Главный внештатный нейрохирург Калининградской области Эдуард Хасаншин возглавил Городскую клиническую больницу скорой помощи в феврале 2024 года после скандального увольнения Евгения Любивого. «Новый Калининград» пообщался с новым главврачом о том, как он пришёл в медицину, почему семь лет назад переехал в Калининград из Амурской области и что сейчас происходит в БСМП.


Эдуард Хасаншин — кандидат медицинских наук, врач высшей категории. В 1987 году окончил Благовещенский государственный медицинский институт, с 1982 года работал в Амурской областной клинической больнице. В 2003 году получил звание «Лучший хирург Амурской области», с 2005 года возглавлял отделение нейрохирургии Амурской областной клинической больницы. С 2006 года был главным нейрохирургом Амурской области. Работает в Калининградской области с 2017 года.

— Эдуард Минорович, в начале разговора традиционный вопрос — почему вы решили стать врачом? У вас в семье были медики, это династия?

— На самом деле в семье врачей не было. Моя прабабушка была знахаркой. Папа говорил, что она, в том числе, лечила сибирскую язву. Я не знаю, насколько это было реально — может, это и не сибирская язва была вовсе. Очень многие шли к ней с проблемами, с болезнями, и тяжелые были пациенты. Это было старое время. А я вообще-то хотел стать летчиком-испытателем. Это была моя мечта еще с пятого класса: летчиком-испытателем, может быть, космонавтом — наверное, все дети в советское время мечтали быть космонавтами. Но в десятом классе родители мне сказали, что я похож на врача (улыбается) и должен им стать. Мама работала главным бухгалтером одной крупной организации, а папа был замначальника, потом начальником строительно-монтажного управления, то есть в производственной сфере. Мы жили в Амурской области...

Вообще, я родился в Таджикистане, в Душанбе. Но когда мне было 12 лет, семья уехала на БАМ — Байкало-Амурскую магистраль. Мы тогда жили возле Тынды, в поселке Восточный. Потом я поступил в Благовещенский государственный медицинский институт, сразу прошел, и всё — дальнейшая вся жизнь была связана с медициной в Амурской области, вот теперь и в Калининградской.

— Как попали в хирургию?

— Мы закончили первый курс мединститута и с товарищем по общежитию (мы в одной комнате жили) попали в санитарный отряд. Кто-то уехал в строительный отряд, а мы — в санитарный. Нас распределили в областную больницу Благовещенска, в оперблок. Мы думали, что оперблок — значит, оперативный, что-то там с машинами связано, с выездами. Но оказалось, что операционный блок — это операции. И мы с товарищем в итоге санитарами в операционном блоке работали летом после первого курса. Я в областной больнице Благовещенска отработал три года санитаром, пока учился в институте. Потом медбратом тоже в операционном блоке. Закончил медицинский институт в 1987 году и ещё два года ординатуры продолжал дежурить операционным братом. Затем там же, в этой же больнице, стал работать нейрохирургом, старшим ординатором, заведующим отделением — и так до главного нейрохирурга Амурской области.

— Почему решили стать именно нейрохирургом?

— У меня при распределении после окончания института было четыре предложения... Раньше в Благовещенском государственном медицинском институте распределение давали и в другие области — он довольно высоко котировался в стране. А я был несколько лет старостой травматологического кружка и старостой нейрохирургического кружка, хорошо зарекомендовал себя в акушерстве и гинекологии. В кружках мы дополнительно изучали теорию, вели научную работу. И в итоге на распределении мне положили четыре бумаги. Одна — хирургом в Читинскую область, вторая — ординатура по акушерству и гинекологии, третья — ординатура по травматологии, четвертая — это ординатура по нейрохирургии.

В нейрохирургии в то время руководителем был Александр Григорьевич Кудрин, человек очень увлеченный своей профессией, новатор, фонтанирующий идеями, новыми разработками. Он достаточно неплохо был знаком с руководителем обкома партии Амурской области, и первые мониторы и медицинское оборудование из Японии тогда пошли как раз на кафедру неврологии с курсом нейрохирургии. Мне было интересно, потому что там было многое автоматизировано, дисциплина развивалась очень прогрессивно.

Но и сама по себе нейрохирургия мне нравилась, потому что голова, как говорят, — «предмет темный». И многие вещи завораживали и удивляли потому, что, например, на маленьком участке мозга расположено огромное количество функций. Хирургическое вмешательство в мозг — это что-то такое, знаете... Высший пилотаж. Поэтому в нейрохирургии случайные люди это очень опасно. Потом нейрохирургия еще больше развилась — сосудистая нейрохирургия, нейрофизиологические все методы исследования, интраоперационная нейрофизиология и навигация, микронейрохирургия и т.д. Кстати, многие считают, что эндоскопия в нейрохирургии это что-то новое, современное. А ей уже около 100 лет.

Сейчас нейрохирургия — это как космос, потому что операции идут с привлечением навигационных систем, безрамных, стереотаксических систем. Точность попадания, точность внедрения — это миллиметры. Она и сейчас остается очень интересной и завораживающей медициной и наукой.

— Вы много лет проработали в Амурской области, были даже главным нейрохирургом региона. Почему вдруг решили переехать в Калининград семь лет назад?

— Это не внезапно произошло на самом деле. Я часто посещал конференции по сосудистой нейрохирургии, где встречался с главным нейрохирургом Российской Федерации Владимиром Викторовичом Крыловым, который ежегодно анализирует деятельность регионов в плане нейрохирургии, которая именно при нём начала очень активно развиваться, пошло оснащение отделений современным оборудованием. Тогда министром здравоохранения РФ была Вероника Игоревна Скворцова, она врач-невролог. И эти люди, которые глубоко погружены в проблемы неврологии, нейрохирургии, высочайшие профессионалы своего дела, очень много сделали для развития сосудистого направления в нейрохирургии в масштабах всей страны. И тогда по рейтингу регионов в плане нейрохирургии Амурская область входила в первую десятку. А Калининградская область тогда, к сожалению, являлась глубоко отстающим регионом. Поэтому главный нейрохирург России мне предложил сюда переехать. Раз предложил, два предложил...

Потом мы были на Алтае как-то на конференции, и он мне сказал: в Калининградской области проводится ежегодно форум «Университетская клиника», приезжайте — посмотрите на регион. А у невестки, жены моего сына, родители здесь живут. Мы с супругой съездили посмотреть город. И супруге здесь очень понравилось, да так, что она решила переехать в Калининград, со мной или без меня... Но естественно, семья должна быть вместе, поэтому мы и перебрались сюда.

— Ваша супруга тоже врач?

— Она операционная сестра, всю жизнь проработала в операционных, хотя знает поболее некоторых «современных» врачей. Мы с ней познакомился в оперблоке областной больницы Благовещенская в конце 80-х как раз — я у неё в операционной был санитаром. Я первую операцию делал под ее руководством. Это был мальчик 13 лет и у него было шесть пальцев, надо было ампутировать один, потому что он был неработоспособный, ну и эстетически это не очень хорошо — как ребенок будет с шестью пальцами, ему сложно будет в жизни. И вот я «розочкой» удалил этот палец. Она как операционная сестра меня корректировала. То есть, мы с ней вдвоем все это сделали.

— В минздраве рассказывали, что когда вы 2017-м году приехали в Калининград, то второе нейрохирургическое отделение в Калининградской областной больнице создавалось специально под вас.

— На тот момент закрыли отделение нейрохирургии в ЦГКБ на ул. Летней в связи с тем, что условия, в которых они работали тогда, не выдерживали никакой критики. Для того, чтобы создать соответствующие адекватные условия для операционной, нужна была большая сумма денег. В областной больнице все это уже было — оборудование, операционная. И мы 22 августа 2017 года в областной больнице открыли 2-е нейрохирургическое отделение на 20 коек, начали активно работать с новыми современными методиками. Все новое, что в Амурской области внедрялось в свое время, я внедрил здесь. Коллектив, который перешел со мной быстро подятнулся. Ребята все грамотные. Потом еще приехали три нейрохирурга из бывшего моего отделения в Благовещенске. Мы делали большое количество операций, внедряли все самые современные методики. Открыли еще одну нейрохирургическую операционную. Одну, которая оснащена больше для головы, мы оставили как головную, чтобы на головном мозге оперировать. А вторую сделали для спины, для позвоночника. Поэтому все операции на периферической нервной системе и на позвоночнике проводятся сегодня в нижней операционной. Все, что касается головного мозга, находится в верхней операционной.

— Как житель Калининграда регулярно сталкиваюсь с нашей медициной. Приведу в пример одну историю: несколько лет назад ребенку нужно было сделать плановую операцию в Детской областной больнице по линии челюстно-лицевой хирургии. Операцию ей делала молодая врач, которую пригласили поработать из Москвы. В ДОБ тогда сказали, что она сделала несколько десятков сложных операций, с которыми бы пришлось детей отправлять на операции в федеральные центры. А она делала их здесь, у нас. Врач, к сожалению, в итоге уехала. И детей с такими патологиями, возможно, сейчас в федеральные центры и отправляют. Но что стало чётко ясно: многое зависит от конкретных рук конкретного врача, его умений. Можно ли сказать, что благодаря переезду вашему и ваших коллег-врачей у нас теперь решена проблема с нейрохирургическими операциями?

— Технологии-то — это всегда люди. Всё, что новое создаётся, создаётся людьми — теми, кто горит своей работой, профессией, кто хочет внести новое в свои достижения, в достижения отделения, больницы. В итоге это все направлено на то, чтобы улучшить в целом помощь людям. Я вам скажу так, что в принципе у нас сейчас со взрослой нейрохирургией серьезных проблем нет. Уровень оказания помощи мы подтянули до среднероссийского, показатели работы значительно улучшили, маршрутизация отработана.

Сейчас у меня другая задача — я должен всё, что было выполнено в областной больнице отстроить здесь, в БСМП — расширить нейрохирургическую помощь для пациентов, которые экстренно попадают в больницу. Я сейчас говорю о высокотехнологичной оборудовании и технологиях, которые больше вкладывают в плановых больных. Мы же не можем делать экстренные операции по технологиям 100-летней давности. Сейчас все по-другому, должно быть менее инвазивно, максимально эффективно должно быть, чтобы человек быстрее вернулся в строй, а не лежал месяцами в больнице.

Сейчас все то, что касается позвоночника — все технологии, которые используются, мы в БСМП внедрили. Что касается головного мозга... Здесь бывают случаи, когда человека привозит «скорая», а он уже практически в коме. Выявляем, почему у него это состояние развилось. «Прокрутили» КТ, остальные исследования сделали, выявляем там гигантскую опухоль, например. Когда она так сдавила мозг, что человек теряет сознание, впадает в кому. Ну его же не будешь переводить куда-то, транспортировать — это время, которое уходит! Поэтому ему надо здесь и сейчас оказать специализированную помощь, провести современную по технологиям нейрохирургическую операцию. Естественно, если он требует предоперационной подготовки для снижения отека мозга и т.д., чтобы скомпенсировать его перед операцией — реанимация сутки, потом сразу в операционную и удаляем это образование. Это тоже технологии. Современные технологии. Не должно быть так, что если вы попали в БСМП, вам сделают какую-то операцию по «старой» технологии потому, что современных технологий нет в больнице. Поэтому все новые эффективные разработки мы с сотрудниками больницы стараемся сразу внедрять. Отправляем сотрудников на форумы, конференции с конкретной задачей — привезти оттуда что-то более эффективное, новые современные технологии.

Мы сегодня говорим о том, что в БСМП должен быть ангиографический комплекс, который значительно расширит экстренную помощь большой категории пациентов без потери времени на переводы в другой стационар. Время это очень важный фактор, часто время — это жизнь.

— Но вообще НИИ скорой помощи им. Склифосовского в Москве — одно из самых мощных лечебных учреждений. По идее, именно учреждения, которые экстренную помощь оказывают, должны быть максимально обеспечены?

— Да, так и должно быть. Должно быть все по максимуму — оборудование, специалисты, условия и т.д. Чтобы не было вопросов, что мы не выявили какой-то диагноз у пациента, потому что нет специалистов или оборудования. Или не сможем экстренную помощь оказать. Такого нет и быть не должно.

— Вы перед собой именно такую задачу ставите — чтобы БСМП стала именно таким учреждением для региона?

— Конечно. И в этом вопросе нахожу понимание и поддержку министра здравоохранения Калининградской области Сергея Владимировича Дмитриева. БСМП — единственная скоропомощная больница и здесь экстренная помощь должна оказываться на самом высоком уровне, а для этого нужны определенные условия. Это подразумевает и финансовую составляющую, и техническую, и кадровую составляющие. Поэтому вот эти три составляющих мы стараемся развивать очень активно. Что-то получается сразу, что-то не так быстро будет. БСМП — это такой большой корабль, который медленно разворачивается. Но он разворачивается, и это самое главное.

— Была в январе история с тяжелейшим резонансным ДТП у «Атлантики», где водитель сбил вечером на переходе двух 16-летних школьниц. Одна девочка Анастасия, к сожалению, через неделю скончалась в БСМП. Вторая Диана выжила, но была в коме, после операции в Калининградской областной больнице ее перевели в реанимацию детской областной. Благотворительные фонды готовы были оплатить приезд сюда детского нейрохирурга из Новосибирска, чтобы он осмотрел девочку. Но новосибирский доктор сказал, что самое главное — первая операция после ДТП, и нет смысла снова «лезть в голову», важны восстановление, реабилитация. В Детской областной больнице сказали тогда, что операцию Диане делали вы. Поначалу всё было у девочки тяжело. Но сейчас Диана уже встала с коляски инвалидной, снова на сцену выходит — она ведь очень артистичная, поет, играет. Первая операция после травмы — это действительно настолько важно?

— На самом деле здесь не так все просто. Если говорить простым языком, то тут все зависит от обратимости или необратимости травмы центральной нервной системы. В течение 70 лет было такое понятие в нейрохирургии, что степень повреждения костей черепа не определяет степень повреждения головного мозга. То есть кости черепа могут быть массово сломаны, а мозг может практически не пострадать. Я видел таких пациентов, где просто весь череп расколот, а у него клинических симптомов не было даже на сотрясение. Всё здесь зависит от степени травмы головного мозга, а потом уже от операции.

Если у человека тяжелый нижний стволовой ушиб мозга, какую бы операцию ему не сделали, в 90% случаев будет летальность. Ну вот хоть что вы сделайте — можно искусственно его держать на препаратах, которые заставляют сердце биться, аппарат искусственной вентиляции легких будет дышать за него, но мозг перестанет работать потому, что он фатально поврежден. Другое дело — не тяжелое повреждение головного мозга и дополнительное осложнение в виде большого сгустка крови, который сдавливает полушарие мозга. Здесь операция будет главенствующей, экстренной и жизнеспасающей. А после операции главное — восстановление и реабилитация.

Этот случай с девочками помню. Одна была более тяжелая, поступила в БСМП, а вторая — в Калининградскую областную больницу, где мы ее вместе с реаниматологами и травматологами лечили. У неё много повреждений было, да. Девочки так, по-моему, выглядели более-менее взрослыми, поэтому их привезли в БСМП и областную больницу...

— Видимо, Диане повезло, что она выглядела постарше и её привезли не в Детскую областную...

— Не в этом дело. В такой ситуации основную роль должны были и играли реаниматологи. Не нейрохирурги, не травматологи. Задача травматологов стабилизировать сломанные кости скелета пострадавшего, чтобы не было жировой эмболии, болевого шока. А вот у девочки, кстати, был тяжелый травматический шок. Нейрохирург, если есть сдавление мозга, должен устранить это сдавление. Но основное лечение идет в реанимации, где реаниматологи занимаются поддержкой и коррекцией жизненно важных функций у пострадавшего. Вот у нас была в областной больнице молодая женщина беременная, у которой возникло кровоизлияние (гематома) сдавливающее полушарие головного мозга. Ее к нам привезла «скорая» и мы ее экстренно прооперировали. В итоге спасли ее. Все хорошо обошлось и она выздоровела. Все здорово. Здесь задача нейрохирурга была в том, чтобы быстро устранить сдавление мозга.

Если произошло кровоизлияние, то у взрослого человека в этой зоне нервные функции не восстановятся, разрушены связи. А если происходит травма ствола головного мозга, то это выше 90 процентов случаев летальных исходов. Понимаете, да? То есть, все зависит от тяжести травмы. И довольно большой процент тех, кого мы не оперируем — их гораздо больше, чем тех, кого надо оперировать. Там процент выживания тоже низкий, по всему миру так. Потому что если кровоизлияние произошло в стволе мозга... А ствол мозга — это та структура, которая содержит ядра жизни, заставляет сердце биться, сосуды работать, сознанию присутствовать... И еще есть электростанция для центральной нервной системы, она зажигает наши «лампочки» в полушариях мозга, находится в головном мозге и называется ретикулярной формацией. Так вот мы теряем сознание, когда она отключатся. А если травма мозга тяжелая, пациент может находится в вегетативном состоянии, то есть нуждается в постоянном постороннем уходе. И так вот много месяцев, иногда и несколько лет люди дежурят просто около него...

— В голливудском кино показывали, что лежит человек в коме несколько лет, а потом встает и идет...

— В кино это можно сделать, конечно. В жизни это вызовет сенсацию. Что касается возможности какой-либо операции, если она показана, — она должна быть правильно и хорошо выполнена. Тут абсолютно верно. Но всё-таки выживаемость и выздоровление определяются не самой операцией, а степенью травмы головного мозга.

— О ситуации в самой БСМП, которую вы возглавили в феврале 2024 года. Я оказалась в больнице в августе прошлого года, провела два дня в реанимации, причем была там практически единственной из пациентов в сознании. Потом довольно долго находилась в отделении кардиологии. Своими глазами видела проблемы: как врачи работали сутками, практически дома не бывали. Проблемы были с расходными материалами, лекарствами, с зарплатами. В палате интенсивной терапии кардиологии кровати стояли на табуретках. Как-то поменялась сейчас ситуация?

— Мы давно поменяли полностью кровати в кардиологии, терапии, нейрохирургии — в трех отделениях. По ситуации с кадрами скажу так: хотелось бы лучше, конечно. Не все медики готовы ехать в регион. По разным причинам и часто не связанным с медициной. В основном тот контингент людей, которые есть в области, вот он и крутится из больницы в больницу. Мы это давно уже знаем, давно уже видим. Человек все время ищет, где лучше.

— Но есть же универсальный рецепт — сделать выше зарплаты, и люди пойдут?

— Когда я пришел, то увидел, что в больнице есть узкое горлышко (два отделения), которое не позволяет в целом всей больнице работать адекватно. Повысили там зарплаты. В принципе люди довольны, все хорошо, хирургическая деятельность оживилась, но какого-то большого притока сотрудников не случилось.

Что касается БСМП, — у нас есть дефицит кадров, но он не такой глубокий, и больница справляется с своей нагрузкой неплохо, на мой взгляд. Без сомнения, в большом коллективе всегда есть какие-то нюансы, какие-то люди отдельные, мы же все разные, и это хорошо, что мы разные. Оборудование тоже есть. Но надо понимать, что больнице 101 год. И здание тогда не строилось, как больница скорой медицинской помощи.

— Новое здание к ЧМ-2018 построили.

— К новому вопросов нет. Там все красиво. Старое здание тоже ухожено, все сделано. Но оно должно быть приспособлено к современным реалиям. А как можно приспособить к современным реалиям 101-летнее здание?

— Здесь с вами соглашусь. В отделении кардиологии, расположенном в старом здании, один-единственный туалет в конце коридора. Там в основном бабушки лежали, и я помню, как они на ходунках туда-сюда едва-едва через весь коридор ходили в туалет. А вариантов обустроит санузлы в палатах там нет.

— Конечно, мы бы хотели, чтобы в каждой палате был туалет. В каждой палате чтобы был душ. Но это просто нереально тут сделать. По моему мнению, нужно построить новую больницу скорой медицинской помощи, современную, с оборудованием... Скорая медицинская помощь — это старушка, которая ждать не может!

— Учитывая, что у нас онкоцентр столько лет строили, про новый медцентр в Советске говорят уже лет 15, о новой БСМП, видимо, пока можно только мечтать. Приходится жить с тем, что сейчас есть. Я вижу, что у вас уже идет ремонт фасада. Когда уже главный вход откроют?

— Мы его будем переделывать. Плюс по крыше у нас там кое-что поменять надо. Ещё со временем меняются какие-то требования. Пожарные требования изменились, соответственно, надо приводиться в соответствие. Если дверь не 1,20 м, например, а 1,10 м — значит надо менять проем, двери, расширять, что-то делать. А этих дверей сколько? Двадцать пять — это получается круглая сумма. Причем потому, что там что-то изменилось с пожарным требованием. А они-то изменили тоже не потому, что им захотелось так, а потому что, есть объективные причины. Мы это все понимаем, но нельзя же так больницу огромную постоянно перестраивать. Для этого надо, чтобы у нас миллиард лежал на счету и можно было легко и быстро на эти изменения реагировать. Поэтому приводим вот в соответствие. Сейчас, я вам скажу, у нас шесть проектно-сметных документаций на разные работы. Три ремонта будут уже в 2025 году, в том числе, в отделении кардиологии. И еще будут ПСД.

— Каждый раз удивляет, почему главврач-то должен заниматься ремонтами, хозяйственной деятельностью?

— Откровенно скажу, что я бы хотел больше времени уделять организации самой медицинской деятельности и контролю за ней, свой опыт мог бы больше передать. Но так сложилось, что главные врачи больниц отвечают за все хозяйство...

— Но как вы вообще согласились на эту должность — стать главным врачом БСМП? Ведь, так понимаю, было всё хорошо, когда было своё отделение, ученики, непростые операции...

— Момент был такой, когда нельзя было не согласиться, иначе подвел бы просто-напросто.

— А вы сейчас оперируете?

— Оперирую. Реже, но оперирую.