Территория для освоения. Взгляд из Калининграда
На примере Калининграда хорошо видно, как за два последних десятилетия российский пограничный регион постепенно утрачивал самостоятельность — политическую, экономическую, культурную и интеллектуальную. Так советский дикий запад превратился в московский фронтир, предполагающий только одну логику развития — освоение центром.
Сейчас кажется, что все началось, когда молодой оперативник КГБ Владимир Путин, собираясь в длительную загранкомандировку, женился на стюардессе калининградского авиаотряда Людмиле Шкребневой — вроде бы не более чем эпизод из личной жизни, но в последний день 1999 года Калининград неожиданно для себя стал родиной российской первой леди. Тут, чего греха таить, мы все этому были ужасно рады. Мы — люди региона, в котором главного великого земляка зовут Иммануил Кант, и хотя мы им, конечно, гордимся, но он все-таки не вполне свой — из своих самым великим всегда был Олег Газманов. А тут вдруг — первая леди.
Молодой репортер местной газеты Андрей Выползов обошел весь город в поисках ее следов и нашел ее маму, то есть тещу президента, и это была сенсация: в нашем городе живет первая теща страны! У тещи в доме протекает крыша! У тещи на улице проваливается брусчатка! О теще писали так часто, что в какой-то момент верховный зять тихо забрал ее в Москву, и с тех пор о ней никто ничего не слышал; неизвестно даже, жива ли она сейчас. Путин ее забрал, но мы ею все равно гордились, не понимая, чтó на самом деле нам несет вот это — как это правильно назвать? — родство с Путиным.
Это прозвучит странно, но до Путина нас вообще не замечали — ни в советские годы, ни тем более в постсоветские. Кусочек Германии, подаренный Потсдамской конференцией Советскому Союзу в порядке компенсации за войну, приписали к РСФСР, назвали Калининградской областью, заселили какими-то людьми — ну и все. В большой изолированной стране периферия всегда будет самым глухим местом, особенно если эта периферия прячется в тени трех, скажем прямо, самых привилегированных союзных республик, к которым особое внимание и у правительства (они там в Прибалтике все антисоветчики, поэтому о них особая забота), и у народа (единственная общедоступная Европа — это все-таки не шутки). А мы — ну да, база Балтийского флота, то есть, грубо говоря, гарнизон, закрытое пространство, в котором все свои, и еще гражданский порт, но без своего морского пароходства, то есть без того инвалютного шика, который был свойственен другим советским портам, мы — порт рыбный, то есть угрюмые пролетарии, добывающие селедку или морского окуня и даже не видевшие в жизни ни Марселя, ни Лондона, ни Нью-Йорка. Балтика с пляжами, даже янтарь (несмотря на то, что — этому в школе нас учили на уроках краеведения — 90% мировых запасов янтаря находится в Калининградской области), копченая рыба, старинные крепости — это Литва, Латвия и Эстония. А Калининградская область — не более чем окраина Нечерноземной зоны РСФСР.
Когда РСФСР стала Российской Федерацией, областная граница — государственной, военные моряки и рыбаки — конечно, как везде, торговцами, контрабандистами и бандитами, ну или остались моряками, то кроме них область по-прежнему, как и в советском прошлом, никого не интересовала. Все бандиты местные, все торговцы местные, все контрабандисты местные, а кто не местный, тот русский из Казахстана — единственная знакомая нам этносоциальная группа чужаков, на которую первые годы косились, потом привыкли и тоже стали считать своими. А москвичи — не было никаких москвичей. Они, может быть, вообще не были в курсе, что после ухода Литвы, Латвии и Эстонии у России что-то осталось на Балтике.
И вот появились Путин со своей тещей. И в Москве кто-то, может быть, воткнул булавочку в карту на стене: мол, Калининград далеко, но город-то нашенский. И как-то постепенно, одни за другими, политтехнологи на выборах, бизнесмены, туристы, журналисты, еще кто-то — теперь все они — москвичи. В 2005 году прислали первого московского губернатора, и это тогда казалось максимально возможным московским вторжением, а спустя десять с лишним лет тот губернатор кажется воплощением местной идентичности: и фамилия почти немецкая, что в наших условиях плюс, и вел себя нормально — ну, по крайней мере хотел нам понравиться. Следующие уже ничего не хотели: их было трое, и один даже местный уроженец, но к тому времени быть губернатором значило нравиться только одному человеку — Путину, и калининградец Цуканов, может быть, оказался даже менее своим, чем москвич Боос, хотя самые массовые (как принято было уточнять, со времен Хрустальной ночи) народные протесты были именно против Бооса; после него уже почему-то ни против кого не митинговали.
Калининград во второй половине XX века — сонная тишина и фактическая изоляция от центра, советский дикий запад, сам по себе, в силу естественной эволюции переставший быть диким. Калининград в XXI веке — фронтир, осваиваемый Москвой, открывающей новое для себя пространство и ползущей от Немана на запад по головам четвертого поколения местных.
Не представляю, кому здесь это может понравиться: многоэтажные жилые башни от федеральных строительных компаний, российское пиво вместо немецкого в супермаркетах и сами супермаркеты — когда-то полностью местные, построенные бывшими моряками, капитанами местного бизнеса, сдавшиеся под натиском федеральных сетей и где-то москвичами проглоченные, где-то задушенные. На волнах бывшего местного радио — федеральные станции, вместо местных газет — федеральные с местными вкладками (а двое легендарных главредов сейчас ждут приговора по стандартным в нынешней России делам о вымогательстве), вместо местного губернатора — молодой москвич.
Спустя пятнадцать лет после того, как Путин забрал в Москву свою калининградскую тещу, на берегу главного городского водоема — а это совсем не Балтийское море, а некогда тихое Верхнее озеро, одетое теперь по московской моде в плитку, — московская «Стрелка» проводит конференцию для московских урбанистов, которые спорят о том, каким должен быть наш город. Репортер Выползов, когда-то нашедший тещу Путина, теперь разоблачает прогермански настроенную местную интеллигенцию. На самом деле она совсем не прогерманская, но Андрей работает на федеральную прессу, а она любит, когда пишут про врагов России.
Сейчас кажется, что все началось, когда молодой оперативник КГБ Владимир Путин, собираясь в длительную загранкомандировку, женился на стюардессе калининградского авиаотряда Людмиле Шкребневой — вроде бы не более чем эпизод из личной жизни, но в последний день 1999 года Калининград неожиданно для себя стал родиной российской первой леди. Тут, чего греха таить, мы все этому были ужасно рады. Мы — люди региона, в котором главного великого земляка зовут Иммануил Кант, и хотя мы им, конечно, гордимся, но он все-таки не вполне свой — из своих самым великим всегда был Олег Газманов. А тут вдруг — первая леди.
Молодой репортер местной газеты Андрей Выползов обошел весь город в поисках ее следов и нашел ее маму, то есть тещу президента, и это была сенсация: в нашем городе живет первая теща страны! У тещи в доме протекает крыша! У тещи на улице проваливается брусчатка! О теще писали так часто, что в какой-то момент верховный зять тихо забрал ее в Москву, и с тех пор о ней никто ничего не слышал; неизвестно даже, жива ли она сейчас. Путин ее забрал, но мы ею все равно гордились, не понимая, чтó на самом деле нам несет вот это — как это правильно назвать? — родство с Путиным.
Это прозвучит странно, но до Путина нас вообще не замечали — ни в советские годы, ни тем более в постсоветские. Кусочек Германии, подаренный Потсдамской конференцией Советскому Союзу в порядке компенсации за войну, приписали к РСФСР, назвали Калининградской областью, заселили какими-то людьми — ну и все. В большой изолированной стране периферия всегда будет самым глухим местом, особенно если эта периферия прячется в тени трех, скажем прямо, самых привилегированных союзных республик, к которым особое внимание и у правительства (они там в Прибалтике все антисоветчики, поэтому о них особая забота), и у народа (единственная общедоступная Европа — это все-таки не шутки). А мы — ну да, база Балтийского флота, то есть, грубо говоря, гарнизон, закрытое пространство, в котором все свои, и еще гражданский порт, но без своего морского пароходства, то есть без того инвалютного шика, который был свойственен другим советским портам, мы — порт рыбный, то есть угрюмые пролетарии, добывающие селедку или морского окуня и даже не видевшие в жизни ни Марселя, ни Лондона, ни Нью-Йорка. Балтика с пляжами, даже янтарь (несмотря на то, что — этому в школе нас учили на уроках краеведения — 90% мировых запасов янтаря находится в Калининградской области), копченая рыба, старинные крепости — это Литва, Латвия и Эстония. А Калининградская область — не более чем окраина Нечерноземной зоны РСФСР.
Когда РСФСР стала Российской Федерацией, областная граница — государственной, военные моряки и рыбаки — конечно, как везде, торговцами, контрабандистами и бандитами, ну или остались моряками, то кроме них область по-прежнему, как и в советском прошлом, никого не интересовала. Все бандиты местные, все торговцы местные, все контрабандисты местные, а кто не местный, тот русский из Казахстана — единственная знакомая нам этносоциальная группа чужаков, на которую первые годы косились, потом привыкли и тоже стали считать своими. А москвичи — не было никаких москвичей. Они, может быть, вообще не были в курсе, что после ухода Литвы, Латвии и Эстонии у России что-то осталось на Балтике.
И вот появились Путин со своей тещей. И в Москве кто-то, может быть, воткнул булавочку в карту на стене: мол, Калининград далеко, но город-то нашенский. И как-то постепенно, одни за другими, политтехнологи на выборах, бизнесмены, туристы, журналисты, еще кто-то — теперь все они — москвичи. В 2005 году прислали первого московского губернатора, и это тогда казалось максимально возможным московским вторжением, а спустя десять с лишним лет тот губернатор кажется воплощением местной идентичности: и фамилия почти немецкая, что в наших условиях плюс, и вел себя нормально — ну, по крайней мере хотел нам понравиться. Следующие уже ничего не хотели: их было трое, и один даже местный уроженец, но к тому времени быть губернатором значило нравиться только одному человеку — Путину, и калининградец Цуканов, может быть, оказался даже менее своим, чем москвич Боос, хотя самые массовые (как принято было уточнять, со времен Хрустальной ночи) народные протесты были именно против Бооса; после него уже почему-то ни против кого не митинговали.
Калининград во второй половине XX века — сонная тишина и фактическая изоляция от центра, советский дикий запад, сам по себе, в силу естественной эволюции переставший быть диким. Калининград в XXI веке — фронтир, осваиваемый Москвой, открывающей новое для себя пространство и ползущей от Немана на запад по головам четвертого поколения местных.
Не представляю, кому здесь это может понравиться: многоэтажные жилые башни от федеральных строительных компаний, российское пиво вместо немецкого в супермаркетах и сами супермаркеты — когда-то полностью местные, построенные бывшими моряками, капитанами местного бизнеса, сдавшиеся под натиском федеральных сетей и где-то москвичами проглоченные, где-то задушенные. На волнах бывшего местного радио — федеральные станции, вместо местных газет — федеральные с местными вкладками (а двое легендарных главредов сейчас ждут приговора по стандартным в нынешней России делам о вымогательстве), вместо местного губернатора — молодой москвич.
Спустя пятнадцать лет после того, как Путин забрал в Москву свою калининградскую тещу, на берегу главного городского водоема — а это совсем не Балтийское море, а некогда тихое Верхнее озеро, одетое теперь по московской моде в плитку, — московская «Стрелка» проводит конференцию для московских урбанистов, которые спорят о том, каким должен быть наш город. Репортер Выползов, когда-то нашедший тещу Путина, теперь разоблачает прогермански настроенную местную интеллигенцию. На самом деле она совсем не прогерманская, но Андрей работает на федеральную прессу, а она любит, когда пишут про врагов России.
(Голосов: 12, Рейтинг: 3.51) |