавливался на пять минут у крохотного перрона, чтобы забрать пассажиров на Ригу. Поезд этот в народе прозвали Летучкой. Возвращались они на следующий день груженные прибалтийским скарбом и самыми лучшими рыбными консервами.
Но те времена канули в лету, хотя в селе продолжали жить обходчики, обслуживающие тридцать км железной дороги. В поселке стало скучно и малоинтересно. Магазины, почта, администрация, по привычке называемая сельсоветом. Посреди — Дом культуры в советском стиле, — огромный и серый, словно бегемот, погрузившийся в летаргический сон».
В Калужском Викарий проживет полтора года. За это время она напишет о жителях поселка повесть «Вот моя деревня» и выложит ее на сайт «Проза.ру». 67 жителей Калужского прочитают повесть, узнают себя в ее героях и пообещают писательнице «дать в дыню за мерзкую книжонку», «вынести на вилах за ****** [неуместную] гиперболу», «сжечь дом за ****** [несоответствие описанного действительности]». Викарий получит от одной из селянок крепкую пощечину, зафиксирует побои в местном медпункте, на всякий случай застрахует дом от пожара и осенью сбежит в ближайший к Калужскому районный центр — Черняховск. Судиться из-за драки Викарий с жителями не будет, зато сами они попросят о защите у правосудия — зимой пятеро жителей села обратятся с исками о защите чести и достоинства в Черняховский районный суд.
Слушания по делу «Жители поселка Калужский против Светланы Викарий» начались в декабре 2013 года, закончились — в феврале. Жалобщики Николай Халимон, Татьяна Лезная, Любовь Бондарева, а также Евгений и Марина Колесниковы утверждали, что писательница опозорила их на весь мир, выставив «недоумками, сексуальными извращенцами, алкоголиками и дегенератами». По их словам, Викарий оставила в книге настоящие имена, фамилии и клички — и даже не подумала о том, чтобы изменить название поселка, в котором и в лучшие времена едва насчитывалось полтысячи душ. «Теперь во всей России и даже Беларуси считают, что Калужское — грязное, нищее, разбитое. Как будто мы в средневековье живем», — кричали истцы на суде. Судья Жанна Коршунова посчитала их иски о защите чести и достоинства заслуживающими удовлетворения и обязала Викарий выплатить обиженным прототипам по десять тысяч рублей. Писательница считает, что ее неправильно поняли.
Светлана и духи
Районный центр Черняховск, в довоенном девичестве Инстербург, расположен в 100 километрах от Калининграда и является его миниатюрной копией: мостовые с выбитой брусчаткой, красивые дома готического вида вперемешку с югендстилем, несколько кирх красного кирпича в центре. В десяти километрах от райцентра ― бывшая прусская мыза Штилитцен, где захоронено сердце скончавшегося там полководца Михаила Барклая Де Толли. Усадьбу несколько лет назад купил и поневоле оставил Виктор Батурин, шурин Юрия Лужкова и бывший крупный бизнесмен, а сейчас ― заключенный калмыцкой ИК-1. Говорят, до заключения Батурин успел перебрать всю старую черепицу на крыше обширного поместья ― аккуратно, плиточка к плиточке. Местные видели, как в дверные проемы «замка Батурина» заносили мебель с золотыми вензелями и даже белый концертный рояль; после ареста нового барина черепица потускнела, французские окна выбили, рояль исчез, а мебель увезли неизвестные люди в неизвестном же направлении.
Против ожидания автовокзал Черняховска ничем не примечателен: серый, «словно бегемот, погрузившийся в летаргический сон», на выходе — пять платформ и киоск «Пресса». Возле киоска с маленькой собачкой на поводке прогуливается Светлана Викарий — на ней пуховое пальто с крупными блестящими пуговицами и фетровая кепка. Уроженка Казахстана, в Калининградскую область Светлана переехала 20 лет назад. Говорит — подкупила близость Европы: «Мы очень легко ездили в Польшу, я в Вильнюсе дни рождения праздновала — красота, редкость для советского человека!»
После нескольких часов в обществе Викарий мне начинает казаться, что из ее собственной биографии можно с легкостью сделать три книги — если у кого вдруг возникнет такое желание. Редкая фамилия досталась Светлане от дальнего родственника, французского священника, пришедшего в Россию в 1812 году вместе с Наполеоном: «Он дошел до Польши, влюбился в какую-то панночку, украл ее, переехал во Львов, — пересказывает семейную легенду Викарий. — Дети и внуки у них рождались учителями и врачами, были людьми политизированными, и в начале ХХ века их выслали в Казахстан».
Писать прозу Викарий начала в 11 лет, выбрав для себя поначалу малую форму, журналистику: в третьем классе она была корреспондентом «Пионерской правды», в седьмом ― опубликовала в областной казахстанской газете заметку про любимую учительницу. В 16 лет «почувствовала», как из нее «что-то прет»: «Стихи постоянно писала, на бумажечках, в школьных тетрадочках ― эссе, рассказики». Двумя годами позже возглавила отдел сельского хозяйства в центральной газете северного Казахстана: по ее словам, «знала все фермы, все надои и опоросы, сама и доила, и на тракторе по области гоняла». Вела репортажи в радиопередаче «Малая земля».
В московский Литературный институт Викарий поступила в 22 года, но про учебу не сообщает ничего примечательного: «Тихая была, со всеми дружила, весь курс гадал — умная Света Викарий или все-таки дура». Зато на абитуре Викарий познакомилась с финном по имени Яако Пюхале: он учился на режиссера во ВГИКе, и Светлану, в частности, полюбил за рыжую косу «вот такой ширины». Она даже собиралась за Пюхале замуж, но в последний момент передумала и вышла замуж за другого иностранного студента ВГИКа: «Звали его Яхъя Азми, очень серьезный человек — королевской крови, родственник последнего короля Фарука. Отец его был военным прокурором Египта, дед — бывший министр». Несколько лет Викарий прожила в Каире, потом сменила его на уже знакомую Москву: «Во-первых, Горбачев всех к себе звал, я ему поверила. Во-вторых, я от Яхъи забеременеть никак не могла, это его семье не нравилось. А в Москве меня лечила Джуна, я два года у нее работала, забеременела не от мужа, от другого мужчины — ну, он погиб давно».
Потом Викарий жила в Барселоне «с одним объектом мужского пола», переехала в Калининград, работала ответственным секретарем в местной газете и, по совместительству, снимала родовые проклятия и чистила карму читателей «Комсомольской правды». Два года назад перебралась в Калужское — вроде бы мечтала о тихой гавани, где можно спокойно дожидаться старости.
Книга жизни
В повести «Вот моя деревня» 67 коротких глав, по числу героев. Название снабжено пояснением — «Веселая повесть об умирающей деревне», что соответствует истине ― некоторые главы демонстрируют процесс гибели деревни с почти фотографической точностью: свальный грех, беспробудный каждодневный алкоголизм; детей заводят только для того, чтобы получить под них материнский капитал — или берут их из детдома, чтобы на себя тратить собесовское пособие по уходу. Основная часть историй показана глазами переехавшей в деревню эмансипированной, ухоженной и интересной горожанки Вики: как легко догадаться, это «альтер эго» самой Викарий с элементами ее же биографии (рыжая шевелюра и любовник-испанец).
В книге есть как минимум три очень сильные истории: про инвалида Лешку, который потерял правую ногу, поставив ее на спор под поезд. Из-за инвалидности Лешка становится наркоманом, деньги на наркотики зарабатывает ремонтом домов, заказчиков «кидает»; в конце главы он засыпает в одном из не до конца отремонтированных домов с зажженной сигаретой. Как пишет в своей повести Викарий, «пожарные приехали из Черняховска через сорок минут, но спасать было нечего и некого. Вынесли обугленный труп Лешки, спешно прикрыли тряпьем».
Вторая история ― про алкоголичку Любаню по кличке Продуманная, которую зять Мирон уговаривает продать дом в обмен на материнский капитал ее собственной дочери; позже Мирон обманом отбирает у тещи вырученные от продажи дома «капитальные» деньги; та, лишившись и дома, и денег, напивается и вешается на березе: «Любаню хоронили в воскресенье. Лежала она в гробу свеженькая, как девочка, даже будто улыбалась от радости, что рассталась с этим гадким, подлым миром. На ней был красивый красный шарфик, (…) он прикрыл черную стронгуляционную борозду на ее шее. (…) Перед самым выносом появился Андрей, старший сын Любани (…). Он поцеловал мать, пригладил выпавшую из-под косынки прядь, попросил за все прощение, потом распрямился и сказал громко и отчетливо: — А теперь, мамка, я порадую твою душу. Он сделал один только шаг к стоящему (...) Мирону, сгреб его за воротник и с силой всадил в его грудь сверкнувший серебром нож».
Третья история — про местную фельдшерицу Татьяну: она «не может найти себе мужика», сложением напоминает «маленький дирижабль», мечтает купить в кредит «красную машину» и с этой целью берет под опеку сирот из детского дома. Ежемесячное пособие по уходу за детьми она отдает за автокредит, сама же каждое утро гоняет сирот пасти гусей; в новой семье приемную дочь избивают до потери сознания.
Герои этих историй были в числе пятерых истцов, подавших на Викарий в суд. «Я вообще не думала, что они все эту книгу прочтут, ― поражается ответчица. ― Я рукопись выложила на сайт “Проза.ру” в декабре 2012 года, чтобы авторские права зарегистрировать. Повесть была до конца не готова, я думала ее доделывать, название деревни изменить, но нужно было место на сайте забить, понимаете?»
Дальше Викарий пускается в путаные объяснения, из которых выходит, что если бы она не «застолбила авторские права», то кто-то другой мог бы опубликовать книжку с тем же названием. «Не верю, что люди в Калужском мою книгу могли прочесть: там есть такие алконавты, даже расписываться не умеют. Они книгу увидели только потому, что вышла утечка информации: я рассказала про повесть своей подружке Людмиле, которая в Калужском живет, та кому-то проболталась — и понеслось. Если б я знала, что так случится, то фиг бы я персонажей под их настоящими фамилиями и кличками оставила».
Описание драки, которую устроили недовольные читатели, со слов Викарий выглядит так: «Выхожу к дому, смотрю — стоят. Я подготовилась морально. И тут доярка одна, сама росточком маленькая, а кулаки — громадные, как начала меня бойкотировать! Знаете, как боксеры бойкотируют? Набойкотировала мне по всему лицу, а потом выходит Любаня, которая Продуманная, достает из-за спины палку и кричит: “Зачем ты меня убила?! На кой ляд ты меня на березе повесила?!”» «В смысле, ― удивленно переспрашиваю я Викарий. — Как это — зачем убила? Разве она жива?» «Да жива эта Любаня, жива, — терпеливо объясняет Викарий. — Я просто смоделировала эту ситуацию. Да, зять не покупал у нее дом за материнский капитал, а старший сын Любани его не убивал. Просто мне в рамках литературной концепции нужна была такая история».
Примерно так же обстоят дела и с остальным повествованием: фельдшерица не брала кредит на красную машину, одноногий Лешка не сжигал дом, да и сам вполне жив. «Я им говорю: “Это гипербола”, ― раздражается Викарий. ― А они мне: “Срать мы хотели на твои гиперболы! Ишь ты, у нас писательница завелась! Пор-р-рвем! Засудим!”»
Теперь, после того как односельчане выиграли суд, Викарий настроена решительно: «Да они дебилы седьмого вида, я их не прощу. Я сама в суд пойду, каждому по сто тысяч исковых выставлю: за побои, за дом брошенный. Эти идиоты деревенские будут у меня на коленях стоять». Хотят войну, горячится писательница, будет им война.
Вот ее деревня
Село Калужское получило свое название от первых русских поселенцев, привезенных на место изгнанных немцев в Калининградскую область. Так германские дома заселили бывшие жители уничтоженных во время Великой Отечественной войны калужских деревень.
Вдоль неплохой по российским меркам дороги ― указатели на соседние поселки: Калиновка, Низменое, Привольное. В последнем указателе кто-то подкорректировал четвертую букву, получилось ― Прикольное.
В Калужское меня везет Александр Горох, депутат местного муниципального образования, член партии «Яблоко», владелец черняховской геодезической конторы, бывший оперативник калининградской таможни. 46 лет назад он родился в Калужском: его отец, Иван Горох, долгое время был поселковым председателем; маленький Саша ходил в калужский детский сад, где его до сих пор помнят «белокурым мальчиком».
Горох выиграл выборы прошлой осенью и сразу же пообещал жителям помощь и поддержку: сначала его попросили сделать дорогу на местное кладбище, потом ― помочь составить иски против Светланы Викарий. В Черняховский районный суд готовы были идти все 67 человек, идентифицировавших себя с героями повести, но лишние деньги — 700 рублей на подачу иска — нашлись только у пятерых. Горох посоветовал желающим обратиться за помощью к юристу Фатиме Кихоевой, помогавшей депутату в предвыборной кампании; сам же добровольно взял на себя обязанности их общественного защитника.
По мнению Гороха, Викарий переступила этическую черту: «Очень злобно все преподнесла в повести, не как Василий Шукшин, с которым она себя на суде постоянно сравнивала, а как-то зло, понимаете? А ведь могла все сделать красиво, дать деревне другое название, написать, что персонажи вымышленные, любое совпадение с ними ― случайно». О том, что жители деревни пытались Викарий побить, Горох в курсе не был, но их порыв понимает: «Калужское — нормальное село. Там далеко не все идеально — школу закрыли, работы мало, эта деревня, как все русские деревни, разваливается, конечно, потихоньку. Но там чисто, есть клуб, библиотека, детский сад, два магазина, а запойных алкоголиков — всего шестеро. Поселковые посчитали, что Викарий их подставила».
В поселке Калужское немного улиц. Немного и заброшенных строений. Дома в основном одноэтажные, аккуратные. Из крыш торчат печные трубы, газового отопления нет — в помещениях холодно и сыро. На работу калужские ездят в Черняховск; некоторые устраиваются сезонниками к местному фермеру Владимиру Сущенко. Кто-то копает на речке и болотах червей на продажу рыбакам.
На центральной площади — два магазина: один выкрашен в пронзительный ярко-розовый цвет, на нем вывеска «Светлана». Второй, желто-зеленого цвета, безымянный. Возле желто-зеленого стоит бывший электрик, ныне пенсионер Николай Халимон — на нем ушанка, потертый полушубок, мятые штаны с армейскими лампасами, заправленные в валенки. Халимон — один из истцов по делу о защите чести и достоинства; в книге выведен под своей собственной фамилией. В повести Викарий он постоянно красит «все волосы на теле басмой», а также пытается добиться близости с деревенскими женщинами.
«Приземистый, кривоногий Халимон с юности был озабочен. Даже на трезвую голову, в ожидании подвоза горячего калиновского хлеба, он рассказывал сказки о своих сексуальных приключениях. Монолог его начинался со слов: “Я говорю…” По его словам не было в поселке женщины, которую он не осчастливил. Врал он вдохновенно.
— И Кумариху?
— Я говорю, она в постели даже неплохая была. Бойкая.
— Это еще когда продавщицей работала? — уточняли в очереди, поскольку Кумариха давно спилась и предавалась разврату теперь с кем угодно (...)».
Еще Викарий пишет, что Халимон копил деньги «на резиновую женщину», и этот факт, судя по всему, задевает Николая больше всего. «Вот мне племянница позвонила: ты чем это, ***, говорит, занимаешься?» ― кипятится он. Халимон утверждает, что Викарий его «сексуальным террористом на всю страну ославила»: «А это, ***, не так!» По его словам, единственный факт, соответствующий реальности, это крашеная борода: «Ну так Филипп Киркоров тоже красится, ***. И Алла Пугачева, ***. Бороду я крашу, потому что седой». «Викарий написала, что у нас тут все пьющие, ***. Так ради забавы, ***, пить не будешь, потому что не хватит пенсии. Вот я по себе знаю — проработал всю жизнь, а пенсию дали шесть тысяч. Как ты будешь пить на эти деньги, ***? Надо же всех одеть, обуть. Внуку дать из этого. Ну, ездил я недавно на похороны, там выпил. Похоронили ― и все, не пью», ― возмущается Халимон.
60-летняя доярка Любовь Бондарева, прототип Любани Продуманной, хорошо помнит, как Викарий появилась в селе: «Приехала в 2012 году, несколько месяцев у нас прожила. Была я раза два у нее дома ― она, конечно, большой ремонт у себя сделала, все по моде. Конечно, она же с города приехала, в Испании жила. А мы ― в калошах да штанах. Она сначала по-городскому одевалась, потом тоже стала в калошах в магазин ходить — якобы показать, что она наша теперь, деревенская. К деревне, стало быть, привыкает».
У Любови, которую в поселке все действительно зовут Любаней, трехкомнатный дом: внутри стенка с фарфоровым Чебурашкой, гарнитур мягкой мебели (взяла в кредит), на входе — металлическая дверь (поставила в кредит); еще имеются белые, пластиковые, тоже по кредиту вставленные, окна. Любаня живет за счет огорода ― на выплату долгов банку у нее уходит половина пенсии. О том, что про нее написали в книге, Любаня узнала от жены фермера Людмилы Сущенко: «Приходит Людка: “Читала, что про тебя Викарий пишет?” Я говорю: “А что она может написать?” Людка начала читать, я как расплакалась! Я алкашка, я такая-сякая! Я на березе повесилась! Мы, конечно, выпиваем, а с чего нам сухопутными-то быть? Но так, чтоб я с бутылкой по деревне ходила, не было такого никогда! Да и дом у меня никто купить не хотел! И с зятем у меня отношения очень хорошие!»
Любаня с самого начала была настроена решительно. «Я Викарий говорю: “Свет, что ж ты про меня пакость написала? Зачем ты меня убила? Зачем ты мой дом продала?” А она мне: “Не для вас это писано было, вы люди второго сорта”. А я как иду потом по деревне, так все в голос смеются: “Любань, да разве ж ты жива? Тебя, что ли, не похоронили?”»
Потом к делу подключились соседи. «Как у дома Викарий разборки начались, я ей крикнула: “Зачем ты сюда приехала, если у нас вся деревня грязная и мы все друг с другом переспали?” А она гордая такая, ответила: “Будет для вас еще и вторая книга, и третья. Погодите, я еще и Путина в вашу деревню вызову”», ― рассказывает Любаня.
В той осенней драке Любаня, по ее словам, Светлану Викарий пальцем не тронула: «Ее вообще никто не бил, только Ольга Кочнева разок по лицу шлепнула. А Викарий сразу раззвонила всем знакомым журналистам, что ее только что не убили. Тут же стали наш поселок по всем каналам показывать».
Москва и суд
Первыми в поселок приехали гонцы с ток-шоу «Прямой эфир» телеканала «Россия-1», которое ведет Борис Корчевников. Продюсеры уговорили отправиться на съемки в Москву шестерых жителей деревни, включая Любовь Бондареву и Николая Халимона. Отдельно от них на эфир к Корчевникову из Черняховска выехала Светлана Викарий. Вслед за коллегами в Калужское прибыли люди из программы «Пусть говорят» Андрея Малахова, но им уже ничего не досталось.
Смысл «Прямого эфира» состоит в обоюдном и довольно громком высказывании претензий: на съемках позицию Викарий, настаивавшую на том, что она «художественно гиперболизировала жизнь в деревне», поддерживали писатель Олег Рой и журналист Александр Никонов. Рассерженных поселковых защищали писательница Татьяна Егорова и адвокат Инга Червоненко. По словам Любани, именно Червоненко посоветовала им обратиться с исками в суд, посчитав их дело беспроигрышным. До этого мысль о получении компенсации за оскорбление чести и достоинства им в голову не приходила.
В Москве, вспоминает Бондарева, их приняли очень хорошо: «Жили мы на съемной квартире со всеми удобствами — и мылись, и купались, и на Воробьевские горы ездили. Правда, очень просили одних из квартиры не выходить — вроде другой канал хотел нас выкрасть. Когда нас к Корчевникову привезли, то сначала приукрасили, чтоб мы не потные были. Перед передачей ассистентка меня подучила: “Веди себя строго”. Девчонка, которая нас подготавливала, надела на меня бирюзовый шарф: “Скажете Викарий так ― вот видишь, ты меня в книге в красном шарфе хоронила, а я к тебе в бирюзовом пришла”. Еще мне распечатку рукописи дали, чтоб я ей в лицо бросила, но я забоялась, не стала так делать».
За участие в съемках жители Калужского получили по три тысячи рублей. Викарий, по ее собственным словам, заплатили гонорар в 30 тысяч. Передача вышла в эфир в октябре прошлого года.
Вернувшись домой, воодушевленные калужские обратились за помощью к депутату Гороху и юристу Кихоевой. Интересы самой Викарий в судебном процессе представлял адвокат Константин Рожков. Наиболее четко о его позиции можно судить по написанной им самим под ником svetlogor заметке «В Черняховске судят писателя», опубликованной на сайте газеты «Светлогорье». Рожков по совместительству главный редактор газеты.
«Давненько такого не было, ― пишет Рожков. ― Со времен Юлия Даниэля, Андрея Синявского и Александра Солженицына. В провинциальном городке решили засудить писателя. Хорошо, что с брежневских времен изменилось и уголовное, и гражданское законодательство. Теперь за талантливый роман или повесть “антисоветского” свойства не высылают за границу и не прячут в Сибири. Но зато над всяким пишущим можно покуражиться с помощью российского правосудия. За любое высказывание, за каждый эпитет, за неосторожное междометие можно привлечь писателя по статьям 151 и 152 ГК РФ».
«Надобно заметить, ― продолжает адвокат, ― истцы с компанией таких же обиженных устроили 25 сентября писателю горячий прием. Они встретили ее на пороге дома, где она проживала, с дрекольем. Но Светлана Анатольевна осталась жива. (...) Результат встречи с писателями читающую публику Калужского не удовлетворил. Как же! Писатель их обосрамила! Они пошли в суд искать защиту».
Защита самого Рожкова, если судить по протоколам трех судебных заседаний, строилась на том, что Викарий имела полное право на художественный вымысел. Истцы, которых Рожков называет «колоритными поселковыми личностями», считали, что этот вымысел испортил им личную жизнь. Так, фельдшер поселка, Татьяна Лезная, зачитала фрагмент текста, который требовала признать оскорбительным и не соответствующим действительности:
«…и одна фельдшерица Татьяна. Глаза у нее были грустные-грустные, наверняка, по причине сексуальной неудовлетворенности. А мужика на ее высокие требования в деревне не находилось... Проблема у нее была одна — она тихо страдала от неразделенных когда-то чувств, несложившейся женской судьбы и излишнего веса. (…) Она прочитала все книжки о похудении, как стихи, выученные в детстве, знала все диеты. Но ограничить себя не могла. Будто кто-то не давал ей это сделать. (…) Да и не Мерелин Монро она, в конце концов! Не в Париже живет! То есть не в Нью-Йорке!»
В ответ на это Рожков задал вопрос: «Здесь названы ваша фамилия, имя, отчество?» Лезная ответила: «Я работаю фельдшером Калужского ФАПа. Зовут меня Татьяна. (…) Там пишется ― “сексуальная неудовлетворенность”… Какое право она имеет лезть в личную жизнь? “Страдала от неразделенных когда-то чувств… несложившейся женской судьбы… маленький дирижабль”. Я считаю, что это моя личная жизнь».
Позже на допросе Любани Бондаревой Рожков спрашивал: «Почему вы решили, что здесь идет речь о Бондаревой Любови Геннадьевне?» «Потому что Любаня одна в Калужском», ― ответила та. «Вас не хоронили никогда?» ― продолжил допрос Рожков, силясь доказать, что речь идет о вымышленном персонаже. «Видите, я перед вами стою!» ― злилась Любаня. «Вижу, но мало ли что, всякое бывает. То есть вы ожили?» ― настаивал адвокат. «Ожила!» ― парировала Бондарева.
Суд счел доводы защиты недостаточно убедительными: ответчицу обязали выплатить истцам компенсацию, а повесть Викарий удалили с сайта «Проза.ру». В ответ на это Рожков готовит иск на апелляцию.
Курорт
Через несколько дней после решения суда в большом нетопленом клубе Калужского отмечают масленицу. В зале шестеро взрослых и 20 подростков ― от шести до 13 лет. Ведущая в русском народном костюме предлагает публике стандартный ассортимент развлечений: бег в мешках, драка легкими тюками на бревне, перетягивание каната. Победители получают конфеты. В перерывах ― выступление хора поселка Калужское.
Затем все идут сжигать маленькое, полметра вышиной, чучело зимы. В холодном сыром воздухе соломенное чучело в чьей-то капроновой комбинации горит неохотно. Желающих приглашают в музыкальную комнату: здесь два обогревателя, стол, заставленный домашней снедью ― помидоры в банке, квашеная капуста с яблоками, отварная картошка и ленивые голубцы. В центре ― несколько бутылок водки и вина, последнее не пользуется успехом, водку пьют охотно.
Фамилия Викарий всплывает между третьей и четвертой рюмками: кто-то говорит, что если «писательница деньги по иску выплатит, то можно будет крышу наконец-то покрыть», кто-то возражает, что «никаких она денег не отдаст, поскольку на пересуд подаст». Кто-то жалуется, что от журналистов нет продыха: «В окно ночью с камерами лезут, ездят как на курорт». В какой-то момент из-за чьей-то спины достают баян, участницы поселкового хора начинают петь песни ― то надрывные, то духоподъемные. Когда-то в этом хоре пели 30 человек, его даже показывали в передаче «Играй, гармонь». Теперь певиц можно пересчитать по пальцам одной руки. «Мы нормальные, понимаете? ― говорят мне за пятой рюмкой. ― Живем, как можем. Не нравится ― не приезжайте. А эта барыня приехала с города и считает, что ей все можно, да? Что она лучше нас, да?»
В двух шагах от клуба живет поселковая учительница Людмила Васильева, единственная подруга Светланы Викарий, ― из окон дома писательницы можно легко заглянуть в учительский дом. О том, что ее соседка пишет книгу про жизнь в поселке, Людмила знала давно: «Смотришь в окно, она все сидит, пишет, пишет. Говорит: “Я напишу книгу про вас”. Потом сказала, что все выложила в интернет, а мне дала текст на флешке. Я села читать рукопись и стала безумно, бестолково смеяться. Нет, ну а что? Народ у нас, это правда, пьющий: в клубе после каждого праздника — застолье».
«И детей у вас из детдома берут, чтобы пособие по уходу от государства получать?» ― задаю я Людмиле давно мучающий меня вопрос. «Берут, берут. У нас много таких детей ― штук 20 в школе, наверное. Ну, деньги нужны. А дети — они довольны. Пусть даже папа пьющий и матерщинник, все лучше, чем в детдоме. Это все-таки семья».
«А вот в книге написано, что фельдшерица ради кредита на машину ребенка из детдома взяла, а потом ее била», ― не останавливаюсь я. «Она кредит не брала, сама выживала, ― отвечает Людмила. ― Тут так было: она дочку детдомовскую, Кристина ее звали, отшлепала за то, что та у нее всю зарплату из кошелька украла. Говорят, она часто подворовывала. Вот Таня-фельдшерица и не выдержала, надавала ей по заднице. А кто бы выдержал на ее месте? Да вы поймите, никто б ничего не узнал, если б в школе медосмотра не было. Эта Кристина, она у меня в классе училась, неделю в школе не была. Потом приходит, а это начало учебного года, всех в медкабинет ведут. Смотрят ― у нее по всей спине синяки. Кто бил? “Мама”, ― отвечает. Ну и все, отправили Кристину обратно в детский дом».
Людмила замолкает на две минуты, потом продолжает: «Вы понимаете, если б я не жила в этом поселке, а в другом каком-нибудь, то, прочитав книгу Светы, я б подумала: вот она, русская деревня». Но, поскольку Людмила живет в Калужском, то ее мнение о книге такое: «Люди у нас все-таки другие, непохожие. Те, да не те».
В 2012 году писательница Светлана Викарий опубликовала на сайте «Проза.ру» повесть «Вот моя деревня». В произведении Викарий описала жизнь своих односельчан из поселка Калужское (Калининградской области). Спустя год книгу прочитали соседи писательницы — и остались повестью недовольны: кого-то Викарий «убила», кого-то представила «сексуальным извращенцем». Сперва «персонажи» пытались побить автора, а потом решили защитить честь и достоинство в суде. Черняховский районный суд 25 февраля 2014 года вынес решение в их пользу. Писательница готовит встречный иск.
Встреча с писателем
Ранняя осень 2013 года. Несколько женщин разного возраста стоят около низкого домика — белая краска облупилась по углам. У одной в руках палка; другая, ростом ниже товарок, занесла для удара жилистую руку. Еще две по очереди отпивают из пивных бутылок. Пятая, полноватая шатенка 60 лет, пятится от остальных, те не отступают. В какой-то момент та самая жилистая рука соприкасается с лицом шатенки.
Шатенку зовут Светлана Викарий. Она писательница. Домик, крашенный белой краской, Викарий купила в 2012 году — в поселке Калужское, что в Калининградской области.
Позже Викарий так напишет о Калужском:
«Когда-то здесь была действующая станция, и полноценно зеленый в двенадцать вагонов поезд останавливался на пять минут у крохотного перрона, чтобы забрать пассажиров на Ригу. Поезд этот в народе прозвали Летучкой. Возвращались они на следующий день груженные прибалтийским скарбом и самыми лучшими рыбными консервами.
Но те времена канули в лету, хотя в селе продолжали жить обходчики, обслуживающие тридцать км железной дороги. В поселке стало скучно и малоинтересно. Магазины, почта, администрация, по привычке называемая сельсоветом. Посреди — Дом культуры в советском стиле, — огромный и серый, словно бегемот, погрузившийся в летаргический сон».
В Калужском Викарий проживет полтора года. За это время она напишет о жителях поселка повесть «Вот моя деревня» и выложит ее на сайт «Проза.ру». 67 жителей Калужского прочитают повесть, узнают себя в ее героях и пообещают писательнице «дать в дыню за мерзкую книжонку», «вынести на вилах за ****** [неуместную] гиперболу», «сжечь дом за ****** [несоответствие описанного действительности]». Викарий получит от одной из селянок крепкую пощечину, зафиксирует побои в местном медпункте, на всякий случай застрахует дом от пожара и осенью сбежит в ближайший к Калужскому районный центр — Черняховск. Судиться из-за драки Викарий с жителями не будет, зато сами они попросят о защите у правосудия — зимой пятеро жителей села обратятся с исками о защите чести и достоинства в Черняховский районный суд.
Слушания по делу «Жители поселка Калужский против Светланы Викарий» начались в декабре 2013 года, закончились — в феврале. Жалобщики Николай Халимон, Татьяна Лезная, Любовь Бондарева, а также Евгений и Марина Колесниковы утверждали, что писательница опозорила их на весь мир, выставив «недоумками, сексуальными извращенцами, алкоголиками и дегенератами». По их словам, Викарий оставила в книге настоящие имена, фамилии и клички — и даже не подумала о том, чтобы изменить название поселка, в котором и в лучшие времена едва насчитывалось полтысячи душ. «Теперь во всей России и даже Беларуси считают, что Калужское — грязное, нищее, разбитое. Как будто мы в средневековье живем», — кричали истцы на суде. Судья Жанна Коршунова посчитала их иски о защите чести и достоинства заслуживающими удовлетворения и обязала Викарий выплатить обиженным прототипам по десять тысяч рублей. Писательница считает, что ее неправильно поняли.
Светлана и духи
Районный центр Черняховск, в довоенном девичестве Инстербург, расположен в 100 километрах от Калининграда и является его миниатюрной копией: мостовые с выбитой брусчаткой, красивые дома готического вида вперемешку с югендстилем, несколько кирх красного кирпича в центре. В десяти километрах от райцентра ― бывшая прусская мыза Штилитцен, где захоронено сердце скончавшегося там полководца Михаила Барклая Де Толли. Усадьбу несколько лет назад купил и поневоле оставил Виктор Батурин, шурин Юрия Лужкова и бывший крупный бизнесмен, а сейчас ― заключенный калмыцкой ИК-1. Говорят, до заключения Батурин успел перебрать всю старую черепицу на крыше обширного поместья ― аккуратно, плиточка к плиточке. Местные видели, как в дверные проемы «замка Батурина» заносили мебель с золотыми вензелями и даже белый концертный рояль; после ареста нового барина черепица потускнела, французские окна выбили, рояль исчез, а мебель увезли неизвестные люди в неизвестном же направлении.
Против ожидания автовокзал Черняховска ничем не примечателен: серый, «словно бегемот, погрузившийся в летаргический сон», на выходе — пять платформ и киоск «Пресса». Возле киоска с маленькой собачкой на поводке прогуливается Светлана Викарий — на ней пуховое пальто с крупными блестящими пуговицами и фетровая кепка. Уроженка Казахстана, в Калининградскую область Светлана переехала 20 лет назад. Говорит — подкупила близость Европы: «Мы очень легко ездили в Польшу, я в Вильнюсе дни рождения праздновала — красота, редкость для советского человека!»
После нескольких часов в обществе Викарий мне начинает казаться, что из ее собственной биографии можно с легкостью сделать три книги — если у кого вдруг возникнет такое желание. Редкая фамилия досталась Светлане от дальнего родственника, французского священника, пришедшего в Россию в 1812 году вместе с Наполеоном: «Он дошел до Польши, влюбился в какую-то панночку, украл ее, переехал во Львов, — пересказывает семейную легенду Викарий. — Дети и внуки у них рождались учителями и врачами, были людьми политизированными, и в начале ХХ века их выслали в Казахстан».
Писать прозу Викарий начала в 11 лет, выбрав для себя поначалу малую форму, журналистику: в третьем классе она была корреспондентом «Пионерской правды», в седьмом ― опубликовала в областной казахстанской газете заметку про любимую учительницу. В 16 лет «почувствовала», как из нее «что-то прет»: «Стихи постоянно писала, на бумажечках, в школьных тетрадочках ― эссе, рассказики». Двумя годами позже возглавила отдел сельского хозяйства в центральной газете северного Казахстана: по ее словам, «знала все фермы, все надои и опоросы, сама и доила, и на тракторе по области гоняла». Вела репортажи в радиопередаче «Малая земля».
В московский Литературный институт Викарий поступила в 22 года, но про учебу не сообщает ничего примечательного: «Тихая была, со всеми дружила, весь курс гадал — умная Света Викарий или все-таки дура». Зато на абитуре Викарий познакомилась с финном по имени Яако Пюхале: он учился на режиссера во ВГИКе, и Светлану, в частности, полюбил за рыжую косу «вот такой ширины». Она даже собиралась за Пюхале замуж, но в последний момент передумала и вышла замуж за другого иностранного студента ВГИКа: «Звали его Яхъя Азми, очень серьезный человек — королевской крови, родственник последнего короля Фарука. Отец его был военным прокурором Египта, дед — бывший министр». Несколько лет Викарий прожила в Каире, потом сменила его на уже знакомую Москву: «Во-первых, Горбачев всех к себе звал, я ему поверила. Во-вторых, я от Яхъи забеременеть никак не могла, это его семье не нравилось. А в Москве меня лечила Джуна, я два года у нее работала, забеременела не от мужа, от другого мужчины — ну, он погиб давно».
Потом Викарий жила в Барселоне «с одним объектом мужского пола», переехала в Калининград, работала ответственным секретарем в местной газете и, по совместительству, снимала родовые проклятия и чистила карму читателей «Комсомольской правды». Два года назад перебралась в Калужское — вроде бы мечтала о тихой гавани, где можно спокойно дожидаться старости.
Книга жизни
В повести «Вот моя деревня» 67 коротких глав, по числу героев. Название снабжено пояснением — «Веселая повесть об умирающей деревне», что соответствует истине ― некоторые главы демонстрируют процесс гибели деревни с почти фотографической точностью: свальный грех, беспробудный каждодневный алкоголизм; детей заводят только для того, чтобы получить под них материнский капитал — или берут их из детдома, чтобы на себя тратить собесовское пособие по уходу. Основная часть историй показана глазами переехавшей в деревню эмансипированной, ухоженной и интересной горожанки Вики: как легко догадаться, это «альтер эго» самой Викарий с элементами ее же биографии (рыжая шевелюра и любовник-испанец).
В книге есть как минимум три очень сильные истории: про инвалида Лешку, который потерял правую ногу, поставив ее на спор под поезд. Из-за инвалидности Лешка становится наркоманом, деньги на наркотики зарабатывает ремонтом домов, заказчиков «кидает»; в конце главы он засыпает в одном из не до конца отремонтированных домов с зажженной сигаретой. Как пишет в своей повести Викарий, «пожарные приехали из Черняховска через сорок минут, но спасать было нечего и некого. Вынесли обугленный труп Лешки, спешно прикрыли тряпьем».
Вторая история ― про алкоголичку Любаню по кличке Продуманная, которую зять Мирон уговаривает продать дом в обмен на материнский капитал ее собственной дочери; позже Мирон обманом отбирает у тещи вырученные от продажи дома «капитальные» деньги; та, лишившись и дома, и денег, напивается и вешается на березе: «Любаню хоронили в воскресенье. Лежала она в гробу свеженькая, как девочка, даже будто улыбалась от радости, что рассталась с этим гадким, подлым миром. На ней был красивый красный шарфик, (…) он прикрыл черную стронгуляционную борозду на ее шее. (…) Перед самым выносом появился Андрей, старший сын Любани (…). Он поцеловал мать, пригладил выпавшую из-под косынки прядь, попросил за все прощение, потом распрямился и сказал громко и отчетливо: — А теперь, мамка, я порадую твою душу. Он сделал один только шаг к стоящему (...) Мирону, сгреб его за воротник и с силой всадил в его грудь сверкнувший серебром нож».
Третья история — про местную фельдшерицу Татьяну: она «не может найти себе мужика», сложением напоминает «маленький дирижабль», мечтает купить в кредит «красную машину» и с этой целью берет под опеку сирот из детского дома. Ежемесячное пособие по уходу за детьми она отдает за автокредит, сама же каждое утро гоняет сирот пасти гусей; в новой семье приемную дочь избивают до потери сознания.
Герои этих историй были в числе пятерых истцов, подавших на Викарий в суд. «Я вообще не думала, что они все эту книгу прочтут, ― поражается ответчица. ― Я рукопись выложила на сайт “Проза.ру” в декабре 2012 года, чтобы авторские права зарегистрировать. Повесть была до конца не готова, я думала ее доделывать, название деревни изменить, но нужно было место на сайте забить, понимаете?»
Дальше Викарий пускается в путаные объяснения, из которых выходит, что если бы она не «застолбила авторские права», то кто-то другой мог бы опубликовать книжку с тем же названием. «Не верю, что люди в Калужском мою книгу могли прочесть: там есть такие алконавты, даже расписываться не умеют. Они книгу увидели только потому, что вышла утечка информации: я рассказала про повесть своей подружке Людмиле, которая в Калужском живет, та кому-то проболталась — и понеслось. Если б я знала, что так случится, то фиг бы я персонажей под их настоящими фамилиями и кличками оставила».
Описание драки, которую устроили недовольные читатели, со слов Викарий выглядит так: «Выхожу к дому, смотрю — стоят. Я подготовилась морально. И тут доярка одна, сама росточком маленькая, а кулаки — громадные, как начала меня бойкотировать! Знаете, как боксеры бойкотируют? Набойкотировала мне по всему лицу, а потом выходит Любаня, которая Продуманная, достает из-за спины палку и кричит: “Зачем ты меня убила?! На кой ляд ты меня на березе повесила?!”» «В смысле, ― удивленно переспрашиваю я Викарий. — Как это — зачем убила? Разве она жива?» «Да жива эта Любаня, жива, — терпеливо объясняет Викарий. — Я просто смоделировала эту ситуацию. Да, зять не покупал у нее дом за материнский капитал, а старший сын Любани его не убивал. Просто мне в рамках литературной концепции нужна была такая история».
Примерно так же обстоят дела и с остальным повествованием: фельдшерица не брала кредит на красную машину, одноногий Лешка не сжигал дом, да и сам вполне жив. «Я им говорю: “Это гипербола”, ― раздражается Викарий. ― А они мне: “Срать мы хотели на твои гиперболы! Ишь ты, у нас писательница завелась! Пор-р-рвем! Засудим!”»
Теперь, после того как односельчане выиграли суд, Викарий настроена решительно: «Да они дебилы седьмого вида, я их не прощу. Я сама в суд пойду, каждому по сто тысяч исковых выставлю: за побои, за дом брошенный. Эти идиоты деревенские будут у меня на коленях стоять». Хотят войну, горячится писательница, будет им война.
Вот ее деревня
Село Калужское получило свое название от первых русских поселенцев, привезенных на место изгнанных немцев в Калининградскую область. Так германские дома заселили бывшие жители уничтоженных во время Великой Отечественной войны калужских деревень.
Вдоль неплохой по российским меркам дороги ― указатели на соседние поселки: Калиновка, Низменое, Привольное. В последнем указателе кто-то подкорректировал четвертую букву, получилось ― Прикольное.
В Калужское меня везет Александр Горох, депутат местного муниципального образования, член партии «Яблоко», владелец черняховской геодезической конторы, бывший оперативник калининградской таможни. 46 лет назад он родился в Калужском: его отец, Иван Горох, долгое время был поселковым председателем; маленький Саша ходил в калужский детский сад, где его до сих пор помнят «белокурым мальчиком».
Горох выиграл выборы прошлой осенью и сразу же пообещал жителям помощь и поддержку: сначала его попросили сделать дорогу на местное кладбище, потом ― помочь составить иски против Светланы Викарий. В Черняховский районный суд готовы были идти все 67 человек, идентифицировавших себя с героями повести, но лишние деньги — 700 рублей на подачу иска — нашлись только у пятерых. Горох посоветовал желающим обратиться за помощью к юристу Фатиме Кихоевой, помогавшей депутату в предвыборной кампании; сам же добровольно взял на себя обязанности их общественного защитника.
По мнению Гороха, Викарий переступила этическую черту: «Очень злобно все преподнесла в повести, не как Василий Шукшин, с которым она себя на суде постоянно сравнивала, а как-то зло, понимаете? А ведь могла все сделать красиво, дать деревне другое название, написать, что персонажи вымышленные, любое совпадение с ними ― случайно». О том, что жители деревни пытались Викарий побить, Горох в курсе не был, но их порыв понимает: «Калужское — нормальное село. Там далеко не все идеально — школу закрыли, работы мало, эта деревня, как все русские деревни, разваливается, конечно, потихоньку. Но там чисто, есть клуб, библиотека, детский сад, два магазина, а запойных алкоголиков — всего шестеро. Поселковые посчитали, что Викарий их подставила».
В поселке Калужское немного улиц. Немного и заброшенных строений. Дома в основном одноэтажные, аккуратные. Из крыш торчат печные трубы, газового отопления нет — в помещениях холодно и сыро. На работу калужские ездят в Черняховск; некоторые устраиваются сезонниками к местному фермеру Владимиру Сущенко. Кто-то копает на речке и болотах червей на продажу рыбакам.
На центральной площади — два магазина: один выкрашен в пронзительный ярко-розовый цвет, на нем вывеска «Светлана». Второй, желто-зеленого цвета, безымянный. Возле желто-зеленого стоит бывший электрик, ныне пенсионер Николай Халимон — на нем ушанка, потертый полушубок, мятые штаны с армейскими лампасами, заправленные в валенки. Халимон — один из истцов по делу о защите чести и достоинства; в книге выведен под своей собственной фамилией. В повести Викарий он постоянно красит «все волосы на теле басмой», а также пытается добиться близости с деревенскими женщинами.
«Приземистый, кривоногий Халимон с юности был озабочен. Даже на трезвую голову, в ожидании подвоза горячего калиновского хлеба, он рассказывал сказки о своих сексуальных приключениях. Монолог его начинался со слов: “Я говорю…” По его словам не было в поселке женщины, которую он не осчастливил. Врал он вдохновенно.
— И Кумариху?
— Я говорю, она в постели даже неплохая была. Бойкая.
— Это еще когда продавщицей работала? — уточняли в очереди, поскольку Кумариха давно спилась и предавалась разврату теперь с кем угодно (...)».
Еще Викарий пишет, что Халимон копил деньги «на резиновую женщину», и этот факт, судя по всему, задевает Николая больше всего. «Вот мне племянница позвонила: ты чем это, ***, говорит, занимаешься?» ― кипятится он. Халимон утверждает, что Викарий его «сексуальным террористом на всю страну ославила»: «А это, ***, не так!» По его словам, единственный факт, соответствующий реальности, это крашеная борода: «Ну так Филипп Киркоров тоже красится, ***. И Алла Пугачева, ***. Бороду я крашу, потому что седой». «Викарий написала, что у нас тут все пьющие, ***. Так ради забавы, ***, пить не будешь, потому что не хватит пенсии. Вот я по себе знаю — проработал всю жизнь, а пенсию дали шесть тысяч. Как ты будешь пить на эти деньги, ***? Надо же всех одеть, обуть. Внуку дать из этого. Ну, ездил я недавно на похороны, там выпил. Похоронили ― и все, не пью», ― возмущается Халимон.
60-летняя доярка Любовь Бондарева, прототип Любани Продуманной, хорошо помнит, как Викарий появилась в селе: «Приехала в 2012 году, несколько месяцев у нас прожила. Была я раза два у нее дома ― она, конечно, большой ремонт у себя сделала, все по моде. Конечно, она же с города приехала, в Испании жила. А мы ― в калошах да штанах. Она сначала по-городскому одевалась, потом тоже стала в калошах в магазин ходить — якобы показать, что она наша теперь, деревенская. К деревне, стало быть, привыкает».
У Любови, которую в поселке все действительно зовут Любаней, трехкомнатный дом: внутри стенка с фарфоровым Чебурашкой, гарнитур мягкой мебели (взяла в кредит), на входе — металлическая дверь (поставила в кредит); еще имеются белые, пластиковые, тоже по кредиту вставленные, окна. Любаня живет за счет огорода ― на выплату долгов банку у нее уходит половина пенсии. О том, что про нее написали в книге, Любаня узнала от жены фермера Людмилы Сущенко: «Приходит Людка: “Читала, что про тебя Викарий пишет?” Я говорю: “А что она может написать?” Людка начала читать, я как расплакалась! Я алкашка, я такая-сякая! Я на березе повесилась! Мы, конечно, выпиваем, а с чего нам сухопутными-то быть? Но так, чтоб я с бутылкой по деревне ходила, не было такого никогда! Да и дом у меня никто купить не хотел! И с зятем у меня отношения очень хорошие!»
Любаня с самого начала была настроена решительно. «Я Викарий говорю: “Свет, что ж ты про меня пакость написала? Зачем ты меня убила? Зачем ты мой дом продала?” А она мне: “Не для вас это писано было, вы люди второго сорта”. А я как иду потом по деревне, так все в голос смеются: “Любань, да разве ж ты жива? Тебя, что ли, не похоронили?”»
Потом к делу подключились соседи. «Как у дома Викарий разборки начались, я ей крикнула: “Зачем ты сюда приехала, если у нас вся деревня грязная и мы все друг с другом переспали?” А она гордая такая, ответила: “Будет для вас еще и вторая книга, и третья. Погодите, я еще и Путина в вашу деревню вызову”», ― рассказывает Любаня.
В той осенней драке Любаня, по ее словам, Светлану Викарий пальцем не тронула: «Ее вообще никто не бил, только Ольга Кочнева разок по лицу шлепнула. А Викарий сразу раззвонила всем знакомым журналистам, что ее только что не убили. Тут же стали наш поселок по всем каналам показывать».
Москва и суд
Первыми в поселок приехали гонцы с ток-шоу «Прямой эфир» телеканала «Россия-1», которое ведет Борис Корчевников. Продюсеры уговорили отправиться на съемки в Москву шестерых жителей деревни, включая Любовь Бондареву и Николая Халимона. Отдельно от них на эфир к Корчевникову из Черняховска выехала Светлана Викарий. Вслед за коллегами в Калужское прибыли люди из программы «Пусть говорят» Андрея Малахова, но им уже ничего не досталось.
Смысл «Прямого эфира» состоит в обоюдном и довольно громком высказывании претензий: на съемках позицию Викарий, настаивавшую на том, что она «художественно гиперболизировала жизнь в деревне», поддерживали писатель Олег Рой и журналист Александр Никонов. Рассерженных поселковых защищали писательница Татьяна Егорова и адвокат Инга Червоненко. По словам Любани, именно Червоненко посоветовала им обратиться с исками в суд, посчитав их дело беспроигрышным. До этого мысль о получении компенсации за оскорбление чести и достоинства им в голову не приходила.
В Москве, вспоминает Бондарева, их приняли очень хорошо: «Жили мы на съемной квартире со всеми удобствами — и мылись, и купались, и на Воробьевские горы ездили. Правда, очень просили одних из квартиры не выходить — вроде другой канал хотел нас выкрасть. Когда нас к Корчевникову привезли, то сначала приукрасили, чтоб мы не потные были. Перед передачей ассистентка меня подучила: “Веди себя строго”. Девчонка, которая нас подготавливала, надела на меня бирюзовый шарф: “Скажете Викарий так ― вот видишь, ты меня в книге в красном шарфе хоронила, а я к тебе в бирюзовом пришла”. Еще мне распечатку рукописи дали, чтоб я ей в лицо бросила, но я забоялась, не стала так делать».
За участие в съемках жители Калужского получили по три тысячи рублей. Викарий, по ее собственным словам, заплатили гонорар в 30 тысяч. Передача вышла в эфир в октябре прошлого года.
Вернувшись домой, воодушевленные калужские обратились за помощью к депутату Гороху и юристу Кихоевой. Интересы самой Викарий в судебном процессе представлял адвокат Константин Рожков. Наиболее четко о его позиции можно судить по написанной им самим под ником svetlogor заметке «В Черняховске судят писателя», опубликованной на сайте газеты «Светлогорье». Рожков по совместительству главный редактор газеты.
«Давненько такого не было, ― пишет Рожков. ― Со времен Юлия Даниэля, Андрея Синявского и Александра Солженицына. В провинциальном городке решили засудить писателя. Хорошо, что с брежневских времен изменилось и уголовное, и гражданское законодательство. Теперь за талантливый роман или повесть “антисоветского” свойства не высылают за границу и не прячут в Сибири. Но зато над всяким пишущим можно покуражиться с помощью российского правосудия. За любое высказывание, за каждый эпитет, за неосторожное междометие можно привлечь писателя по статьям 151 и 152 ГК РФ».
«Надобно заметить, ― продолжает адвокат, ― истцы с компанией таких же обиженных устроили 25 сентября писателю горячий прием. Они встретили ее на пороге дома, где она проживала, с дрекольем. Но Светлана Анатольевна осталась жива. (...) Результат встречи с писателями читающую публику Калужского не удовлетворил. Как же! Писатель их обосрамила! Они пошли в суд искать защиту».
Защита самого Рожкова, если судить по протоколам трех судебных заседаний, строилась на том, что Викарий имела полное право на художественный вымысел. Истцы, которых Рожков называет «колоритными поселковыми личностями», считали, что этот вымысел испортил им личную жизнь. Так, фельдшер поселка, Татьяна Лезная, зачитала фрагмент текста, который требовала признать оскорбительным и не соответствующим действительности:
«…и одна фельдшерица Татьяна. Глаза у нее были грустные-грустные, наверняка, по причине сексуальной неудовлетворенности. А мужика на ее высокие требования в деревне не находилось... Проблема у нее была одна — она тихо страдала от неразделенных когда-то чувств, несложившейся женской судьбы и излишнего веса. (…) Она прочитала все книжки о похудении, как стихи, выученные в детстве, знала все диеты. Но ограничить себя не могла. Будто кто-то не давал ей это сделать. (…) Да и не Мерелин Монро она, в конце концов! Не в Париже живет! То есть не в Нью-Йорке!»
В ответ на это Рожков задал вопрос: «Здесь названы ваша фамилия, имя, отчество?» Лезная ответила: «Я работаю фельдшером Калужского ФАПа. Зовут меня Татьяна. (…) Там пишется ― “сексуальная неудовлетворенность”… Какое право она имеет лезть в личную жизнь? “Страдала от неразделенных когда-то чувств… несложившейся женской судьбы… маленький дирижабль”. Я считаю, что это моя личная жизнь».
Позже на допросе Любани Бондаревой Рожков спрашивал: «Почему вы решили, что здесь идет речь о Бондаревой Любови Геннадьевне?» «Потому что Любаня одна в Калужском», ― ответила та. «Вас не хоронили никогда?» ― продолжил допрос Рожков, силясь доказать, что речь идет о вымышленном персонаже. «Видите, я перед вами стою!» ― злилась Любаня. «Вижу, но мало ли что, всякое бывает. То есть вы ожили?» ― настаивал адвокат. «Ожила!» ― парировала Бондарева.
Суд счел доводы защиты недостаточно убедительными: ответчицу обязали выплатить истцам компенсацию, а повесть Викарий удалили с сайта «Проза.ру». В ответ на это Рожков готовит иск на апелляцию.
Курорт
Через несколько дней после решения суда в большом нетопленом клубе Калужского отмечают масленицу. В зале шестеро взрослых и 20 подростков ― от шести до 13 лет. Ведущая в русском народном костюме предлагает публике стандартный ассортимент развлечений: бег в мешках, драка легкими тюками на бревне, перетягивание каната. Победители получают конфеты. В перерывах ― выступление хора поселка Калужское.
Затем все идут сжигать маленькое, полметра вышиной, чучело зимы. В холодном сыром воздухе соломенное чучело в чьей-то капроновой комбинации горит неохотно. Желающих приглашают в музыкальную комнату: здесь два обогревателя, стол, заставленный домашней снедью ― помидоры в банке, квашеная капуста с яблоками, отварная картошка и ленивые голубцы. В центре ― несколько бутылок водки и вина, последнее не пользуется успехом, водку пьют охотно.
Фамилия Викарий всплывает между третьей и четвертой рюмками: кто-то говорит, что если «писательница деньги по иску выплатит, то можно будет крышу наконец-то покрыть», кто-то возражает, что «никаких она денег не отдаст, поскольку на пересуд подаст». Кто-то жалуется, что от журналистов нет продыха: «В окно ночью с камерами лезут, ездят как на курорт». В какой-то момент из-за чьей-то спины достают баян, участницы поселкового хора начинают петь песни ― то надрывные, то духоподъемные. Когда-то в этом хоре пели 30 человек, его даже показывали в передаче «Играй, гармонь». Теперь певиц можно пересчитать по пальцам одной руки. «Мы нормальные, понимаете? ― говорят мне за пятой рюмкой. ― Живем, как можем. Не нравится ― не приезжайте. А эта барыня приехала с города и считает, что ей все можно, да? Что она лучше нас, да?»
В двух шагах от клуба живет поселковая учительница Людмила Васильева, единственная подруга Светланы Викарий, ― из окон дома писательницы можно легко заглянуть в учительский дом. О том, что ее соседка пишет книгу про жизнь в поселке, Людмила знала давно: «Смотришь в окно, она все сидит, пишет, пишет. Говорит: “Я напишу книгу про вас”. Потом сказала, что все выложила в интернет, а мне дала текст на флешке. Я села читать рукопись и стала безумно, бестолково смеяться. Нет, ну а что? Народ у нас, это правда, пьющий: в клубе после каждого праздника — застолье».
«И детей у вас из детдома берут, чтобы пособие по уходу от государства получать?» ― задаю я Людмиле давно мучающий меня вопрос. «Берут, берут. У нас много таких детей ― штук 20 в школе, наверное. Ну, деньги нужны. А дети — они довольны. Пусть даже папа пьющий и матерщинник, все лучше, чем в детдоме. Это все-таки семья».
«А вот в книге написано, что фельдшерица ради кредита на машину ребенка из детдома взяла, а потом ее била», ― не останавливаюсь я. «Она кредит не брала, сама выживала, ― отвечает Людмила. ― Тут так было: она дочку детдомовскую, Кристина ее звали, отшлепала за то, что та у нее всю зарплату из кошелька украла. Говорят, она часто подворовывала. Вот Таня-фельдшерица и не выдержала, надавала ей по заднице. А кто бы выдержал на ее месте? Да вы поймите, никто б ничего не узнал, если б в школе медосмотра не было. Эта Кристина, она у меня в классе училась, неделю в школе не была. Потом приходит, а это начало учебного года, всех в медкабинет ведут. Смотрят ― у нее по всей спине синяки. Кто бил? “Мама”, ― отвечает. Ну и все, отправили Кристину обратно в детский дом».
Людмила замолкает на две минуты, потом продолжает: «Вы понимаете, если б я не жила в этом поселке, а в другом каком-нибудь, то, прочитав книгу Светы, я б подумала: вот она, русская деревня». Но, поскольку Людмила живет в Калужском, то ее мнение о книге такое: «Люди у нас все-таки другие, непохожие. Те, да не те».
