Похоронный бизнес в Калининградской области принято считать сверхприбыльным. Реальный оборот этого рынка подсчитать непросто: в нем сохраняется большая доля неформальной занятости и серых платежей. В то же время, каждого отдельного похоронщика, зарегистрированного как индивидуальный предприниматель, надзорные органы могут не только с легкостью проверить, но и делают это регулярно. «Мы как под микроскопом», — комментирует один из патриархов похоронного дела Калининграда Олег Мирошниченко.

В 1998 году его фирма стала обладателем лицензии на осуществление ритуальной деятельности под № 1 в Калининградской области. Около 7 лет назад лицензирование в этой сфере отменили, и сейчас государство достаточно слабо регулирует отрасль. В совокупности с отсутствием управленческого опыта у отдельных руководителей на местном и областном уровне это приводит к дополнительной неразберихе, рассуждает Мирошниченко. В интервью RUGRAD.EU он рассказал, как пандемия COVID-19 в регионе выглядит с точки зрения ритуального бизнеса, что нужно предпринять, чтобы удешевить похороны на треть и обелить многие схемы, а также о том, есть ли шанс на восстановление у свадебной индустрии в Калининградской области и сколько времени на это потребуется.

— В декабре 2020-го Калининградская область прогремела на всю Россию из-за новости о том, что в регионе якобы закончились гробы. Это соответствует действительности? 

— Нет. В регионе тогда закончились дорогие гробы, и закончились они по простой причине: объем заказов действительно стал больше. По требованию санитарных служб в прошлом году для похорон стали использоваться закрытые гробы. Вы помните, у нас ограничены собрания, не проводят поминальные банкеты. Люди, желая отдать последние почести как можно более уважительно, стараются купить дорогой гроб.

Но ведь кто-то должен еще и сделать этот дорогой гроб. В Калининградской области мало цехов, которые на этом специализируются. Все они частные: два в Багратионовском районе, один в Гвардейском и четвертый в «Косме», и есть еще два оптовика, которые привозят гробы из Польши время от времени. Вот в багратионовском цеху из 27 человек работают 3 [из тех], кто может что-то сделать. Остальные — на изоляции. В «Косме» — тоже почти половина сотрудников болеет. Вот и выходит, что нет тех, кто может изготовить текущие заказы.

Я тут катастрофы не увидел, этот процесс идет своим чередом: просто многие сослались на слова человека, которого я бы назвал Андерсеном от похоронного бизнеса (имеется в виду Ганс Христиан Андерсен, датский сказочник. — Прим. авт.). 

— Но эта новость была воспринята однозначно: раз закончились гробы, значит, смертность очень высока. Намного выше, чем в статистике. Что вы можете об этом сказать?

— Могу сказать, что рост есть, но не запредельный. Число умерших на больничных койках выросло, думаю, это что-то около 70–80 дополнительных смертей в месяц. Цифра в 100 человек, на мой взгляд, уже будет сильным преувеличением. 

В день в городе умирает в среднем 30 человек. Увеличение есть, но оно небольшое. Мы видели такое и раньше: это сезонность, это роль вирусных заболеваний. Все говорят: «Вот, умер от коронавируса». Нет, человек не от коронавируса умер, он болел коронавирусом, но умереть «с коронавирусом» и «от коронавируса» — это совсем разные вещи. Не буду вдаваться в медицинские детали, верю, что статистики разберутся. 

Как и прежде, больше половины людей умирают дома. И тут есть некоторые изменения, но они касаются не числа ушедших из жизни, а регистрации смертельных случаев. Дело в том, что примерно с лета полиция, выезжая на адрес, не забирает с собой в отдел направление на отправку тела покойника в морг. Фактически сейчас полиция не знает, что дальше происходит с телом. Бывает, что родственники умершего забирают его из квартиры в условный Правдинск самостоятельно и там хоронят. При этом никто не разбирается, что с телом, отчего умер человек, его не изучают в судмедэкспертизе. 

— По вашим словам выходит, что в области есть немалое количество умерших, которые нигде и никак не зарегистрированы?

— Да, я думаю, есть. Раньше это было невозможно, а теперь справка от полиции, оставленная на адресе, не означает, что за дальнейшей судьбой этого умершего человека, следит государство. По документам он вполне может оставаться «живым». Давайте подумаем, что будет, если по незнанию родственников человека похоронили без документов. Это широкое поле для злоупотреблений. Получение пенсии за умершего в том числе. 

— Вы полагаете, эти изменения связаны с коронавирусом? 

— Это какой-то системный сбой, надеюсь, что временный. Но нельзя исключать, что он останется нормой. В связи с этой пандемией изменилось много что еще. Из-за пандемии мы хороним людей, умерших в больнице на Летней (речь о ГБУЗ «Центральная городская клиническая больница». — Прим. ред.), только на четырнадцатые сутки. Как это было в декабре, так пока что ничего и не изменилось. Хотя мы ждем, что порядок там наведет новый директор учреждения, который должен отвечать за административные вопросы.

— 14 дней — это очень много, но мне приходилось слышать жалобы на то, что базово людям, потерявшим родных от COVID-19, назначают даты похорон и через 20 и 25 дней. С чем связаны такие негуманные сроки? 

— Если речь о тех, кто умирал в период каникул, то вы должны иметь в виду, что там ЗАГСы работали два дня и не имели возможности выдавать свидетельства о смерти. Выходные были и у Бюро судебно-медицинской экспертизы, хотя они и выходили в праздники на дежурства, но СМЭ перегружена. 

Наиболее непростая ситуация, как я уже сказал, с теми, кто умирает в больнице на Летней. В БСМП немного полегче, потому что они не работают в режиме ковидного госпиталя. Почему на Летней иначе? Тут много вариантов: во-первых, они до сих пор проводят конкурсы на вывоз тел умерших из отделений в собственный морг. 

_________________________________________________________________

Согласно данным портала госзакупок, кроме ЦГКБ аналогичный аукцион в электронной форме провела и Калининградская областная клиническая больница, также имеющая в своей структуре морг и патологоанатомическое отделение. Контракты заключены с ООО «Специализированная похоронная служба «Ритуал» и МУП «Альта» соответственно. Подрядчики зарегистрированы в соседних зданиях рядом со старым кладбищем на проспекте Мира. 
_________________________________________________________________

Представьте: человек умирает в отделении, через два часа к нему вызывают носильщиков, и те передают его в морг в соседнем здании, это быстро, максимум 4 часа. По правилам поступившего должны описать, для этого нужна выписка из истории болезни. Но сейчас его никто сразу не описывает в морге под предлогом того, что больница — это красная зона, что людей там не хватает для заполнения историй. А с другой стороны, если в отделении и сделают выписку, то не так просто зайти туда во время смены и забрать этот документ, ведь это персональные данные, медицинская тайна и так далее.  

В обычном порядке бумагу удается с боем получить через 2–3 дня. Звонки родных мало что дают: в отделении может быть просто «снята» трубка, там работают с живыми.  Сейчас посылают специального курьера в морг, когда в отделении уже накопится 5–10 историй. В итоге тела умерших так же копятся в морге. 

Прежде такие периоды бывали, но они разрешались сами собой. А в 2020 году, когда начался вал коронавирусных больных, то стало понятно, что управленческих навыков кому-то не хватает. Это ведь дела посмертные, они не на виду: это в отделениях все всё видят, а то, что в морге происходит, многим до фонаря. Поэтому как описываются тела, как хранятся — это всё остается за закрытыми дверями. 

По опыту, такие сложности наблюдаются только на Летней, причем время от времени появляется «бегунок» от администрации учреждения, который за определенное вознаграждение позволяет решить этот вопрос в течение суток. 

— Это достаточно серьезное обвинение. Кто этот человек, как его зовут?

— Неважно, сегодня один, завтра — другой. Все всё знают. Но, так или иначе, тело из больницы всё-таки с выпиской направляется в бюро СМЭ, а там ждут своей очереди на описание покойники из других больниц, из многих районов нашей области. Балтийск, Гурьевск, Багратионовск, Гвардейск, где закрыли морг из-за его ветхости, — все отправляют покойников в Калининград. Но очередь на вскрытие в самой СМЭ, надо отдать должное их руководителю, движется в соответствии с регламентами. Специалистов приглашают из других районов, администраторы сидят до глубокого вечера. 

— Создается впечатление, что административная неразбериха достигла совсем неприличного уровня, раз уже ритуальный бизнес, который обычно любит тишину, говорит о проблемах.

— Не могу согласиться. Вернее, не в этом дело. Всё это от нестыковки ведомств. Дело в том, что с 1996 года, когда был принят закон о погребении, поменялись законы о земле, к примеру: если раньше места захоронений были на балансе профильных муниципальных предприятий, то теперь они «принадлежат» «Службе заказчика». Поменялись и законы о прокуратуре, законы, регулирующие работу ЗАГСов. Эти нормативные акты и в прежнее время не блистали взаимным согласованием, а сейчас всё еще сильнее обострилось. В конце года был поднят вопрос о дорогом масле и сахаре, и административным путем цены срезали. Однако никто не говорит при этом открыто, что такое дело, как похороны, тоже может стоить на треть дешевле. 

— Года три назад ритуальные агенты считали, что средний похоронный чек в области — около 70 тыс. руб. Сколько сейчас в среднем стоят «похороны» и за счет чего можно снизить общую стоимость?

— Сейчас еще меньше, потому что у людей нет денег. Необходимый минимум: гроб, покрывало, автобус, крест, — это 20, максимум 25 тыс. руб. Всё, что выше, — это административный ресурс, формальный и неформальный. Если его убрать, то похороны будут стоить не дороже 30 тыс. руб.

Вопрос о том, что похороны могут стоить дешевле, не поднимают. Хотя отрегулировать процесс можно очень просто: сейчас в Калининграде сменился глава администрации, и ей достаточно одного постановления, которое будет регламентировать вопрос предоставления земли на кладбище. Чего стоит сделать так: люди сами приходили и в формате «одного окна» получали соответствующий чек, а потом уже выбирали, сами они будут рыть могилу, кого-то нанимают и так далее.

Сейчас если человек сам занимается организацией похорон, то ему нужно пройти семь кругов ада. Да, он может получить талончик на участок в «Службе заказчика». Кстати, там опять сменился руководитель. Но потом этому человеку говорят: отлично, поезжай в «Сазоновку» (так называемое, Новое городское кладбище, расположено под Гурьевском в 17 км от Калининграда. — Прим. ред.), чтобы показать, что это за участок, найти, где он точно на этих гектарах расположен, объясниться с рабочими. Если человек доверяет организацию агенту, то тот за бесплатно не поедет, требуется почти 50 км разъездов, это нужно оплатить. Но если бы процесс выдачи участка и подготовки его к захоронению был централизован в системе «Мои документы», пусть бы человек платил за это пошлину, условные 3 тыс. руб. Но он бы платил «в белую», и не 10 тыс. руб., как сейчас. Зарплата у муниципальных работников, поверьте, от этого не стала бы меньше. 

Скажу больше: ни для кого из частников ситуация при этом принципиально хуже не станет. Люди будут покупать венки и гробы, комиссия будет начисляться, но административные расходы, которые ложатся на клиента, сократятся. 

Но для этого власть должна собрать на обсуждение участников рынка, которые подтвердят, что проблема есть и что ее можно решить. Но пока мы имеем противоположный опыт. Приведу пример. Один высокопоставленный руководитель некоторое время назад обнаружил, что почти 90 % кладбищ на территории области работают не вполне законно. А именно, они расположены не на предназначенных для этого землях. В качестве консультанта в эту группу попал человек, у которого эти кладбища были на балансе. Ему предложили: давай мы у тебя заберем кладбище и централизуем. Он, естественно, отвечает: «Да вы что, это же наступит хаос. Подумайте, — говорит, — вот в Полесске, в одном из отдаленных поселков на одном берегу село, на другом — кладбище, и что же вы теперь жителя этого села погоните за талончиком в район?» Большие отцы-руководители послушали его и сказали: «Да, точно, социальный взрыв нам не нужен».

Нюанс же в том, что этот уважаемый консультант не стал упоминать, что без свидетельства о смерти всё равно хоронить никого нельзя, а то самое свидетельство, только в райцентре и выдается. И что бы мешало жителям села там же, в райцентре, получить за 10 минут талон на захоронение?

Но такая система предполагает учет, контроль и ответственность, она исключает хаотические поборы со стороны землекопов и всех-всех-всех, кто «сидит» на земле, исключает взнос за «ускорение» вопросов с описанием тела. И не находится того чиновника, который бы взял на себя мужество сделать так, чтобы похороны стали дешевле. Если посмотреть на тех, кто хоронит, то в процентном отношении это чаще очень небогатые люди. Почему не подумать об этих их тратах? 

Что касается моего коммерческого интереса, то у меня, как у ИП Мирошниченко, нет таких затрат, как у любого из МУПов, нет таких огромных площадей, на которых ничего не производится. 

— Они оказывают услуги.

— Оказывают. Но, кроме самой «Альты», никто этих услуг не видит: ни бюджет, ни контрольно-ревизионная служба. В вашей же статье было сообщение, что предприятие это убыточное. Мне сложно представить, почему там фиксируется убыточность. Попробуйте просто сопоставить число захоронений и приблизительную стоимость катафалков, которые используются при каждых похоронах. Понятно, что покойник своими ногами на кладбище не приходит, и за его проезд кто-то заплатит. Я уже не говорю, что они получают тендеры на обслуживание кладбищ и не покупают каждый год контейнеры и прочее — как закупили один раз, так они и стоят. 

На мой взгляд, система ритуальных МУПов себя изжила, они во многих регионах уже ликвидированы. 

— У нас не так много осталось полномочий у муниципалитетов, организация захоронений — в их числе. 

— Это так, но ведь фактически муниципалитет не выполняет эту функцию, граждане осуществляют погребение за собственный счет. Город отвечает за социальные похороны, за так называемых отказников. Но если в условном 2010 году или чуть раньше в области умирали 2,5 тыс. отказников: люди без определенного места жительства, те, чьих родственников не смогли найти, — то в 2020 году их около 70 человек! Вдумайтесь: 2,5 тыс. и 70, даже если 100. Логичнее же объявить тендер на организацию захоронений этой группы. Пусть мэрия будет выделять свои ресурсы, часть денег из федерального трансферта и определять на конкурентной основе, кто позаботится об этих бедных людях. И найдется структура, и не нужно будет содержать этот огромный аппарат. 

Может быть, это забота нового мэра, если это, конечно, даст сделать старая команда. Я ни на что не намекаю, но, чтобы обсуждать такие решения, нужно советоваться с теми, кто понимает систему. Я 20 лет, даже больше, в этом бизнесе, и меня почему-то, кроме как на допросы, ни на какие совещания не приглашали. 

— С ваших слов получается, что за 20 лет работы в ритуальном бизнесе разбогатели не вы, а люди, имевшие административный ресурс и через него соприкасались с похоронным делом.

— Те, кто участвовал в логистике, скажем так. Многие из них уже ушли со службы. 

Но обратите внимание на обратный процесс. Вот есть НТРК «Каскад», их команда, а это много людей, снимали серьезные фильмы про ритуальный бизнес. Большая команда сотрудников была вовлечена в журналистские расследования по этой теме, вплоть до того, что отдельные люди были участниками событий. И сейчас эти же люди работают в городской администрации. Стоит ли говорить, что они более чем в курсе, как это на самом деле работает. Но сам факт того, что человек со знанием проблем оказался в системе, разве это что-то поменяло?

— Я не могу вспомнить, чтобы приход журналистов во власть что-то менял к лучшему. Что до вас, вы стали миллиардером? 

— Миллиардером я не стал. Ритуальный бизнес для меня — не самоцель и не единственный, слава Богу, которым я занят. Я уже упомянул, что из любой суммы за похороны 30-40 тыс. руб. — это доходы фирмы. Вот на этом я и зарабатываю: на венках, на гробах. У меня есть цеха, которые делают обычные гробы, недорогие. Мы же производим и кресты, венки тоже плетем сами. 

Мало кого интересует, что металл за последние годы поднялся в цене почти в два раза, отчего и венок подорожал в производстве.  Но мы цены не меняем уже лет 10: никто не купит в два раза более дорогие венки. У людей нет денег. 

То, что меня приписали к «картелю», конечно, льстит. Но, для справки, я полагаю, что я осуществляю 20 % похорон в регионе. 

— Лично вы?

— Укрупненно. Вы же сами писали про картель. Но я к тому, что если взять миллиард, извлечь эти 20 % и посчитать расходы, — ну о каких сверхдоходах можно говорить?

— Но есть еще фактор агентов, которые назначают гигантские себе гонорары?

— Могу сказать только про свое предприятие и про свою зону ответственности: у нас есть прайс на свои товары и услуги, и сумму мы пробиваем по чеку.

— А как платятся налоги?

— Раньше было ООО, сейчас я работаю как индивидуальный предприниматель, получил патент на 2021 год, коллеги тоже их получили.   

— Вы хотите сказать, что оборот вашего бизнес в год — менее 2 млн руб.?

— Около того. Вы же сами видите, что есть в бизнесе большое число ИП: один — производит гробы, другой — предоставляет транспорт, третий — что-то еще. Все эти услуги расписаны и разделены. 

Вы говорите, что похоронный бизнес сверхприбыльный, но основная масса дорогих похорон — это Калининград. Здесь живёт 50 % населения области, тот же Гурьевский район — там «ритуалка» не жирует. На один город приходится уже четыре фирмы. 

Как частный бизнес мы находимся под микроскопом. Нашу ответственность проверяют и перепроверяют. Но то, что находится с другой стороны, я имею в виду стык с административным аппаратом, вот там доходы гораздо менее очевидны, и антимонопольщики вроде бы взялись что-то проверять, но это только малая часть вопроса. 

— Кстати, решение ФАС по картелям повлияло на ситуацию в части присутствия похоронного бизнеса в больницах? 

— Я уже рассказал, что на Летней проигнорировали этот опыт и снова провели тендер на перевозку тел в собственный морг.

Интереснее, что в июле региональное управление ФАС вынесло решение по другому делу, связанному уже с доставкой тел из районов в бюро СМЭ. В соответствии с ним этой службе запрещено проводить тендеры, она самостоятельно должна организовать доставку тел умерших для проведения судмедэкспертизы. 

То, что антимонопольщики называют картельными делами, на мой взгляд, гораздо проще и прозаичнее. Есть одна структура, где все ходят «под МУПом», и другая — где все работают сами на себя. 

— Что означает «ходит под МУПом»?

— Представьте: кому-то потребовалось похоронить родственника или клиента на кладбище по Балтийскому шоссе. Если я обращусь за решением этого вопроса, мне скажут, что места нет. А если придет член их «ассоциации», то его встретят щедро: выбирай. Нет, ему не надо платить взносы, он приносит доход в виде конкретных действий и денег. 

Члены «ассоциации» до сих пор пишут на нас жалобы и жалуются главным врачам больниц, где мы присутствовали на вывозах, мол, знаем, что у Мирошниченко коррупционная схема с Космачевой и Лейманом, что есть то ли завхоз, то ли заведующий отделением, который им продает информацию. Понятно, что после разбирательства прокуратуры выясняется, что упомянутые сотрудники в больнице и не работают, но какой руководитель захочет, чтобы его учреждение было под прицелом жалобщиков.

— Фактически вы не опровергаете, что являетесь одним из двух лидеров рынка, раз проводите каждые пятые похороны в регионе. А как складываются личные отношения в этом бизнесе, вы общаетесь с другим лидером — Олегом Быковым?

— С первым директором «Альты», покойным Альфредом Кальникасом мы на людях хотя и конфликтовали, но общий язык всегда находили. Так, при Егорове, по-моему, он уступил мне право организовать «Бюро регистрации несчастного случая». Тогда это было необходимо фактически по просьбе властей, потому что региональный бюджет не мог себе позволить создать соответствующую базу, куда бы могли обратиться люди из других городов в поисках своих безвестно исчезнувших калининградских родственников. Мы занимались своим бизнесом и еще принимали эти звонки и вели их учет. 

С Олегом Анатольевичем [Быковым] мы тоже вполне можем общаться. Просто лет пять к этому не было никаких поводов. 

— Так вышло, что в 2020 году вы оба оказались под прицелом правоохранительных органов, вы — в качестве обвиняемого, он — подозреваемого...

— В отношении меня прошел суд, я освобожден от уголовного преследования. Дело Быкова закрыто за отсутствием состава преступления, насколько я об этом могу судить. 

— Так вот, это вы «заказчик» его преследования?

— Нет. Ну, бывают же чудеса, когда прокуратура и полиция в едином порыве решает что-то изменить в этом мире. Ведь не только на нас с ним были заведены уголовные дела. Дело также завели в Немане на директора МУПа, где в администрации нашелся памятник, который кто-то много лет назад уже видел на самом кладбище. Были «маски-шоу», всё как полагается.

Дело также завели в Зеленоградске, там были обыски, в Янтарном, в Черняховске. И всё это было единовременно. Неправильно говорить, что только к нам пришли. На этот раз инициатива была действительно не наша. Тем более что претензии были настолько разноплановы. 

Правда я до сих пор не понимаю, нахрена его завели? Я не принимаю активного участия уже лет пять ни в каких ритуальных блудах с агентами. Бизнес идет как идет. 

— Что касается вашего бизнеса. Красивое здание на проспекте Мира, где находится «Есения», музей Массандры, сейчас всё в лесах и объявлениях об аренде. Существует мнение, что это всё принадлежит вам. Что происходит?

— Нет, не всё. Наверху живут люди, и это не члены моей семьи. Исторически сложилось, что здесь было кафе «Россиянка», затем кафе «Есения». Но в 1997 году, когда шла приватизация, возникла угроза продажи всего комплекса «с молотка». В то время меня и пригласили стать директором этого заведения, потому что ситуация была плачевная. Мы аккуратно стали использовать площади. Ритуальный бизнес, кстати, помог вытащить кафе — в большом зале проводились поминки. Сейчас поминки — это неактуально, мы их не проводим года три. 

— Согласно решению ФАС, Ирина Соболева является вашей супругой. Она же известна как организатор свадебных салонов в городе. У вас тоже есть доля в этой отрасли?

— Уже нет. У нас было девять свадебных салонов, но сейчас моя семья ими больше не занимается. Единственный салон, который пока остался, но тоже закрывается, — это «Замуж от Борисыча».

— Что случилось, почему? 

— Что тут рассказывать, коронавирус. Это не военная тайна: ЗАГСы закрыты, торжественных регистраций нет, рухнула вся огромная индустрия, в которой наша семья занимала не самое большое место. Мы продавали только платья, мужские костюмы и аксессуары. Нет регистраций — платья никому не нужны. Сейчас последний салон распродает то, что осталось. 

Важно еще и то, что никто не заказывает на этот год новые платья. Кроме того, из-за пандемии умерло, закрылось действительно много производителей, и они никогда не возобновят производство. 

Свадебная индустрия — это отдельная, интересная индустрия. Мало кто знает, что свадебные платья и все коллекции шьются на год вперед. И то, что мы видим сегодня, было сделано, полтора года назад, в 2018–2019 годах. Мало кто вообще интересуется, какие фирмы являются законодателями свадебной моды. Я бы вспомнил испанскую фирму Rosa Сlará, которая сотрудничала с лучшими модными домами Европы, известнейшими. Обычно в январе у них был показ «предколлекции». Это происходило в Барселоне, в великолепном выставочном зале Хуана Карлоса. Ты смотришь всевозможные дефиле, сотни моделей платьев: от простеньких, если говорить нашим языком, до платьев, которые стоят миллионы. Это всё haute couture — разница в дизайне, в подборе ткани, в миллионе нюансов, которые влияют на цену. 

Ты смотришь эти показы, выбираешь, какую коллекцию хочешь увидеть в своем салоне, и делаешь заказ. Платья выйдут на витрину только через год! Если бы выставка в этом году состоялась, то заказ был бы сделан уже на 2022 год. Это связано с тем, что платье создается долго. После отбора моделей производитель сначала размещает заказ на ткань, ее ткут: сколько фатина, сколько атласа. Размещает заказ на фурнитуру: застёжечки, крепления для корсетов, пуговицы. Дозаказать к этому основному заказу можно будет только в марте. Презентация основной коллекции происходила уже в марте, где во всей красе можно было увидеть те платья, которые были сделаны на основе заказов конкретного бизнеса.

И только через год вся заказанная коллекция после выполнения финансовых условий приезжала в город. Вот так и диктовалась свадебная мода — на год вперед и отнюдь не на основании пожеланий девушек-невест. 

Коронавирус же ударил по всем странам примерно одинаково. Соответственно, закрылись и те, кто платья производил, и те, кто нам их привозил. Соответственно, если мы не продаем платья, то не нужны фотографы, операторы. Закрыты рестораны — негде свадьбу погулять, а значит, нет ведущих, нет шоу-балетов, нет музыкантов, нет рекламы в глянце, а выпуск журнала — это тоже рабочие места. Люди даже не задумываются, что потянули за собой закрытые свадебные салоны.

— По вашим оценкам, сколько потребуется на восстановление?

— Через пару лет всё восстановится. Открыться обратно несложно. 

— Свадьба обычно дороже, чем похороны. Этот бизнес был не менее интересным?

— Тут снова свои нюансы. Я рассказал о том, как мы работали, с премиум-сегментом. И даже в этом сегменте есть правило: как бы здорово не был заполнен салон, около 30 % платьев никогда не будут куплены. Не найдется та девушка, на которую платье сядет идеально, что-то испачкается при примерке — это всё издержки. 

Этим было бы интересно заниматься, если бы кроме нас на рынке никого не было. Что касается сравнения с ритуальным, сравнения маржинальности этих направлений, смотрите, чем сердце успокоилось: свадебного бизнеса — нет, ритуальный — есть. Вот и делайте выводы, что интереснее. 

— Как раз новые «лица» стали появляться: на ул. Тюленина пышно открылся RIP-service. Что вы о подобных проектах думаете?

—Лично я не имею отношения к этому проекту, его делает Нина Бебко. Я ее видел один раз, и то, в контексте ее отца, ритуального агента в «Альте». Насколько я знаю, Нина заявила, что не хочет иметь ничего общего с этим предприятием, и открыла свое. Креативно открыла, меня приглашали, я не пошел. На мой вкус, это не то мероприятие, на которое стоит приходит с цветами и в кринолинах. Но если владельцы бизнеса так его себе видят, почему нет.

Бессмысленно рассуждать, хватит или не хватит похорон на всех участников рынка. Я довольствуюсь тем, что мой бизнес есть. В моей жизни в этом бизнесе было уже всё, меня удивить чем-то сложно. Когда я вижу открытия, закрытия, новые строительства, помню, что всё преходящее. Сейчас в регионе строятся два крематория, но на нашу область и одного много.

— Вашего передвижного? 

— Неважно какого. Нет и не было проблемы построить стационарный крематорий. Мы считали экономику этого проекта и не взялись за него, потому что эксплуатация такого объекта — это хлопотно и затратно. Государство не построило крематорий за эти годы, на мой взгляд, по одной причине: если построить крематорий, то как зарабатывать на кладбище?

Что касается передвижного крематория, то я убежден, что никто его не запрещал. В судебных решениях нет ничего про «крематорий», есть только про запрет эксплуатации конкретного топочного блока. Кто может поручиться, что этот блок не заменили? 

— Как вы вообще пришли к идее кочевого крематория и почему это в принципе возможно в нашей стране? Это какая-то коррупция? Это умение со всеми договориться, тонкое знание законов?

— Это пример Израиля. Вспомните, иудаизм не допускает сжигания тел, но один еврей там всё же построил крематорий, и крематорий стал востребован. Здание несколько раз сжигали. Тогда он придумал поставить блок на колеса, чтобы перевозить с места на место. В Калининграде воспроизвели этот опыт. Как я сказал, в любом бизнесе придумать что-то принципиально новое сложно, особенно в таком древнем, как ритуальный. 

— «Музей Массандры», продажа вина — какой в этом проекте коммерческий смысл, если вино того же производителя можно приобрести и в супермаркете, пусть и не в таком ассортименте?

— Мне очень нравится, что это единственный в мире подобный музей. Поверьте, даже на самом предприятии в Крыму — завода с 125-летней историей — такого нет. Выгодно это или нет? Это убытки. Если хотите, назовите это баловством, порывом души, но мне это нравится. Это для души. 

— А что будет со свадебными салонами: продадите, выставите на Avito для поиска арендаторов?

— RUGRAD.EU хочет арендовать? Продавать не будем. Зачем? Супруга моя полна сил. А всё это, пандемия, падение рынка, пройдет и будет что-то новое. 

Если говорить о том, чем мы заняты сейчас, то у семьи есть «Реацентр»,  реабилитационный центр с медицинской лицензией. Здесь мы работаем с детьми с аутизмом, синдромом Дауна, задержками развития. К нам приезжают дети из Англии и Бельгии заниматься с местными врачами, есть бассейн, где дети работают с инструктором, парк живой природы с ламами, енотами и попугаями. Об этом редко пишут, но и этим мы занимаемся.

— Благотворительность какое место занимает место в жизни вашего бизнеса? 

— Она есть, но не в формате «вот вам мешок денег, потратьте как-нибудь». Мы построили церковь св. Лидии в Восточном микрорайоне. Не тот, что освещал патриарх, а самый первый, деревянный, с которого всё начиналось. Мы строили церковь на кладбище в Нивенском, на кладбище в Малиновке. Жаль, что она сгорела.

— Вы дружны с людьми, которых можно было бы назвать олигархами, власть имущими. Пригождалась ли эта дружба в Калининградской области?

— Я веду очень замкнутый образ жизни. Есть люди, с которыми я давно знаком, есть люди, с которыми общаться приятно, — я с ними общаюсь, а новые знакомства после 55 лет уже в тягость. 

Я знаю многих, но сам ни к кому ни с какой просьбой не обращался. Даже по ритуалке, хотя мог бы обратиться, но я не хочу. Потому что я не уверен в успехе. Полагаю, что если бы те, кто может что-то сделать для наведения порядка в отрасли, хотели это сделать, то сделали бы уже давно.